9
Директор Поцлох был маленьким живым человечком с взъерошенными усиками, большим носом и пенсне, которое постоянно сползало с носа. Он всегда куда-то невероятно спешил, особенно в тех случаях, когда спешить было некуда.
– Что случилось? Живо! – спросил он, когда к нему пришел Штайнер с Керном.
– Нам нужен помощник, – ответил Штайнер. – Днем – для уборки, а вечером
– для телепатических сеансов. – Он показал на Керна.
– Он умеет что-нибудь делать?
– Он умеет делать все, что нам нужно.
Поцлох подмигнул.
– Знакомый? Каковы его условия?
– Питание, жилье и тридцать шиллингов. Пока все.
– Целое состояние! – вскричал директор Поцлох. – Гонорар кинозвезды! Вы что, хотите меня разорить, Штайнер? Ведь почти столько платят легально живущему рабочему, у которого есть прописка, – добавил он более миролюбиво.
– Я согласен и без денег, – быстро вставил Керн.
– Браво, молодой человек! Так вы станете миллионером! Пробиться в жизни можно только скромностью. – Поцлох ухмыльнулся, с шумом выпустил через нос воздух и поймал соскользнувшее пенсне. – Но вы еще не знаете Леопольда Поцлоха, последнего друга человечества. Вы будете получать гонорар! Пятнадцать блестящих шиллингов в месяц. Гонорар, говорю я, дорогой друг, гонорар, а не жалованье. Пятнадцать шиллингов гонорара больше, чем тысяча
– жалованья. Что вы можете делать? Что-нибудь особенное?
– Я немного играю на рояле, – ответил Керн.
Поцлох энергично прижал пенсне к носу. – Вы можете играть тихо? Какие-нибудь мелодии под настроение?
– Тихо я играю лучше, чем громко.
– Хорошо. – Поцлох превратился в фельдмаршала. – Он должен разучить какие-нибудь египетские мелодии. Нам нужна музыка к распиленной мумий и даме без нижней части тела.
Он исчез. Штайнер, качая головой, посмотрел на Керна.
– Ты подтверждаешь мою теорию, – сказал он. – Я всегда считал евреев самым глупым и самым доверчивым народом в мире. Мы бы выманили у него все тридцать шиллингов.
Керн улыбнулся.
– Ты не принял в расчет панического страха, который взрастили тысячелетия погромов и гетто. Если принять все во внимание, то это безумно смелый народ. Ну и, в конце концов, я ведь только несчастный гибрид.
Штайнер ухмыльнулся.
– Чудесно, тогда пойдем есть мацу. Справим «праздник кущей»! Лила чудесно готовит.
Заведение Поцлоха состояло из трех аттракционов – карусели, тира и панорамы мировых сенсаций. Штайнер показал Керну его работу. Керн должен был начистить медные части сбруи у лошадей на карусели и подмести карусель.
Керн принялся за работу. Он начистил не только лошадей, но и оленей, которые раскачивались в такт, и лебедей, и слонов. Он так углубился в работу, что не слышал, как к нему подошел Штайнер.
– Пойдем, мальчик, обед!
– Уже?
Штайнер кивнул.
– Опять. Немного непривычно, правда? Ты вращаешься среди людей искусства, здесь господствуют мировые буржуазные нравы. После обеда будет еще и полдник. Кофе с пирожками.
– Прямо как в сказке! – Керн вылез из гондолы, которую тянул кит.
– О боже, Штайнер, – сказал он. – В последнее время все идет так хорошо, что становится страшно. Сначала в Праге, а теперь здесь. Вчера я еще не знал, где буду спать, а сегодня у меня есть место, жилище, и за мной заходят, чтобы позвать на обед! Просто не верится!
– А ты верь, – ответил Штайнер. – И не думай об этом, а принимай все, как есть. Это старый девиз опытных людей.
– Надеюсь, что такая жизнь хоть сколько-то продлится…
– У тебя постоянная работа, – ответил Штайнер. – По крайней мере, месяца на три. Пока не наступят холода.
Лила поставила на лужайку перед вагоном шаткий столик. Она принесла большую кастрюлю со щами и села рядом со Штайнером. Стояла ясная погода, и в воздухе уже чувствовался запах осени. На лужайке было развешено выстиранное белье; над ним порхало несколько желтовато-зеленых бабочек.
Штайнер потянулся.
– Как на курорте! Ну, а теперь – в тир.
Он показал Керну ружья и объяснил, как они заряжаются.
– Есть два вида стрелков, – сказал он. – Тщеславные и алчущие.
– Как и в жизни, – заблеял директор Поцлох, проходивший мимо.
– Тщеславные стреляют по мишеням и номерам, – продолжал объяснять Штайнер. – Они не опасны. Алчущие хотят что-нибудь выиграть. – Он показал на ряд этажерок в глубине тира, которые были уставлены плюшевыми медвежатами, куклами, пепельницами, бутылками с вином, бронзовыми статуэтками, домашней утварью и другим барахлом.
– Они должны что-нибудь выиграть. Сперва – с нижних полок. Если кто-нибудь выбьет пятьдесят очков, он уже претендует на выигрыш с одной из верхних полок, где вещи стоят десять шиллингов и больше. Тогда ты заряжаешь ружье одной из волшебных пуль директора Поцлоха. Они выглядят точно так же, как и другие. Они лежат здесь, на этой стороне. И человек удивляется, почему он внезапно попал в двойку или тройку. Немного меньше пороха, понимаешь?
– Да.
– Прежде всего никогда не меняйте ружье, молодой человек, – пояснил директор Поцлох, стоявший позади них. – К этому люди относятся недоверчиво. На пули они не обращают внимания. Ну, и затем – баланс. И люди должны выиграть, и мы должны заработать. Это нужно сбалансировать. Если вам это удастся, вы – кудесник. Не считайте это слишком громкими словами. Ну, а кто стреляет часто, тот, конечно, имеет право и на верхнюю полку.
– Кто пропуляет пять шиллингов, может выиграть одну из бронзовых богинь, – добавил Штайнер. – Стоит один шиллинг.
– Молодой человек, – неожиданно сказал директор Поцлох с патетической угрозой, – я сразу же хочу обратить ваше внимание на следующее – на главный выигрыш. Он не выигрывается, понимаете? Это личная вещь из моей квартиры. Великолепная штука!
Он показал на подержанную серебряную корзину для фруктов с двенадцатью тарелками и столовыми приборами. – Вы должны умереть, но не допустить, чтобы выбили шестьдесят очков. Обещайте, что вы этого не допустите!
Керн пообещал. Директор Поцлох вытер пот со лба и подхватил пенсне.
– Одна мысль о том, что я могу потерять эту вещь, приводит меня в ужас,
– пробормотал он. – Жена убьет меня. Корзина досталась нам по наследству, причем в такое время, когда нарушаются все традиции. Вы знаете, что значит вещь, доставшаяся по наследству? А, ладно, вы наверняка этого не знаете…
Он умчался. Керн посмотрел ему вслед.
– Не так страшно, – сказал Штайнер. – Наши ружья относятся ко времени осады Трои. Ну, а если придется туго, ты всегда можешь позвать на помощь Лилу.
Они направились к «панораме мировых сенсаций». Это был небольшой павильон, оклеенный пестрыми плакатами, он возвышался на помосте; наверх вели три ступеньки. Перед павильоном находилась касса, сделанная на манер китайского дворца, – идея Леопольда Поцлоха. Штайнер показал на плакат, изображавший человека, мечущего глазами молнии.
– Альваро, чудо телепатии, – это я, мальчик. А ты будешь моим ассистентом.
Они вошли в полутемную, затхлую комнатку. Ряды пустых стульев стояли в беспорядке, точно призраки. Штайнер поднялся на сцену.
– Ну, слушай. Кто-то в зрительном зале прячет что-нибудь у другого зрителя; большей частью это пачки с сигаретами, спички, пудреницы или, в крайнем случае, булавки. Бог знает, откуда у людей сейчас берутся булавки! Я должен это найти. Я прошу выйти на сцену одного из заинтересованных зрителей, беру его за руку и устремляюсь с ним в зал. Этим зрителем можешь быть и ты – тогда ты просто ведешь меня, и чем ближе подходишь к спрятанному предмету, тем крепче сжимаешь мне руку. Легкий стук средним пальцем означает, что мы находимся у цели. Это очень просто. Я ищу до тех пор, пока ты не застучишь. А выше или ниже спрятан предмет, я узнаю по тому, как ты потянешь мою руку – вниз или вверх.
В дверях с шумом появился директор Поцлох.
– Ну, учимся?
– Мы как раз хотим прорепетировать, – ответил Штайнер. – Присядьте, господин директор, и спрячьте что-нибудь. У вас найдется булавка?
– Конечно. – Поцлох схватился за борт пиджака.
– Конечно, булавка у него есть! – Штайнер повернулся к Керну. – Спрячьте ее. А теперь, Керн, иди и веди меня!
Леопольд Поцлох с веселым видом взял булавку и зажал ее между ботинками.
– Начали, Керн, – сказал он после этого.
Керн взошел на сцену и взял Штайнера за руку. Он подвел его к Поцлоху, и Штайнер начал искать.
– Я ужасно боюсь щекотки, Штайнер, – не выдержал Поцлох и завизжал.
Через несколько минут булавка была найдена. Они повторили это упражнение еще несколько раз. Керн разучил условные знаки, и время, которое потратил Штайнер на поиски коробки спичек у Поцлоха, значительно сократилось.
– Чудесно, – сказал Поцлох. – Потренируйтесь еще сегодня после обеда. Ну, а теперь перейдем к главному: в зрительном зале вы должны вести себя нерешительно, понимаете? Публика не должна заметить подвоха. Поэтому вам нужно быть нерешительным. Давайте прорепетируем еще разок, Штайнер. Я ему покажу.
Он уселся на стул рядом с Керном.
Штайнер отправился на сцену.
– Ну, а теперь я попрошу, – загремел его голос, – выйти одного из уважаемых господ сюда, на сцену. Мне достаточно взять человека за руку, чтобы прочитать его мысли и найти спрятанную вещь.
Директор Поцлох наклонился немного вперед, словно хотел встать и что-то сказать. Затем улыбнулся, словно прося у кого-то извинения, поднялся, захихикал, снова быстро сел, наконец рывком поднялся и направился – серьезно, смущенно, с любопытством и нерешительностью, – прямо на хохочущего во весь голос Штайнера.
Перед подмостками он обернулся.
– Ну, попробуйте, молодой человек, – самодовольно подбодрил он Керна.
– Это неподражаемо! – воскликнул Штайнер.
Поцлох улыбнулся, польщенный.
– Смущение трудно передать; я, старый театральный заяц, знаю это. Я имею в виду искреннее смущение.
– Керн от природы очень скромен, – вставил Штайнер. – У него это получится.
– Ну и чудесно. А теперь я должен идти к кольцам.
Он умчался.
– Не человек, а вулкан, – с уважением произнес Штайнер. – Ему за шестьдесят. Теперь я покажу тебе, что ты должен делать, если тебе не представится возможность показать свои артистические данные. Если кто-нибудь другой тоже захочет выйти на сцену. У нас здесь десять рядов. Пальцев тоже десять. В первый раз, проводя рукой по волосам, ты показываешь, в каком ряду спрятана вещь. Во второй раз ты показываешь, какой это стул слева. Затем ты незаметно показываешь приблизительно то место, где она спрятана. В остальном я сам разберусь.
– Тебе этого будет достаточно?
– Достаточно. В подобных делах человек оказывается совершенно без фантазии.
– Мне кажется это слишком простым.
– Обман и должен быть простым. Сложные обманы почти никогда не удаются. Сегодня после обеда мы потренируемся еще. Лила нам поможет. А сейчас я тебе покажу наш гнедой рояль. Это музейная редкость. Один из первых роялей, которые были созданы.
– Мне кажется, я играю слишком плохо.
– Чепуха! Подыщи себе пару нежных аккордов, и все! Аттракцион с распиленной мумией ты будешь сопровождать медленной музыкой, даму без нижней части тела – быстрой и отрывистой. Тебя все равно никто не будет слушать.
– Хорошо. Я потренируюсь, а потом сыграю тебе.
Керн пролез за сцену. Из чулана навстречу ему ухмыльнулся рояль, оскалив свои желтые зубы. После некоторого раздумья Керн выбрал для мумии китайский танец из «Аиды», а для отсутствующей нижней части тела – салонную мелодию «Свадебные мечты майского жука». Он барабанил по клавишам и думал о Рут, о Штайнере, о неделях спокойной жизни и ужине, и решил, что никогда в жизни не чувствовал еще себя так хорошо.
Спустя неделю в Пратере появилась Рут. Она пришла как раз в тот момент, когда началось вечернее представление в панораме мировых сенсаций. Керн усадил ее в первый ряд. Он был взволнован и сразу исчез: ему нужно было играть на рояле. В честь такого радостного события он изменил свою программу. Для мумии он сыграл «Японскую серенаду», а для дамы без нижней части тела – «Свети, свети, светлячок». Они звучали более эффектно. После этого он сыграл, добровольно, для Мунго, австралийского лесного человека, пролог к «Паяцам» – вещь, которую он всегда играл с наибольшим блеском и которая давала большой простор арпеджио и октавам.
На улице его поймал Леопольд Поцлох.
– Первоклассно! – похвалил он. – С гораздо большим чувством, чем обычно! Выпили?
– Нет, – ответил Керн. – Просто такое настроение.
– Молодой человек. – Поцлох схватился за пенсне. – Мне кажется, что до этого момента вы меня обманывали! Я должен потребовать ваш гонорар обратно. С сегодняшнего дня вы обязаны всегда быть в таком настроении. Артист это может, понимаете?
– Понимаю.
– А для разнообразия вы будете с сегодняшнего дня играть и ручным тюленям. Что-нибудь классическое, хорошо?
– Хорошо, – сказал Керн. – Я знаю отрывок из девятой симфонии, он подойдет.
Он вошел в павильон и уселся на одном из последних рядов. Далеко впереди себя, между шляпой с перьями и лысиной, сквозь табачный дым он увидел головку Рут. Внезапно она показалась ему самой маленькой и самой прекрасной головкой в мире. Иногда, когда зрители смеялись или двигали головами, он терял ее из поля зрения, потом неожиданно она появлялась снова, словно далекое нежное видение, и Керну с трудом верилось, что она принадлежит девушке, с которой он будет говорить и которая пойдет рядом с ним после представления.
На сцену вышел Штайнер. На нем было черное трико, размалеванное астрологическими знаками. Какая-то полная дама спрятала свою губную помаду в нагрудный карман какого-то паренька, потом Штайнер пригласил кого-нибудь подняться к нему на сцену.
Керн начал свою игру. Нерешительность он разыграл блестяще. Даже пройдя полпути, он хотел было вернуться обратно. Поцлох бросил на него довольный взгляд, но он ошибся – это не был зрелый артистический жест. Просто Керн внезапно почувствовал, что не сможет пройти мимо Рут.
Но потом все пошло как по маслу. Керн без труда справился со своей задачей.
После представления Поцлох поманил Керна.
– Молодой человек, – сказал он. – Вы сегодня в ударе. Вы прекрасно разыграли нерешительность. От смущения у вас на лбу даже выступил пот. Так войти в роль, чтобы на лбу выступил пот, очень трудно. Я знаю это. Как вам это удалось? Задержали дыхание?
– Я думаю, что это просто от волнения.
– От волнения? – Поцлох сиял. – Наконец-то! Настоящее волнение, которое испытывает истинный артист перед выходом на сцену! Я вот что хочу вам сказать: вы аккомпанируете номеру с тюленями, и с этого момента будете аккомпанировать и лесному человеку из Нойкельна, а я повышу ваш гонорар на пять шиллингов. Согласны?
– Согласен, – ответил Керн. – И вы дадите мне десять шиллингов авансом.
Поцлох уставился на него.
– Слово «аванс» вы уже тоже знаете? – Он вытащил из кармана бумажку достоинством в десять шиллингов. – Теперь я больше не сомневаюсь. Вы настоящий артист!
– Ну, дети, – сказал Штайнер. – Бегите! Но через час возвращайтесь обратно. Будем ужинать. Будут горячие пироги – святое, национальное русское блюдо. Так, Лила?
Лила кивнула.
Керн и Рут пошли по лужайке, что за тиром, в сторону действующей карусели. Огни и музыка со всех сторон ринулись им навстречу, будто светлые блестящие волны, обдавая их пеной безудержного веселья.
– Рут. – Керн взял ее за руку. – Сегодня у тебя должен быть чудесный вечер! Я истрачу на тебя, по крайней мере, пятьдесят шиллингов.
– Ты не сделаешь этого! – Рут остановилась.
– Нет, сделаю! Я истрачу на тебя пятьдесят шиллингов. Но истрачу так, как делает это наш благословенный рейх. Не имея их… Сейчас увидишь!
Они направились к аттракциону «Царство призраков». Это было грандиозное сооружение с рельсами, проложенными высоко над землей. По рельсам пролетали маленькие вагончики, из них доносились крики и смех. Перед входом толпились люди. Керн начал пробиваться сквозь толпу и потащил за собой Рут. Мужчина у кассы взглянул на него.
– Хелло, Георг! – приветствовал он. – Опять к нам? Входите!
Керн открыл двери низенького вагончика.
– Входи!
Рут с удивлением посмотрела на него.
Керн засмеялся.
– Вот так! Чистое колдовство! Платить не нужно.
Они помчались. Вагончик круто взлетел вверх, а потом устремился вниз, в темный тоннель. Со стоном поднялось оттуда какое-то чудовище и, гремя цепями, протянуло лапы к Рут. Она вскрикнула и прижалась к Керну. В следующее мгновение открылся гроб и несколько скелетов со скрежетом заиграли костями похоронный марш. А через секунду вагончик уже вынырнул из тоннеля, сделал поворот и устремился в следующую пропасть. Навстречу им мчался другой вагончик, в нем сидели два тесно прижавшихся друг к другу человека, которые с испугом уставились на них: столкновение казалось неизбежным… Внезапно вагончик сделал поворот, отражение в зеркале исчезло, и они полетели в курящуюся пропасть, где по их лицам заскользили мокрые руки.
Напоследок они переехали стонущего старца и, наконец, выскочили на дневной свет; вагончик остановился. Они вышли. Рут провела рукой по глазам.
– Как хорошо все теперь! – сказала она и улыбнулась. – Свет, воздух. Можно дышать и ходить.
– Ты была когда-нибудь в блошином цирке? – спросил Керн.
– Нет.
– Тогда пойдем!
– Сервус, Чарли! – приветствовала Керна дама у входа. – Сегодня выходной? Входите! У нас как раз выступает Александр II…
Александр II была крупная, красноватая блоха; сегодня она в первый раз выступала самостоятельно. Укротитель очень нервничал. До сих пор Александр II выступал только в упряжке, передней левой, и обладал необузданным, изменчивым темпераментом. Публика – считая Керна и Рут, там было пять человек – напряженно наблюдала за ним.
Но Александр II работал безупречно. Он бегал, как рысак, взбирался на трапецию и качался на ней, и даже свой коронный номер – он должен был пройти по штанге, сохранив равновесие, – он выполнил, ни разу не скосив глаза в сторону.
– Браво, Альфонс! – Керн пожал довольному укротителю руку, исколотую иголками.
– Спасибо. А вам понравилось, фрейлейн?
– Это было чудесно. – Рут тоже пожала ему руку. – Я только не понимаю, как вы достигаете этого?
– Очень просто. Тренировкой. И терпением. Однажды кто-то сказал, что можно дрессировать даже камни, хватило бы терпения. – Укротитель смотрел на них лукавыми глазами. – Ты знаешь, Чарли, с Александром II мне пришлось сделать один трюк. Перед представлением я заставил скотину полчаса таскать пушку. Тяжелую мортиру. Он устал. А усталость делает всех уступчивыми.
– Пушку? – переспросила Рут. – Теперь и у блох есть пушки?
– Даже тяжелая полевая артиллерия. – Укротитель позволил Александру II в награду укусить себя тихонько в ладонь. – Это сейчас – самое популярное, фрейлейн. А популярность приносит деньги.
– Во всяком случае, они не стреляют друг в друга, – сказал Керн. – И не истребляют себе подобных, в этом они разумнее нас.
Они отправились к аттракциону «Автотрек».
– Привет, Пеперль! – завыл сквозь металлический гул мужчина у входа. – Возьмите седьмой номер. Он хорошо идет.
– Ты не начинаешь считать меня бургомистром Вены? – спросил Керн у Рут.
– Я начинаю считать тебя кем-то более значительным. Владельцем Пратера.
Они помчались, сталкиваясь с другими, и вскоре очутились в самой гуще автомобильчиков. Керн засмеялся и выпустил руль. Рут, нахмурив брови, с серьезным видом пыталась править дальше. Но, в конце концов, она бросила это, смущенно повернулась к Керну и улыбнулась удивительной улыбкой, которая озарила ее лицо и сделала его мягким и детским. Внезапно все исчезло, даже густые брови, остались лишь красные полные губы.
Они совершили еще круг, обойдя полдюжины аттракционов и увеселительных заведений, начиная от морских львов-счетоводов и кончая индийским предсказателем, и нигде им не нужно было платить.
– Видишь, – с гордостью сказал Керн, – хотя они и путают мое имя, но мы везде имеем свободный вход. Это – высшая форма популярности.
– А на большое колесо нас тоже пустят бесплатно? – спросила Рут.
– Конечно. Как артистов директора Поцлоха. Даже с особыми почестями. Ну, пошли прямо туда!
– Сервус, Шани! – приветствовал его мужчина у кассы. – С невестой?
Керн покраснел, кивнул и не отважился взглянуть на Рут.
Мужчина взял из стопки, которая лежала перед ним, две пестрых почтовых открытки с изображением большого колеса на фоне Вены.
– На память, фрейлейн.
– Благодарю вас!
Они залезли в вагончик и сели у окна.
– Ты прости меня за невесту, – произнес Керн. – Иначе мне пришлось бы ему слишком долго объяснять.
– Зато нам оказаны особые почести: эти почтовые открытки. Только мы оба не знаем, кому их послать.
– Да, – ответил Керн. – Те, кого я знаю, не имеют адреса.
Кабинка медленно ползла вверх, и под ними раскрывалась постепенно, словно огромный веер, Вена. Сначала – Пратер со светлыми полосками освещенных аллей, которые, словно сдвоенные нити, повисли на темных верхушках деревьев; затем, будто огромное украшение из изумрудов и рубинов, – пестрый блеск балаганов и наконец залитый огнями, необъятно большой – весь город, за которым курились узкие темные ленточки заводских дымов.
Кабинка медленно и плавно поднималась все выше и выше по дуге, а затем скользнула влево, – и им вдруг показалось, что они сидят в бесшумном самолете, а под ними медленно продолжает вращаться земля, и они уже не принадлежат ей; что они летят в каком-то призрачном самолете, для которого нигде не существует посадочной площадки, и под крылом проплывают тысячи родин, тысячи освещенных домов и комнат, и везде, до самого горизонта – вечерние огоньки, лампы, квартиры и скрывающие их крыши; все это и звало и манило, но ничто не принадлежало им. Они парили в темноте бездомности. И безотрадная свеча тоски – единственное, что они могли зажечь сами.
Окна вагона, в котором они жили, были распахнуты настежь. Было душно и очень тихо. Лила постелила на кровати пестрое одеяло, а на ложе Керна – старую бархатную занавеску из тира. В окне качались два лампиона.
– Венецианская ночь современных кочевников, – произнес Штайнер. – Вы были в маленьком концлагере?
– Что ты имеешь в виду?
– «Царство призраков».
– Да, были.
Штайнер рассмеялся.
– Бункера, подземелья, цепи, кровь и слезы – «Царство призраков» внезапно стало современным, правда, маленькая Рут? – Он встал. – Выпьем по рюмке водки?
Он взял со стола бутылку.
– Может, и вам рюмку, Рут?
– Да, большую.
– А ты, Керн?
– Двойную.
– А вы прогрессируете, дети! – сказал Штайнер.
– Я пью только потому, что радуюсь жизни, – объяснил Керн.
– Налей и мне рюмку, – попросила Лила, входя в комнату и держа в руках противень, полный румяных пирогов.
Штайнер наполнил рюмки. Затем он поднял свою и усмехнулся.
– Да здравствует депрессия – оборотная сторона радости!
Лила поставила противень и достала фаянсовую миску с огурцами и тарелку с черным русским хлебом. Затем взяла рюмку и медленно выпила. Свет лампионов поблескивал в прозрачной жидкости, и казалось, что она пьет из розового алмаза.
– Ты мне дашь еще рюмку? – спросила она Штайнера.
– Сколько хочешь, меланхоличное дитя степей. А вы, Рут, будете еще?
– Да, я выпью.
– Налей и мне, – сказал Керн, – Мне прибавили жалованье.
Они выпили, а затем принялись за пироги с капустой и мясом. После еды Штайнер присел на кровати и закурил. Рут и Керн уселись на пол. Лила сновала туда-сюда, убирала со стола. На стенах вагона мелькала ее огромная тень.
– Спой что-нибудь, Лила, – сказал Штайнер.
Она кивнула и сняла со стены гитару. Она запела, и ее голос – хриплый, когда она говорила, – стал чистым и глубоким. Она сидела в полутьме. Ее лицо, обычно неподвижное, оживилось, а глаза загорелись диким, тоскливым блеском. Она пела русские песни и старые колыбельные песни цыган. Через некоторое время она замолчала и взглянула на Штайнера. Свет отражался в ее глазах.
– Спой еще, – попросил Штайнер.
Она кивнула и взяла на гитаре несколько аккордов. Затем начала напевать простые, незатейливые мелодии, из которых порой вылетали слова, словно птицы из темноты далеких степей; песни странствий и минутного отдыха в шатрах, – и всем показалось, что в беспокойном свете лампионов и вагон превратился в шатер, который они разбили на ночь, а завтра им предстоит двинуться дальше, дальше…
Рут сидела перед Керном, опираясь плечами о его колени. Она откинула голову назад, в его руки. И ее тепло вливалось в его кровь и делало его беспомощным. Его мучила неизвестность. Что-то неясное было скрыто и в нем, и вне его: в глубоком страстном голосе Лилы и в дыхании ночи, в спутанном беге его мыслей и в сверкающем потоке, который подхватил его и куда-то нес.
Керн и Рут вышли из вагона. На улице было тихо. Павильончики укрыли серым брезентом. Шум затих, и над суматохой и криками, над звуками выстрелов и пронзительными возгласами с аттракционов снова безмолвно встал лес и похоронил под собой незатейливое веселье балаганов.
– Ты уже хочешь идти домой? – спросил Керн.
– Не знаю. Нет, не хочу.
– Тогда давай побудем здесь еще. Пройдемся немного. Я бы хотел, чтобы завтрашний день никогда не наступил.
– Да. Вместе с новым днем всегда приходят страх и неуверенность. А здесь сейчас чудесно.
Они шли по темному перелеску. Кроны деревьев безмолвно висели над ними.
– Может быть, только мы сейчас и не спим…
– Кто знает… Полицейские всегда очень долго не спят.
– Здесь нет полицейских. Нет. Здесь – лес. И как хорошо гулять вот так… Даже шагов не слышно.
– Да, не слышно ничего…
– Нет, тебя я слышу. Но, может, это тоже я. Я больше не могу без тебя.
Они шли все дальше и дальше. Было так тихо, что казалось, будто сама тишина что-то шепчет, приостановив дыхание, и ждет чего-то чудовищно чужого…
– Дай мне руку, – сказал Керн. – Я Роюсь, что вдруг потеряю тебя.
Рут прижалась к нему. Он почувствовал ее волосы у своего лица.
– Рут, я знаю, что все это – лишь немного тепла в бесконечном бегстве и пустоте, но для нас это – больше, важнее…
Она кивнула. Некоторое время они стояли неподвижно.
– Людвиг, – сказала Рут, – временами мне никуда больше не хочется. Хочется просто лечь и погаснуть.
– Ты устала?
– Нет, не устала. Не устала. Я бы могла все время идти так. Это очень легко. Нигде ни на что не натыкаешься.
Поднялся ветер, зашумела листва. Керн почувствовал на своей руке каплю. Вторая упала на лицо. Он взглянул на небо.
– Начинается дождь, Рут, – сказал он.
– Да.
Капли падали все чаще.
– Возьми мою куртку, – сказал Керн. – Я не простужусь, привык.
Он накинул на плечи Рут свою куртку. Она почувствовала тепло, которое еще осталось в куртке, и ее охватило необычное чувство безопасности.
Ветер стих. Минуту казалось, что лес затаил дыхание, потом в темноте вспыхнула бесшумная белая молния, сразу же за ней грянул гром, и хлынуло так, будто молния разорвала все небо.
– Бежим, быстро! – крикнул Керн.
Они побежали к карусели, парусиновые стены которой неясно вырисовывались во тьме, словно безмолвный разбойничий стан. Керн приподнял парусину, они проползли внутрь и встали на ноги, тяжело дыша; теперь они были защищены, карусель под парусиной была похожа на огромный барабан, по которому бил дождь.
Керн взял Рут за руку и потянул за собой. Их глаза вскоре привыкли к темноте. Призраками вставали на дыбы лошади, олени окаменели в своем вечном беге, лебеди распростерли свои крылья, полные таинственности, неясно выделялись могучие, спокойные спины слонов.
– Пошли! – Керн потянул Рут к гондоле.
Он собрал из вагончиков и колясок бархатные подушки и сложил их на дно гондолы. Затем сорвал со слона его расшитую золотом попону.
– Вот, теперь у тебя покрывало, как у принцессы.
Снаружи долгими раскатами гремел гром. Молнии озаряли теплую темноту матовой бледностью, и каждый раз при вспышке появлялись пестрые оленьи рога, сбруя на лошадях, очертания зверей, которые в мирном вечном параде маршировали друг за другом, будто видения заколдованного рая. Укрывая Рут попоной, Керн видел ее бледное лицо, темные глаза и почувствовал, как его руки коснулись ее груди, – чужой, незнакомой и вновь волнующей, как и в ту первую ночь в отеле «Бристоль», в Праге.
Гроза быстро приближалась. Гром заглушал шум дождя, бившего по туго натянутой парусине, вода стекала ручьями, земля дрожала под мощными ударами грома, и внезапно в затихающем молчании одного из самых сильных раскатов карусель качнулась и начала медленно вращаться. Медленно, медленнее, чем днем, неохотно, словно подчиняясь какой-то тайной силе; музыка тоже заиграла, но тоже медленнее, чем днем, а иногда почему-то затихала. Карусель сделала всего лишь полкруга, точно на секунду пробудившись ото сна, потом она вновь остановилась, музыка перестала играть, словно разбитая усталостью, и остался только шум дождя – самой старой колыбельной песни в мире.
