У КОРОЛЕВСКОГО ЛЕТОПИСЦА НИКОЛАСА

Закрыв глаза, я в некотором изумлении задумался над словами Красавицы. Распорядитель аукциона тем временем громогласно объявлял одну ставку за другой, вокруг гудела и перекрикивалась толпа.

И правда, зачем нам подчиняться? Если уж мы оказались такими негодными, что нас в наказание выслали сюда, — какой теперь смысл в нашем послушании?

Вопрос Красавицы снова и снова эхом звучал у меня в ушах сквозь выкрики и ехидные насмешки зрителей, сквозь громкий и невнятный рокот сотен голосов — этот истинный голос толпы, грубый и совершенно нечеловеческий, постоянно накатывающий с новой силой. И пока меня безжалостно пинали, тыкали, отшлепывали, крутили на поворотном диске, ощупывали и разглядывали, я старался удерживать перед собой ее светлый образ, ее изящный овал лица, глаза, пылающие неукротимой независимостью.

Возможно, этот внутренний диалог и помог мне укрыться от творящейся вокруг кошмарной действительности аукциона. Как мне и прочили в замке, я стоял на торговом помосте, и со всех сторон выкрикивались неуклонно растущие ставки.

Казалось, я слышал все — и ничего. И в момент мучительнейшего раскаяния я даже пожалел, что оказался таким глупым рабом, который в прекраснейших королевских садах грезил об опале и высылке в этот скверный городок.

— …Продан Николасу, королевскому летописцу, — услышал я.

Затем меня грубо стащили по лестнице с помоста, и я очутился перед купившим меня человеком. Он казался единственным островком спокойствия в царившей перед платформой толчее и давке — со всех сторон меня пытались ущипнуть или шлепнуть по стоящему пенису или больно дернуть за волосы. В полнейшей невозмутимости и хладнокровии он поднял мне подбородок, наши глаза встретились… «Да, это мой господин!» — понял я.

Сама изысканность! Таким он казался, если и не своей комплекцией — кстати, достаточно крепкой при высоком росте и стройности, — то уж точно манерой держаться.

Слова Красавицы вновь настойчиво зазвучали в моем сознании, и на мгновение я, кажется, даже закрыл глаза.

Меня толкнули вперед, пропихнули сквозь толпу, и сотни самозваных надсмотрщиков велели мне шагать почетче, хорошенько поднимать колени, держать повыше подбородок и не давать опадать члену, — в то время как распорядитель аукциона своим лающим голосом уже вызывал на помост следующего раба. Меня же словно окутало гудящим, рокочущим туманом.

Всего лишь миг я видел своего нового господина — и этого мгновения мне хватило, чтобы запомнить его во всех подробностях. Он оказался всего на дюйм выше меня, с правильным, хотя и несколько худощавым лицом, с роскошной шевелюрой совершенно белых волос, не доходящих до плеч и закручивающихся крупными завитками. Для такой густой седины он был еще довольно молод, и, несмотря на высокий рост и совершенно ледяной взгляд голубых глаз с пронзительной чернотой зрачков, в нем чувствовалось что-то мальчишеское. Он был слишком уж красиво одет для городского простонародья. Впрочем, в подобных нарядах было немало зрителей, глядящих на площадь с балконов и из открытых окон, важно восседающих там на стульях с высокими спинками. Вероятно, зажиточные лавочники и их жены.

Хотя, помнится, распорядитель назвал моего господина «королевским летописцем».

Неторопливым жестом он велел мне идти впереди, и я невольно обратил внимание, что у Николаса красивые руки с длинными изящными пальцами.

Наконец я добрался до края площади, и меня перестали щипать и мучить. Часто и тяжело дыша, я оказался на тихой безлюдной улочке, по обе стороны которой сплошь виднелись кабаки, таверны, всевозможные лавки и запертые на засов двери. С облегчением я понял, что все обитатели улицы отправились на аукцион. Единственными раздававшимися в ней звуками были шлепанье моих босых ног по мостовой и резкое постукивание туфель господина. Шел он непосредственно за мной, так близко, что едва ли не задевал меня одеждой.

Неожиданно для себя я почувствовал крепкий удар ремнем, и его голос у самого моего уха произнес:

— Колени выше, и голову держи высоко.

Я тут же распрямился, встревоженный тем, что внешне позволил себе потерять достоинство. Приятель мой тут же окреп. Хотя, признаться, ноги уже порядком ныли от усталости. Я вновь представил загадочный образ Николаса — с гладким, совсем молодым лицом, с блестящими белыми волосами и в хорошо пошитом бархатном платье.

Улочка между тем изгибалась, становясь все уже и тенистее от будто нависающих над нею высоких остроконечных крыш. Навстречу нам попались молодые мужчина и женщина в чистеньких, накрахмаленных до хруста нарядах, и я вспыхнул стыдом, когда эти двое незнакомцев с осторожной брезгливостью меня обошли. Мое тяжелое дыхание, казалось, отражалось от стен. Сидевший на стуле перед дверью старик поднял глаза, провожая меня взглядом.

Как только мы разминулись с проходившей навстречу парочкой, я почувствовал хлесткий удар ремнем, и старик на стуле усмехнулся себе под нос, пробормотав:

— Хороший раб, сэр. Ладненький и крепкий.

Но почему, в самом деле, я должен шагать быстрее и выше держать голову? И почему нахлынуло на меня вдруг прежнее волнение, всплыли бунтарские вопросы Красавицы? Я словно наяву увидел эту храбрую непокорную принцессу, вспомнил ее жаркое, крепко вбирающее меня лоно, нашу запретную близость…

И эти воспоминания, в которые резко вторгался строгий голос поторапливавшего меня господина, просто сводили меня с ума.

— Стой! — внезапно скомандовал он и, дернув меня за руку, развернул к себе лицом. Вновь передо мной оказались его большие темно-голубые глаза с пронзительно черными зрачками и длинная, изящная, ничего не выражающая линия рта, без малейшего намека на насмешку или суровость.

Впереди нарисовались несколько неясных силуэтов, и когда прохожие остановились на нас посмотреть, меня охватило ужасно неприятное чувство.

— Тебя что, никогда не учили шагать как надо?! — взъелся на меня хозяин и так высоко вздернул мне подбородок, что я невольно простонал, всеми силами удержав себя, чтобы не вырваться. Ответить ему я не посмел. — Что ж, я научу тебя, как надо передо мной ходить! — рявкнул он и толчком поставил меня перед собой на колени. Обеими руками он ухватил мое лицо, не выпуская из правой ремень, и запрокинул мне голову вверх.

Глядя на него снизу вверх, я чувствовал себя совершенно беспомощным и полным стыда. Невдалеке, я слышал, переговаривались и пересмеивались идущие по улице молодые люди. Николас резко притянул мою голову к себе, и сквозь тонкую шелковую материю штанов я почувствовал налитую выпуклость его гениталий. Я непроизвольно приоткрыл рот и торопливо покрыл их сквозь ткань поцелуями. Его плоть словно ожила под моим прикосновением. Независимо от моей воли, бедра у меня судорожно задвигались, я весь задрожал. Его член пульсировал под шелком, точно сердце.

Трое зрителей тем временем подступили к нам ближе.

Почему мы подчиняемся чужой воле? Не потому ли, что смириться всегда гораздо проще? Эти вопросы по-прежнему снедали меня.

— А теперь давай вставай и шагай быстрее, когда я велю! И выше колени!

Подгоняемый ремнем, я поскорее поднялся, повернулся спиной к Николасу и двинулся вперед. Трое молодых людей уже поравнялись с нами, не сводя с меня глаз, — простые юноши, одетые неряшливо и совсем не богато. Да, непокорный принц куда ниже этих неотесанных мужланов — им могут помыкать и забавляться, подвергая разным наказаниям.

Вспотев от смущения и гнева одновременно, все же я заставил себя делать то, что мне велели. Кожаный ремень то и дело болезненно охаживал мне икры и тыльную сторону коленей, потом обрушился на ягодицы.

Что я сказал тогда Красавице? Что явился в городок не для того, чтобы показывать свой норов? Что я хотел этим сказать? Что и в самом деле куда проще подчиниться?

Я уже познал мучительную боль и унижение, вызвав недовольство нового хозяина. Меня могли приструнять и наказывать перед этими никчемными мальчишками-плебеями, гневно покрикивая и командуя. И что меня теперь утешит? Ласковое слово похвалы? Я столько натерпелся в замке от своего господина, лорда Стефана, что нарочно стал провоцировать его непослушанием. Встав утром пораньше, я удрал из его опочивальни и укрылся в самом дальнем уголке сада, где меня обнаружили королевские пажи. Я устроил им веселенькую охоту, бегая и прячась за кустами и деревьями. А когда меня таки отловили, я всячески брыкался и пытался вырваться, пока наконец, связанный, с заткнутым ртом, не предстал перед королевой и недовольным, раздосадованным Стефаном.

Так что я, можно сказать, добровольно поверг себя в ничтожество. И вот в этом ужасном месте, среди этой жалкой, потешающейся надо мной толпы простолюдинов, я изо всех сил старался потрафить своему новому господину, вышагивая перед ним под ударами ремня. В глаза то и дело попадали волосы, взгляд застилали невольно проступавшие слезы, и я с трудом различал впереди длинную извилистую улочку с ее бесконечными вывесками и чуть поблескивающими рядами окон.

— Стой! — скомандовал Николас, и я с удовольствием подчинился.

С неожиданным порывом его пальцы схватили мою руку. Позади я услышал топот нескольких пар ног и приглушенные взрывы мужского смеха. Похоже, эти ничтожные юнцы припустили за нами!

— Что вы разглядываете его с таким интересом? — послышался голос Николаса. — Почему бы вам не отправиться на аукцион?

— О, там, конечно, много чего можно увидеть, сэр, — отозвался один. — Просто ваш невольник вызвал у нас восхищение. У него такие ноги, такой елдык!..

— А вы нынче намерены себе кого-то приобрести?

— У нас нет денег на такие покупки, сэр.

— Перебьемся пока палатками, — ответил другой парень.

— Что ж, идите-ка сюда, — молвил мой господин. И, к моему ужасу, добавил: — Можете взглянуть на него, пока я не завел его к себе. Он и правда красавчик! — И развернул меня лицом к этой троице.

Весь оцепенев, я рад был опустить глаза и видеть лишь грязно-желтые сыромятные башмаки этих юных прощелыг и их серые потрепанные штаны. Мальчишки между тем подошли ближе.

— Ежели хотите, можете даже его потрогать, — милостиво позволил Николас, поднимая мне лицо, и приказал: — Потянись-ка, возьмись покрепче за железную скобу, что у тебя над головой.

Я нащупал на стене неприметную глазу, едва выступающую скобу — она оказалась так высоко, что мне пришлось подняться на цыпочки, чтобы ее ухватить, притом сильно отклониться назад.

Господин отступил на шаг и скрестил руки на груди. Свесившийся сбоку ремень глянцево поблескивал на солнце. Юнцы протянули ко мне руки и болезненно потискали мои горящие от шлепков ягодицы, затем потеребили и пощупали пальцами мошонку. Расслабившаяся было плоть мигом ожила, затрепетала, стала наливаться силой. Я заерзал, совершенно неспособный стоять неподвижно, и тут же услышал веселый смешок. Один из парней похлопал ладонью по моему члену, отчего он напрягся и вырос еще больше.

— Глянь какой! Твердый, как камень, — обрадовался мальчишка и снова по нему шлепнул, в то время как его товарищ поигрывал пальцами с моими яичками.

Взяв все же себя в руки, я проглотил подступивший к горлу комок и постарался унять дрожь. Я чувствовал себя беспомощным и опустошенным. В замке для плотских удовольствий служили богатые покои, повсюду были вычурные статуи и с изяществом украшенные невольники. Разумеется, меня и прежде ощупывали и тискали. Еще в военном лагере, несколько месяцев назад, меня всего облапали солдаты, прежде чем доставили в замок. Но здесь-то была самая обычная, мощенная булыжниками улица, как и в сотне других городов, где довелось мне побывать! И на сей раз я был вовсе не принц на красивом скакуне, а жалкий нагой раб, ощупываемый троими бездельниками перед торговыми лавками и чьими-то жилыми халупами!

Троица потопталась возле меня еще немного, потом один из молодых людей, вновь потискав мне ягодицы, спросил, можно ли ему взглянуть на мой задний проход.

— Разумеется, можно, — разрешил Николас.

Меня точно оставили разом все силы. Мгновение спустя мне раздвинули ягодицы, как недавно проделали это на аукционе, и грубый палец даванул прямо в отверстие. Не сдержав хриплого вскрика, я чуть не оторвался от скобы в стене.

— Если угодно, можете ему даже дать ремня, — молвил мой господин. И, прежде чем меня крутанули набок, я увидел, как он протянул юноше ремень.

Последовал ужасный хлесткий удар по ягодицам.

Двое других молодых людей тем временем все играли с моими гениталиями, подергивая за волоски и кожу мошонки, небрежно обхватывая яички ладонью. Но мне было не до них: от безжалостной порки я весь сотрясался и корчился. Не в силах сдержаться, я снова громко застонал — этот юный бездельник стегал меня куда крепче и болезненнее, нежели хозяин. И когда любопытные пальцы добрались до самой головки члена, я напрягся, дернувшись назад, старясь не терять над собой контроль. Страшно представить, что бы со мной было, окажись я в руках у этих молодых неотесанных болванов! Сейчас от их издевательств мой приятель сделался малиново-красным и крепким, как железо.

— Ну, как тебе мое угощение? — спросил один, подступив сбоку и дернув к себе мой подбородок. — Не хуже, чем у господина?

— Что ж, порезвились — и хватит, — сказал Николас.

Шагнув ко мне, измученному и дрожащему, он забрал у парня свой ремень и вежливым кивком принял благодарности веселой троицы.

И ведь это лишь начало. Что же будет дальше?! И как там сейчас Красавица?

Мимо проходили и другие обитатели городка. Мне как будто слышался отдаленный ропот толпы на рыночной площади, и я безошибочно различил сильно приглушенный расстоянием зов трубы. Мой господин некоторое время молча оглядывал меня, я же стоял, опустив глаза, ощущая в паху судорожные наплывы страсти, ягодицы непроизвольно сжимались и расслаблялись.

Николас поднес руку к моему лицу, провел пальцами по щеке, приподнял прядь волос. Большая медная пряжка у него на поясе тускло засияла на солнце, на левой руке, держащей ремень для порки, блеснул крупный перстень. Прикосновение его пальцев оказалось настолько нежным, что мой товарищ тут же, к моему стыду, невольно дернулся навстречу ласке.

— Иди в дом, — тихо сказал Николас, открыв слева от меня дверь. — Только на четвереньках. Всегда будешь заходить именно так, без лишних напоминаний.

И вскоре я по гладко отполированному полу молча переползал одну за другой тесные комнаты крохотного особнячка королевского летописца — то есть его богатого городского дома — с аккуратной узенькой лесенкой и непременными скрещенными клинками над малюсеньким очагом. В доме было немного сумрачно, но потом я различил на стенах изображения лордов и знатных дам, предающихся разным аристократическим утехам в окружении сотен обнаженных рабов, которых принуждали во всевозможных позах исполнять всевозможные прихоти своих господ.

Мы миновали небольшой, изукрашенный витиеватой резьбой шкаф, богатые стулья с высокими спинками — и вдруг коридор резко сузился, словно тесно сомкнувшись вокруг меня. Здесь, пробираясь на четвереньках по этому маленькому, но роскошному обиталищу богатого горожанина, я чувствовал себя огромным и неповоротливым, скорее животным, нежели человеком — и уж точно не принцем, а одомашненным диким зверем. Внезапно увидев свое отражение в небольшом зеркале, я на миг даже испугался.

— Дверь в конце коридора, — лаконично скомандовал Николас, и я очутился в глубоком алькове, где хорошо сложенная, миниатюрная женщина — очевидно, служанка — быстро отпрянула с щеткой в руке в сторону, пропуская меня мимо. Могу представить, как искажено от напряжения было мое лицо!

Внезапно меня осенило, в чем на самом деле состоит весь ужас городской ссылки. В том, что здесь мы действительно становимся рабами. Не игрушками в царстве наслаждений, как те нагие невольники на давешних картинах на стенах, а настоящими рабами в настоящем городе, и терпим страдания на каждом шагу, выполняя любые приказы и досужие прихоти плебеев. Разволновавшись, я даже тяжело и часто задышал.

Между тем мы оказались в следующей комнате, ярко освещенной масляными лампами. Я пересек ее по мягкому ковру, и тут мне было велено замереть — что я и сделал, даже не попытавшись дать отдых натруженным конечностям из страха вызвать неудовольствие хозяина.

Первое, что я увидел, — это много-много книг, мерцающих в свете ламп нарядными корешками. Стены, казалось, были сплошь закрыты книгами — сотнями фолиантов в дорогих сафьяновых переплетах с золотым тиснением. Поистине королевское состояние! Масляные светильники помещались как на высоких подставках, так и на массивном дубовом письменном столе с беспорядочно лежащими на нем пергаментами. Птичьи перья для письма торчали из специальной медной подставки, рядом виднелись и чернильницы. Высоко под потолком, над книжными полками, тускло поблескивали картины. И наконец краем глаза я заметил в самом углу комнаты кровать.

Но даже не поистине неисчислимое книжное богатство явилось для меня изумительнейшим зрелищем — а внезапно материализовавшаяся перед моим взором фигура женщины, пишущей за этим огромным столом.

Надо сказать, я совсем немного знал женщин, умеющих читать и писать, — всего нескольких знатных дам. Многие принцы и принцессы, населявшие замок, не способны были даже прочесть повешенную им на шею табличку с указанием назначенной за провинность кары. Дама же за столом писала довольно бегло, и, подняв глаза, она успела поймать мой изумленный взгляд, прежде чем я раболепно уставился в пол.

Она поднялась со своего места, и я заметил быстро подобравшуюся ко мне пышную многослойную юбку. Она показалась мне миниатюрной особой, с тонкими запястьями и такими же изящными длинными пальцами, как у Николаса. Не отважившись поднять глаза, я все же краем зрения заметил, что ее волнистые темно-каштановые волосы, разделенные наверху пробором, струятся по спине. На ней было темно-бордовое платье, такое же богатое, как у моего господина. Кроме того, на женщине имелся еще и темно-синий фартук, а на пальцах виднелись пятна чернил, что придавало ей еще большую занятность.

Признаться, эта особа пугала меня — как пугал молча стоящий рядом мужчина, и вообще вся эта тихая комната и моя же собственная нагота.

— Дай-ка я на него взгляну! — сказала женщина.

Голос у нее оказался такой же хорошо поставленный и слегка дрожащий, как у летописца. Она властно взяла меня за подбородок, заставив подняться с четверенек на колени, и потыкала мне в мокрую щеку большим пальцем, отчего я весь зарделся. Глядел я, естественно, в пол, но это не помешало мне отметить ее высокую выпуклую грудь, тонкую изящную шею и лицо, несколько напоминавшее моего нового господина — но не чисто физическим сходством, а теми же непроницаемостью и самообладанием.

Я завел руки за шею, отчаянно надеясь, что хоть она-то не станет терзать мои детородные члены — но не тут-то было. Велев мне подняться на ноги, женщина оценивающе уставилась на мой пенис.

— Ноги раздвинь пошире, — распорядилась она неторопливым, но твердым, уверенным тоном, — ты-то уж должен знать, как следует стоять… Нет, еще шире — насколько способны раздвинуться эти точеные бедра… Вот, уже лучше. Именно так ты и должен впредь стоять передо мной. И чтобы я больше об этом не напоминала — у нас невольников не балуют излишними речами и командами. За любую провинность ты будешь отправлен на Позорищную площадь и порот там на поворотном круге.

От этих слов меня пробрала дрожь, душу охватило чувство обреченности.

Ее бледные руки, протянувшиеся к моему члену, словно засветились в сиянии множества ламп. И тут она крепко сжала головку, даже выдавив каплю прозрачной влаги. Я судорожно вздохнул, чувствуя, как шквал плотской страсти готов взорваться изнутри и, пробившись сквозь пенис, выплеснуться наружу. Но, к счастью, женщина оставила член, взявшись за мошонку, как недавно тискали ее на улице юнцы. Ее маленькие ладони обхватили мои яички, ласково их поглаживая и теребя, и очень скоро я уже ничего толком не видел в свете масляных ламп…

— Он безупречен, — сказала она Николасу. — Просто прекрасен.

— Да, мне тоже так показалось, — ответил летописец. — Он, несомненно, лучший на торгу. Да и цена была не так уж высока — потому что его выставили первым. Окажись он среди последних — цена подскочила бы вдвое. Взгляни, какие сильные ноги! А что за плечи!

Она подняла руки к моему лицу и пригладила назад волосы.

— Даже отсюда было слышно, как гудит толпа на площади, — произнесла она. — Эк раззадорились! Ты хорошенько его проверил?

Запаниковав от этих слов, я попытался все же взять себя в руки. В конце концов, я полгода провел в замке — что может случиться для меня такого ужасного в этой утлой комнатенке от двух странных хладнокровных горожан?

— Нет, как раз сейчас мы это и проделаем, — ответил господин. — Надо бы промерить его анус.

«Интересно, они вообще представляют, какое действие производят на меня их слова? Лучше бы я тогда, в повозке, полдюжины раз отымел Красавицу — может, тогда бы мой приятель оставался сейчас под контролем…» Но от этой мысли плоть у меня напряглась лишь еще сильнее.

Беспомощно застыв в таком постыдном, неудобном виде, я подождал, пока летописец отошел к стеллажу и, вернувшись с большим сафьяновым футляром в руках, положил его на стол.

Женщина споро развернула меня лицом к столу. Оторвав мои ладони от шеи, она поместила их на край стола, для чего мне пришлось согнуться в поясе. Ноги я уже сам постарался раздвинуть как можно шире, чтобы хозяйке не понадобилось меня поправлять.

— Ну, ягодицы у него исполосованы как надо, — отметила она, водя пальцами по рубцам и красным отметинам, на что тело отзывалось короткими вспышками боли. — Это хорошо.

Прямо перед глазами у меня открыли сафьяновый футляр и извлекли из него два больших, обтянутых кожей фаллоса: один был размером, пожалуй, со средний человеческий, другой же оказался куда крупнее, причем последний был украшен в основании толстым пучком густых черных волос — конским хвостом. Каждый фаллос был снабжен кольцом, заменявшим, похоже, рукоять.

Я силился унять волнение, взять себя в руки, но мозг попросту отказывался что-либо воспринимать при виде этого густого, лоснящегося хвоста.

Разве могут меня заставить носить сей ужасающий причиндал, который сделает меня даже ниже самого жалкого раба, поставив на один уровень с животным!

Тут я увидел, как хозяйка взяла со стола баночку красного стекла, озарившуюся рубиновым светом в сиянии ламп, не торопясь открыла ее, черпнула длинными пальцами добрую порцию некоего крема и скрылась у меня за спиной.

Задним отверстием я тут же ощутил холодок и вместе с тем — страшную беспомощность, которая накатывала на меня всякий раз, когда кто-то касался моего ануса, особенно если разводил его. Спокойно и быстро женщина размазала крем сперва по впадине меж ягодиц, потом щедро снабдила им и само отверстие — я же как мог сохранял неподвижность. Я чувствовал на себе холодный оценивающий взгляд господина, кожей икр ощущал мягкое прикосновение женской юбки.

Наконец со стола взяли меньший из двух кожаных фаллосов и резко, уверенно впихнули в меня. Вздрогнув, я весь напрягся.

— Тшшш!.. Не будь таким неподатливым, — молвила хозяйка. — Поводи-ка бедрами. Да, вот так… Откройся мне. Вот, так уже лучше… Только не говори, что в замке тебя ни разу не мерили и никогда не вводили тебе фаллос!

По лицу у меня безудержно потекли слезы, ноги затрясло крупной дрожью. Я ощущал, как этот невероятно большой и грубый фаллос скользит во мне, вызывая судорожные сокращения ануса. Такого кошмара я никогда еще не испытывал: казалось, что хуже быть уже не может, и тем не менее каждое мгновение доставляло мне все больше изнуряющих, унизительных мучений.

— Да он почти что девственник! — воскликнула женщина. — Ну, совершенное дитя! Попробуй-ка сам.

Левой рукой она подхватила меня под грудь, подняла вертикально — и вот я уже стоял перед ней, снова держа руки за шеей и широко раздвинув дрожащие ноги. Фаллос под ее ладонью резко ткнулся во мне вверх.

Господин неспешно обошел меня, подступив сзади, снова наклонил к столу, и тут же фаллос уверенно задвигался взад-вперед. Казалось, он елозил во мне даже тогда, когда Николас его явно отпускал. Было ощущение, будто меня набили или даже насадили на кол. И отчаянно пылала кожа вокруг пульсирующего анального прохода.

— Ну, и что это у нас за слезки? — приблизилась к самому моему лицу госпожа, приподняв его левой рукой. — Тебя что, еще ни разу не снаряжали? Что ж, с этого дня ты будешь очень хорошо знаком с этими предметами, причем со всевозможными украшениями и всякой упряжью. Твоя попка редко когда останется ничем не заткнутой. А теперь давай-ка еще шире раздвинь ноги… Николас, будь добр, подай мне другой!

С резким приглушенным вскриком я как мог выразил протест, содрогнувшись при виде этого ужасного тугого конского хвоста, — и не мог оторвать от него изумленных глаз, когда фаллос покрупнее тоже взяли со стола. Но женщина лишь искренне рассмеялась и снова погладила мне лицо:

— Ну-ну, не бойся!

Фаллос поменьше выскользнул из меня с молниеносной быстротой, и оставленный анус резко сжался со странным ощущением, отдающимся мурашками по всему телу.

Она нанесла побольше холодящего кожу крема и, чуть раздвинув пальцами проход, на сей раз втерла его несколько глубже. Левой рукой женщина тем временем придерживала мне голову повыше, и все, что я видел, — лишь свет масляных ламп и теплые тона огромной библиотеки. Господин тоже оказался вне поля зрения, застыв позади меня. Вскоре я почувствовал, как крупный фаллос пытается расширить для себя проем, и невольно испустил громкий стон. И снова хозяйка мне сказала:

— Подайся-ка бедрами назад. Откройся… Откройся же.

Я уже готов был выкрикнуть в отчаянии: «Я не могу!» — но фаллос настойчиво заелозил взад-вперед, растягивая проход, и наконец вошел в меня, отчего мой анус, весь пульсирующий от напряжения вокруг водворившегося в него огромного предмета, вмиг ощутился поистине исполинским. Мне чудилось, будто сам фаллос втрое вырос по сравнению с тем, что я только что видел перед собою на столе!

Я не чувствовал никакой острой боли — лишь надсадное ощущение чужого вторжения и полной неспособности ему сопротивляться. И еще эти ужасные болтающиеся волосы конского хвоста, которые падали мне на ягодицы и бедра, оглаживая их и едва не доводя до сумасшествия. Казалось, я не вынесу этих мучений. Взявшись, судя по всему, за кольцо на его конце, женщина двинула гигантский стержень вверх, так что я приподнялся на цыпочки, едва устояв на месте.

— Что ж, отлично, — изрекла она.

И от этих тихих слов одобрения сидевший в горле у меня комок словно распался, теснота в груди исчезла, к лицу подкатила жаркая волна. Ягодицы, казалось, неимоверно распухли. Стоя неподвижно, я чувствовал, будто меня ритмично толкают своим орудием вперед, и самым убийственным ощущением при этом было мягкое касание свисающих с него волос.

— Понадобятся оба размера, — заключила госпожа. — Малый будем использовать для регулярного ношения, а тот, что побольше, — когда сочтем необходимым.

— Вот и отлично, — отозвался летописец. — Сегодня же за ними пошлю.

Так и не вытянув из меня кожаный стержень, женщина наклонилась к моему лицу, внимательно разглядывая — я увидел пляшущие искорки в ее глазах и сдержал едва не вырвавшийся всхлип.

— А теперь нам пора на ферму, — молвил хозяин, причем его слова явно предназначались для моих ушей. — Я уже распорядился насчет экипажа. Велел, чтобы одну упряжь оставили для него свободной. Не вынимай покуда большой фаллос — это поможет нашему юному принцу как следует приучиться к сбруе.

Не успел я осмыслить услышанное, как господин скомандовал: «Вперед!» — и крепко взявшись за кольцо на фаллосе, подтолкнул меня к выходу.

На четвереньках я заторопился к дверям. Раскачивавшийся конский хвост раздражающе оглаживал мне тыльный сгиб коленей, а здоровенный фаллос грузно ворочался во мне, словно живя какой-то собственной жизнью, то и дело тыкая меня и погоняя.