ПРИГОВОР КОРОЛЕВЫ

(Рассказ Лорана)

Еще долго я стоял возле крохотного иллюминатора, наблюдая, как принцесса Красавица уезжает от нас с посланниками своего отца. Вот они поднялись по дороге на холм, скрылись под сенью леса… И мое сердце словно перестало биться, хотя я так и не понял толком почему. Я повидал многих отпускаемых домой рабов. Иные, как Красавица, проливали слезы… Только она так не похожа была ни на кого другого! В своей неволе она была чарующе блистательна: своим редкостным сиянием она как будто соперничала с солнцем. А теперь ее так жестоко оторвали от нас! Какую глубокую рану это могло оставить в ее чувствительной и неукротимой душе?

Я был очень благодарен тому, что мы торопились и мне некогда было об этом долго размышлять. Наше морское путешествие завершилось, и теперь Тристана, Лексиуса и меня ожидало самое худшее.

Мы были в каких-то нескольких милях от этого ужасного городка, равно как и от огромного королевского замка, и теперь мой дружелюбный корабельный товарищ, капитан стражи, снова сделался начальником над солдатами ее величества. Да и над нами тоже.

Здесь даже небеса казались другими, низко, как-то зловеще нависая над нами. Я видел угрожающе подступающие к нам темные леса, ощущал будоражащее соседство тех до боли знакомых мест, что сделали из меня невольника, любившего и подчинение, и верховодство.

Красавица со своим эскортом давно уже скрылась из виду. Я услышал шаги по лестнице, ведущей к той каюте, где мы скучковались посмотреть на отъезд принцессы, невидимые для нее через маленькие отверстия иллюминаторов. Я взял себя в руки, внутренне готовясь принять свою участь.

И все же я оказался совершенно не готов к тому холодному назидательному тону, с каким к нам обратился, распахнув дверь, капитан стражи. Он приказал своим солдатам нас связать, чтобы доставить в королевский замок пред очи ее величества, дабы она лично вершила над нами суд.

Никто не отважился о чем-либо его спросить. Королевский летописец Николас уже давно отбыл на берег, не удостоив Тристана даже прощальным взглядом. Теперь нашим господином являлся пока что капитан, и по его команде солдаты немедленно за нас взялись.

Нас заставили лечь лицом в пол, потом, оттянув назад руки и согнув ноги в коленях, единым узлом крепко соединили нам запястья с щиколотками. И здесь, разумеется, уже не было никаких позолоченных или украшенных самоцветами оков — все проделывалось при помощи грубых сыромятных ремешков, которые удерживали нас достаточно надежно в этом скрюченном положении со связанными пучком конечностями. Затем нам заткнули рты кожаными ремнями, пропустив их через открытые губы, а концы скрепив сзади с узлом, державшим руки и ноги. Такое подобие кляпа оставляло нам рты частично открытыми и к тому же, подняв головы с пола, заставляло смотреть перед собой.

Что же касается наших причинных органов, то, подняв нас с пола, их оставили свободно свисать вниз. А подняли нас солдаты, чтобы отнести на палубу. Каждый из нас при этом болтался на длинном и гладком деревянном шесте, пропущенном под узлом на руках-ногах, и на каждый конец такого шеста отрядили по солдату.

Вроде бы такой способ транспортировки более соответствовал пойманным беглецам, нежели нам, думал я, возмущенный столь грубым обращением. Однако потом сообразил, что несут-то нас в направлении городка, причем как бунтовщиков. Мы ведь пытались сопротивляться своему спасению из плена! И теперь эта строптивость нам зачтется.

В этот момент до меня с убийственной ясностью вдруг дошло, что вся умиротворяющая изысканность и пышность, царящая во владениях султана, осталась для нас навеки позади. И что теперь нас ожидают самые что ни на есть суровые наказания. Я уже слышал, как звонили на городской стене, надо думать, в честь отважных мужей, которым удалось вернуть нас из плена. И, болтаясь связанный на шесте, встряхиваемый едва ли не при каждом шаге своих носильщиков, я уже видел вдалеке толпы людей, растянувшиеся вдоль крепостной стены.

Солдат, что нес меня впереди, теперь то и дело оборачивался, словно проверяя, все ли в порядке. Ему, похоже, чрезвычайно нравилось все это действо с возвращением воинов и гордым несением на шестах связанных невольников. Я не мог видеть Лексиуса с Тристаном, поскольку их несли позади меня, но мне было очень любопытно: испытывают ли они сейчас тот же неведомый прежде страх, что и я? Как перенесем мы теперь невероятную грубость здешних порядков после того, как даже на краткий миг окунулись в атмосферу утонченности султанского дворца? К тому же теперь мы с Тристаном снова считались принцами, и нам больше не светила та пьянящая безвестность, которой мы так наслаждались при дворе султана.

Конечно же, больше всего я боялся сейчас за Лексиуса, хотя всегда оставалась некоторая надежда, что королева решит отослать его обратно. Или же оставит его при дворе. Как бы то ни было, я все равно его потеряю. И больше никогда не смогу ощутить его необыкновенно шелковистую кожу… Впрочем, к этому я был готов.

Наконец наша позорная процессия добралась до городка, и все пошло именно так, как я и опасался. Простолюдины толпой встретили нас у южных ворот, пихая и расталкивая друг друга, чтобы посмотреть на нас поближе. И снова под медленный раскатистый бой барабана нас понесли по узким кривым улочкам в сторону рыночной площади.

Подо мной покачивалась до боли знакомая булыжная мостовая, по сторонам теснились дома с высокими и узкими фронтонами. И повсюду вдоль стен выстроились обыватели в грубых сыромятных башмаках, смеявшиеся, показывавшие на нас пальцами и по-детски забавлявшиеся зрелищем столь необычно, точно на вертелах, привязанных рабов, которых медленно проносили мимо них по улицам.

Широкий кожаный ремень крепко прижимался к моим зубам, однако мне все-таки удавалось через него дышать, и я чувствовал, как с каждым глубоким вдохом у меня достаточно зримо вздымается грудь. И хотя в таком положении взор у меня был не совсем четким, я все же не мог не озираться на тех, кто пришел поглазеть на меня, не мог не увидеть на их лицах то самое вполне предсказуемое чувство превосходства, которого явно недоставало, когда меня как пойманного беглеца возили по городу на позорном кресте.

Все-таки как это было странно: вроде мы вернулись домой — а перед нами все как будто новое и совсем неведомое. Образы султанского дворца словно придавали здешнему миру какой-то тревожный, угрожающий отблеск. Мое сознание остро фиксировало каждый шаг несущих меня солдат, и при этом чудными жаркими сполохами я как будто видел тамошний сад.

Спустя некоторое время солдаты пронесли нас через рыночную площадь, потом так же неспешно двинулись с шестами к северным воротам и наконец покинули городок. Далеко впереди на возвышенности показались остроконечные башенки замка. Очень скоро стихли позади выкрики горожан, гомон толпы, и нас уже гораздо шустрее понесли по полого вздымающейся на холм дороге под палящим утренним солнцем. Словно приветствуя нас издалека, радостно трепыхались на ветру флаги на замке.

Некоторое время я оставался совершенно спокоен. В конце концов, я ведь знал, чего мне ожидать.

Однако, когда мы миновали подъемный мост, сердце у меня тревожно заколотилось. В замке, по обе стороны внутреннего двора, торжественно выстроились солдаты, чтобы отдать честь доблестному капитану стражи. Двери дворца распахнулись, и мы мгновенно очутились в самом средоточии могущества королевы Элеоноры.

На доставленных на шестах пленников вышли посмотреть многочисленные лорды и леди, обитавшие при королевском дворе, — все в том же богатом, кичливом, привычном глазу убранстве. Я слышал в толпе язвительность знакомых голосов, различал знакомые лица. Услышав звуки родной речи, понятные мне смешки, я почувствовал в горле комок: я как будто вновь окунулся в прежнюю среду двора. Скучающие дамы и господа искоса оглядывали нас — эти мужчины и женщины, возможно, нашли бы нас вполне забавными и привлекательными для себя, не будь мы сейчас в таком непрезентабельном виде. Впрочем, через час о нас забудут, вернувшись к своим утехам.

Наконец вся процессия втянулась в парадный зал дворца. Я проклинал ремень, что перетягивал мне рот, держа голову высоко поднятой. Я бы предпочел ее, конечно, свесить, но не имел такой возможности. И я не мог заставить себя опустить хотя бы глаза долу. Так что я невольно видел, как собирается в зале двор во всем своем неотразимом блеске: дамы в тяжелых бархатных платьях с длинными пышными у плеч рукавами, вельможи в изящно скроенных камзолах. На тронном возвышении в две ступени гордо восседала в кресле королева Элеонора, положив руки на подлокотники. Плечи ее укутывала подбитая горностаем накидка, длинные черные локоны упруго змеились под белой полупрозрачной вуалью, лицо застыло непроницаемой фарфоровой маской.

В воцарившейся тишине солдаты опустили нас у ног ее величества на каменный пол, вытянули шесты, торопливо отступили.

И вот мы остались одни — три ожидающих кары связанных невольника, лежащие на брюхе с высоко задранной головой.

— Я вижу, вы оказались на высоте. Вы справились с порученной миссией, — медленно произнесла королева, очевидно обращаясь к капитану стражи.

Я не осмеливался взглянуть на нее, однако не удержался от искушения оглядеться по сторонам и тут же, вздрогнув, увидел леди Эльверу, стоявшую почти у самого трона и в упор глядевшую на меня. Как и прежде, меня испугала ее редкостная красота, неотделимая от извечной холодности моей бывшей госпожи. И, глядя на ее неподвижно-спокойную фигуру, затянутую в абрикосового цвета бархат, я почувствовал, как ее полная роскоши и безмятежности жизнь окатывает меня дразнящей волной — та жизнь, от которой я был ныне отлучен. У меня перехватило в горле, и я непроизвольно простонал. От ощущения, что мой живот и член упираются в холодный каменный пол, я вновь испытал тот давнишний, знакомый мне стыд, который, помнится, охватил меня после побега из замка. Я больше не годился на то, чтобы целовать туфли леди Эльверы или развлекать ее в саду утех.

— Да, ваше величество, — отвечал между тем королеве капитан. — И принцесса Красавица отправлена в родное королевство с заслуженным вознаграждением, согласно вашему высокому распоряжению. Она вместе со свитой уже, вероятно, пересекла границу.

— Хорошо, — величаво кивнула королева.

Я втайне догадывался, что этот ее тон, надо думать, многих во дворце изрядно позабавил. Дело в том, что королева всегда страшно ревновала из-за любви кронпринца к Красавице… К принцессе Красавице… Какой, однако, вышел с ней конфуз. Неужто она и впрямь сокрушалась, что не может валяться тут рядом с нами, увязанная такой нелепой гроздью, перед королевским двором — перед этими язвительно насмехающимися над нами дамами и господами, которые в один прекрасный день сделаются нам абсолютной ровней?

Между тем капитан продолжал свой отчет, и я не сразу уразумел, что нить его донесения тянется как раз к нам с Тристаном:

— …оба проявили дикую неблагодарность, требуя оставить их в землях великого султана, и в ответ на вызволение из плена оба выказали неистовую злость.

— Неслыханная дерзость! — возмутилась королева, поднимаясь с кресла. — За это они дорого заплатят! Но вот этот, черноволосый, что плачет так жалобно, — кто он таков?

— Это Лексиус, управляющий над всеми прислужниками султана, — сообщил капитан. — Это Лоран его раздел и заставил отправиться с нами. Впрочем, этот человек вполне мог бы себя избавить от плена. Но он предпочел отбыть с нами и отдаться на милость вашего величества.

— Это уже интересно, капитан… — проворковала королева и спустилась с возвышения.

Краем глаза я заметил, как она приблизилась к связанному Лексиусу, что лежал на полу справа от меня, и, наклонившись, коснулась его волос.

Любопытно, каково ему сейчас? В громоздком, неуклюжем и очень неуютном каменном здании, в огромном, никак не украшенном зале, да еще перед этой могущественной женщиной, настолько разительно отличающейся от трепетных красоток султанского гарема! Лексиус издал стон, отчаянно заерзал. Интересно, он таким образом молил об освобождении или о возможности служить?

— Развяжите его! — приказала королева. — Посмотрим, из какого он теста.

Кожаные путы на Лексиусе мгновенно перерезали. Тот подтянул под себя колени и прижался лбом к полу. Еще на корабле я расписал ему возможные способы проявить здесь свое почтение, весьма, кстати, похожие на те, что мы изображали у него на родине. И когда я увидел, как он подполз к ногам королевы и припал губами к ее туфле, во мне всколыхнулась мрачная гордость.

— У него чудные манеры, капитан, — довольно заметила королева. — Подними голову, Лексиус. — Тот подчинился. — А теперь скажи: желаешь ли ты мне служить?

— Да, ваше величество, — послышался его бархатистый, звучный голос. — Я умоляю позволить вам служить.

— Я сама выбираю себе рабов, Лексиус, — вскинула голову королева. — Им не дано выбирать, являться ли ко мне. Однако я, пожалуй, посмотрю, на что ты действительно годен. И первое, что мы сделаем, — избавим тебя от мягкости, самолюбия и гордости, воспитанных в тебе на родине.

— Да, ваше величество, — пугливо отозвался тот.

— Отведите его вниз, на кухню. Будет служить там среди наказанных рабов на потеху моим слугам. Будет выполнять их потребности, ежели они сочтут это нужным, чистить на коленях кастрюли и сковородки. А потом, спустя две недели, пусть его хорошенько отмоют, умастят и приведут в мои покои.

Я нервно сглотнул под своей затычкой. Трудно же ему придется, бедняжке! Я представил, как служащие при кухне невольники его всячески третируют, тыкая в него деревянными ложками, лупя чем попало без причины, вымазывая жиром, а потом ремнем гоняя на четвереньках по кухне — ни за что, просто потехи ради. И ведь все это будет делаться с высокого соизволения самой королевы. Все это якобы сделает из него великолепного раба! Что же… В конце концов, всем известно, что именно таким путем она выпестовала своего любимого раба Алексия. А уж ему-то просто нет равных!

Итак, Лексиуса увели. Мы даже не смогли взглянуть друг на друга на прощанье. Впрочем, у меня имелось кое-что более серьезное для размышлений.

— А теперь разберемся с этими двумя, с этими неблагодарными бунтарями, — сказала королева, удостоив наконец своим вниманием и нас с Тристаном. — Когда до меня перестанут доходить обескураживающие вести о Лоране и Тристане?! — Голос ее звенел от неподдельного возмущения. — Этих негодных, непослушных рабов вызволяют из султанского плена, а они еще и недовольны! Неблагодарные!

Кровь прилила мне к лицу. Я чувствовал, как глаза всех придворных обратились на меня, тех, кого я лично знал, с кем некогда беседовал или кому прежде служил. Насколько более спокойным и безмятежным мне теперь показалось пребывание в садах султана, где все роли давно распределены и обусловлены обычаем — в отличие от здешнего, заведомо временного услужения, зависящего от чьих-то прихотей. И там было никак не избежать искони заведенного порядка: он был абсолютным и безусловным фактом, незыблемым, как сам султанский сад.

Королева между тем подступила ко мне ближе, я увидел перед глазами ее бархатную юбку. Я не мог стронуться с места, чтобы поцеловать ее туфлю, не то непременно бы это сделал.

— Ладно Тристан — он еще молодой раб, — молвила королева. — Но ты, Лоран! Ты целый год служил леди Эльвере. Ты так хорошо обучен и воспитан — и вдруг ты выказываешь неповиновение, восстаешь! Мало того, ты из нелепого каприза еще и тащишь сюда главного слугу султана, — язвительно добавила она. — Вероятно, ты решил выделиться таким образом из прочих невольников?

В ответ я смог лишь что-то промычать, упершись языком в кожаный ремень и чувствуя, как полыхают под ним щеки.

Королева придвинулась еще ближе, коснувшись платьем моей щеки. Под грудью, под самым соском, я ощутил ее туфельку. Не в силах больше сдерживаться, я заплакал. Все мои собственные домыслы о произошедшем разом оставили меня. Тот беспощадный господин, что совсем недавно на корабле так сурово порол Лексиуса, был оттеснен и полностью подавлен и уже никак не мог прийти мне на помощь. Сейчас я горько переживал лишь недовольство мною королевы и собственную недостойность… Хотя, подвернись мне такая возможность, я непременно взбунтовался бы снова. Видно, я поистине неисправим. И единственное, что мне полагается, — это безжалостное наказание.

— Для вас обоих теперь остается единственное место, где вы можете служить, — продолжала королева. — Это место укрепит мятущуюся душу Тристана и полностью подавит твой непокорный дух. Вас отошлют обратно в городок. Однако на сей раз вас не распродадут с аукциона, а препроводят в общественные конюшни.

Я заплакал еще сильнее, не в силах остановиться. Казалось, перекрывающая рот полоска кожи уже не сдерживала звуков рыданий.

— Там вы будете служить целый год и днем, и ночью. Причем исключительно как ездовые лошадки, пони. Вас будут нанимать, чтобы возить экипажи или повозки и для прочих тягловых работ. Все свое рабочее время вы будете проводить в упряжи, с положенным при этом фаллосом и конским хвостом. И вам не будет никаких поблажек и освобождений, чтобы удовлетворять интересы и пристрастия какого-нибудь отдельного господина или госпожи.

Я закрыл глаза, мысленно перенесясь в ту казавшуюся уже незапамятной пору, когда меня возили по городку привязанным к позорному кресту. Повозку со мной тогда влекли люди в конской упряжи, и среди них был Тристан. И одно воспоминание о свисавших у них с задов черных лошадиных хвостах и высоко поднятых удилами головах разом вытеснило все прочие мысли. Мне это казалось несравнимо ужаснее, нежели ходьба враскорячку по султанскому саду с привязанными к бронзовому фаллосу руками. К тому же теперь это будет проделываться не для султана и его высоких гостей, а для простолюдинов и просто состоятельных горожан.

— Лишь по прошествии года я вновь соглашусь потревожить свой слух вашими именами, — сурово продолжала королева. — И даю слово: когда закончится ваша служба при конюшнях, вы предпочтете оказаться на торговом помосте, нежели у моих ног.

— Превосходное решение, ваше величество, — склонил голову капитан стражи. — К тому же эти невольники достаточны сильны и мускулисты. Тристан у нас уже отведал удила, а вот для Лорана это будет открытие.

— Я больше не желаю о них слышать, — отвернула лицо королева. — Это не принцы, достойные мне служить, а всего лишь пони, которых будут объезжать в городке, заставляя работать и угощая кнутом. Немедленно уберите их с моих глаз!

Когда я вновь увидел Тристана, лицо его было пунцово и залито слезами. Нас, как и прежде, подняли на шестах и поспешно вынесли из тронного зала, оставив все придворное собрание позади.

Во дворике перед подъемным мостом нам обоим повесили на шею по неказистой табличке с лаконичной надписью «Пони», после чего во весь дух понесли прочь от замка, вниз с холма, снова в этот жуткий городок.

Я старался не рисовать в воображении свои будущие конские причиндалы. Это было нечто, совершенно мне незнакомое. Единственно, на что я надеялся, — что связывать меня будут как можно крепче и что мое положение раба будет жестко закреплено чьей-то суровой и бесстрастной властью.

«Целый год… Удила… Фаллос…» — эти слова звенели у меня в ушах, когда нас пронесли через городские ворота в направлении рыночной площади.

Наше появление вновь вызвало всеобщее оживление в городке. Перед торговым помостом раздался призывный рев трубы, и толпа горожан начала стремительно собираться, на сей раз обступая нас куда теснее, хотя солдаты и велели им держаться подальше. К моим обнаженным рукам и ногам потянулись бесчисленные ладони, норовившие меня толкнуть и раскачать на шесте. Меня душили слезы.

Я все дивился, что мое понимание происходящего ничуть не снижает степени уничижения. «Но что дает мне это осознание? — размышлял я, вися на шесте. — Ну да, я знаю, что сам все это на себя навлек, что в этой игре как унижения, так и уступки неизбежны на любой стадии, вот только мне от этого понимания ни спокойствия, ни защиты». Сейчас руки городских зевак, что дергали и щипали меня за выпяченную грудь и хватали за волосы, эти руки могли пробиться сквозь самую продуманную мою внутреннюю оборону.

Корабль, султан, тайное подчинение себе Лексиуса — все это было отметено куда-то далеко прочь.

— В городской конюшне сейчас появятся два новых замечательных конька! — громко возвестил глашатай. — Два отличных пони будут за умеренную плату сдаваться напрокат, дабы возить роскошные экипажи горожан или же тяжело груженные повозки фермеров!

Солдаты подняли шесты повыше. Теперь мы с Тристаном болтались над целым морем лиц. Множество рук тянулись похлопать нас по члену, просовывались между ног, чтобы ущипнуть за зад. Полуденное солнце ярко вспыхивало в многочисленных окнах вокруг площади, отражалось на флюгерах, увенчивающих остроконечные крыши, высвечивая панораму пыльного и жаркого городка, в котором нам снова случилось оказаться.

Голос глашатая между тем не умолкал: он оповестил, что служить нам на конюшнях целый год и что следует возблагодарить ее всемилостивейшее величество за таких изумительных лошадок, которых любой сможет использовать для своих нужд за вполне приемлемую плату. Затем вновь взревела труба, шесты опустились, и мы оказались животами чуть ли не на самой мостовой. Горожане деловито вернулись к своим занятиям.

Внезапно по бокам от нас поплыли высокие стены домов: солдаты понесли нас по тихим улицам навстречу тайне нашего будущего существования.