16. Подоконник

— Мама!

Она выключила пылесос и прислонила трубу со шлангом к стене:

— Мам!

Cудя по отсутствию ответа, ее так и не услышали — на кухне продолжала шуметь вода.

Она со вздохом окинула взглядом комнату.

Фу, какое же это муторное занятие — уборка!

Махать тряпкой она не любила с детства, и причин тому было много. Во-первых, грязи никогда меньше не становилось — пыль, словно заколдованная, через пару дней вновь возникала во всех углах. Обилие книг на полках от пола до потолка и ковры, которые обожала мама, также не способствовали желанию наводить порядок. Эта квартира была просто идеальным пылесборником, и бороться с пылью казалось неблагодарным занятием.

Да и что греха таить, бороться уже давно не хотелось.

Почему, ну почему просто нельзя зарасти грязью, раз она уродилась на свет такой неряхой? К чему нужно это бесконечное насилие над собой, вместо того чтобы в свои законные выходные заниматься более приятными делами?

— Ты меня звала?

Мама стояла в дверях, держа в руках небольшой пакет с мусором.

— Да, звала. Как вы с папой смотрите, может, стоит вместо всех этих полок сделать шкаф во всю стену и убрать часть книг в два ряда? Хотя бы те, которые никто не читает.

Книг в доме было очень много. Библиотеку начал собирать еще ее дед, хоть и имевший за плечами всего лишь семилетку, но питавший к книгам настоящую страсть. Здесь были купленные в обмен на макулатуру многотомники русской и зарубежной классики, дефицитные и запрещенные когда-то Булгаков и Солженицын, различные толстые словари, энциклопедии, включая совершенно неподъемную БСЭ, несколько полок ее школьных учебников, ее детские книжки…

Сколько раз уже она обещала самой себе, что переберет все это богатство, где среди действительно интересных авторов попадались десятки анахронизмов советских времен, задвинутые за ненадобностью под самый потолок. Все ее детство прошло в окружении книг: в семье читали, а по вечерам за ужином нередко чуть ли не до обид спорили о прочитанном. Сама она, в отличие от папы, обожавшего Стругацких и Рея Бредбери, и мамы, страстной любительницы детективов, с юности взахлеб зачитывалась любовными и приключенческими романами и, как следствие, в глубине души так до сих и оставалась романтичной мечтательницей.

Мама подняла голову и посмотрела на верхние полки с «анахронизмами»:

— Если ты снова не будешь поднимать вопрос о том, чтобы отдать часть книг или попросту их выбросить, то думаю, что папа отнесется к твоей идее с одобрением.

— Мам, на дворе двадцать первый век! Ну кому сейчас нужны все эти истории КПСС, речи вождей на пленумах и прочая советская пропаганда? Вы с папой разве этим не наелись?

— Лерочка, вопрос не в этом. Ты знаешь, что папа никогда не выбросит из дома ни одной книги. Не выбросит и не отдаст. Ему проще расстаться с телевизором и удочками, чем какой-то книжкой.

— Мама, ну я же не предлагаю выбрасывать Мопассана, Толстого и Драйзера! Я предлагаю избавиться от бреда, который здесь никому не интересен и который занимает у нас слишком много места.

Места, которое именно ей приходится убирать с тряпкой каждую неделю, между прочим. Вот.

— Что ты с ним предлагаешь сделать? Отнести на помойку?

— Ну зачем на помойку? — горячо возразила она. — А библиотеки?

— Думаю, там этого добра и так хватает.

— Мама, ну это же не повод это добро держать у нас!

В ответ лишь пожали плечами:

— Вот когда заведешь собственный дом, тогда и думай, что держать там, а что — нет.

Ну, начинается…

Всякий раз, когда она предлагала что-то поменять в этой квартире, что-то выбросить или сделать по-своему, она слышала эту фразу и невольно поджимала губы. Понятно, если ты ребенок и не собирал все, что окружало тебя всю твою сознательную жизнь, и не платил за это деньги, то и права голоса — выбрасывать это или оставить — ты не имеешь. Но к чему тогда разговоры о том, что это в той же мере ее дом, как и родительский? Кроме подруг, прийти сюда с кем-то было немыслимо: папа пристально всматривался в каждую особь мужского пола, возникавшую на пороге их квартиры по самым невинным причинам.

А уж строить личную жизнь в таких условиях… Не, на фиг — на фиг! Ей приходилось выдерживать самый настоящий натиск: кто, откуда, а кто родители, а чем занимается? А уж говорить с ним о том, с кем у нее завязались сейчас отношения, было просто немыслимо…

Спору нет, папа ее любил, но было в этой любви что-то, вызывающее у нее странное чувство напряжения. Ее отец был человеком рационального мышления — порой ей казалось, что он знает ответ на любой вопрос, умеет четко построить логическую цепочку от проблемы до ее решения. Он всегда знал, что делать и как делать, и упорно требовал того же от нее, но ей холодный анализ никак не давался — она всегда следовала своим эмоциям, со вздохами слушая папины рассуждения о здравомыслии и ответственности. Всякий раз, приходя к нему за советом, она не знала, в каком состоянии от него уйдет — он был ее судьей, но судьей жестким и нетерпимым. Он не мог оценить ее страхов и сомнений, он не принимал их в расчет, требуя от нее последовательности в действиях, и если последовательности не находил, никакой поддержки она найти уже не могла. Его не трогали ее слезы, не трогали ее попытки что-то объяснить, он ставил оценку беспощадно, и чаще всего она была для нее нелицеприятной. Со временем Лера перестала прибегать к его советам, привычно не ожидая от них ничего, кроме внутренней бури и очередного самоуничижения, заканчивающихся полной апатией. Теперь основной ее задачей было держать язык за зубами и отделываться от любых вопросов либо пустыми отговорками, либо общими словами без лишних деталей.

С мамой она была более близка, но также не спешила ей что-либо рассказывать, опасаясь того, что рано или поздно, но что-то дойдет до отца. И хотя иногда ей очень хотелось поделиться тем, что происходило с ней сейчас, рассказать о Леше и своих чувствах, она всякий раз удерживалась, заранее предвидя реакцию.

Ох уж этот папин снобизм!

А он да, он сразу родился сорокалетним семейным занудой с должностью и окладом согласно штатному расписанию!!

Папа, но мы любим друг друга!

Да-да! Хотя она и сама совсем недавно узнала, где находится этот далекий, неведомый ей город — Пермь.

Да-да, Леше всего двадцать три года, но разве это о чем-то может говорить до тех пор, пока не пообщаешься с человеком?

Да, женат, женат… Но, блин, люди же разводятся, в конце концов, если семья не сложилась!

Она тряхнула головой. Нет, конечно, никаких долгоиграющих планов она пока не строит. Или все-таки строит?

Разумеется, она мечтает, ну а кто бы на ее месте не мечтал? Да, Леша со стороны выглядит небезупречно, слов нет. Но почему бы ее родителям хотя бы на минутку не оторваться от своих стереотипов и не посмотреть на все по-другому?

Со вздохом забравшись на стул, она смахнула тряпкой легкий слой пыли и пробежала глазами по корешкам книг. Чуть выцветшие тома, аккуратно вставленные в картонные «кармашки». Голсуорси, Конан Дойль, Стендаль. Еще выше Лермонтов, Драйзер и Дюма. И там, чуть дальше, ее любимые «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл. Белый корешок Анн и Серж Голон — похождения выдуманной красавицы Анжелики в невыдуманной Франции семнадцатого века. Как она зачитывалась ими когда-то! Как мечтала, что однажды тоже встретит ЕГО — самого прекрасного и неотразимого принца (можно и без белого коня, ничего страшного), как вспыхнет между ними немеркнущее чувство взаимной любви, и как они вместе и только вместе…

Она провела пальцами по корешкам книг, покачала головой и спрыгнула на пол. Кто же мог подумать, что в ее жизни так все запутается? Где они ходят, все эти принцы, с конями или без, по каким улицам? Или, может быть, их окольцовывают сразу, едва им исполняется восемнадцать? Или, если верить словам Полины, это только их участь, выбирать не тех, кто нужен, и через раз самозабвенно вступать то в говно, то в партию? В отношениях с реальными людьми подчас бывает так трудно разобраться, так нужно еще в пятьдесят раз все усложнить и начать влюбляться по Интернету!

Какая же неправильная, сложная штука — эта Всемирная паутина. Все в ней кажется намного проще, чем в жизни — без малейших усилий ты можешь общаться с другими людьми, не боясь, что кто-то будет оценивать твои достоинства и недостатки. Не нужно сокрушаться по поводу того, как ты выглядишь и что на тебе надето. Потому что в сети у тебя недостатков как бы и нет — никто не угадает, какая ты на самом деле сидишь там, по другую сторону экрана. Сколько масок ты можешь сбросить и снова надеть, сколько разных жизней прожить! Рисуя здесь, в виртуальном пространстве, сказку о самом себе, ты не ждешь никакого подвоха от судьбы. И лишь когда твои иллюзии разбиваются вдребезги о реальную жизнь, ты понимаешь, как опасно в них надолго задерживаться, жить ими — ведь те, с кем ты общаешься, хотят лишь развлечься, отдохнуть от своей реальности. Может быть, ее беда как раз в том, что, общаясь с Лешей, она принимала собственные иллюзии за реальную жизнь?

Она поставила пылесос в один из шкафов в коридоре и плотно закрыла дверцы. Ох, как же долго тянутся эти выходные. А ведь впереди еще и майские праздники, когда они в течение почти десяти дней не смогут общаться. Да, конечно, она поедет в Питер, и там у нее явно будет чем заняться, но что это изменит, если мысленно она будет там, в далекой Перми? И нет никакой возможности ни позвонить, ни дать понять, как она скучает без него…

С кухни потянулись приятные запахи — мама жарила блинчики с мясом. Пока она ковырялась с книжками и в самой себе, время явно повернуло к вечеру — это были ее любимые часы дома, когда они все вместе собирались за ужином на кухне. Папа наверняка принесет какой-нибудь интересный фильм, и она с удобством устроится под пледом на большом диване. Воскресенье заканчивается. Как хорошо, что оно заканчивается!

— Мама, когда папа обещал прийти?

— Минут через тридцать. У него для тебя какой-то сюрприз!

Она рассмеялась:

— А он не сказал, как этот сюрприз называется? Это комедия или боевик?

— Я тебе не скажу, иначе никакого сюрприза не получится, и он рассердится!

— Ладно-ладно! Я тогда у себя в комнате побуду, пока он не придет.

— Ты чем-то расстроена? — Мама обеспокоенно посмотрела на нее. — Ты какая-то странная стала в последнее время. Все в порядке?

Да уж. Странная. Ох, мамочка, если бы ты только знала…

— Все хорошо. Просто на работе затюкали, не переживай.

Она почувствовала на себе внимательный взгляд. Обманывать у нее никогда не получалось, и мама всегда чувствовала подвох в ее словах. Ничего, она расскажет ей все сама чуть попозже. Немножко попозже. Когда в ее жизни настанет хоть какая-то определенность. Когда Леша приедет, и они, наконец, смогут нормально вдоволь наговориться…

Закрыв за собой дверь в комнату, она включила тихо CD-диск на магнитофоне, забралась с ногами на широкий пустой подоконник и, коснувшись лбом прохладного оконного стекла, посмотрела на улицу.

Celine Dion.

Она обожала слушать музыку. Ее пристрастия были весьма разнообразны: на полке вперемешку стояли диски с классикой, музыкой из фильмов, поп— и рок-сборники. Были диски, которые она бы никому не показала и никогда бы нигде не призналась, что тайком слушает такие песни — но слушала, особенно когда наваливались тоска или раздражение. Всегда есть музыка, о которой можно рассказать, а есть то, что трогает душу, но чем ты не готов поделиться даже с очень близким человеком. Но она черпала в этой музыке силы, как в чем-то очень понятном и сокровенном, когда, казалось, незамысловатые слова лечат и успокаивают лучше, чем любые витиеватые рифмы.

С высоты четырнадцати этажей, сидя на этом подоконнике, она любила часами смотреть вниз на спешащих по своим делам людей, на поток машин, куда-то несущихся по бульвару, на загорающиеся огни в окнах. Там, за этими окнами, тоже кипела жизнь, кто-то любил, надеялся и ждал. Ждал так же, как сейчас ждала она.

Где ты сейчас? О чем думаешь?

Как поразительно быстро изменился весь мир вокруг с тех пор, как мы с тобой познакомились. Словно кто-то выплеснул на него ведрами яркие краски, и хочется бежать вперед и смеяться, как маленький ребенок — кажется, что больше нет на земле ничего сложного, ничего страшного. Совсем скоро ты приедешь, и все разрешится. Все разрешится.

You have come to show you go on.

Я верю, ты слышишь меня? Верю. Чудеса случаются. Наша встреча в реальности ничего не разрушит. Ведь не просто так мы нашли друг друга в этом огромном мире. Если бы это ничего не значило, мы бы уже давно разбежались в разные стороны. Но мы все еще вместе, рядом друг с другом. И я буду учиться. Учиться ждать тебя. Столько, сколько нужно.

Ты так многому учишь меня. И проявляешь столько терпения тогда, когда у меня оно уже иссякает. Поддерживаешь меня. Слушаешь. Другой бы на твоем месте уже давно махнул бы рукой и сбежал. Мне так стыдно бывает из-за этого. Ты даже не представляешь, что для меня значит эта поддержка. Разве я могла бы признаться тебе в том, что на самом деле я маленькая и слабая, и больше всего на свете мне хочется спрятаться на твоем плече? Сильном и заботливом. И все мои страхи сразу развеялись, словно дым.

I believe that the heart does go on.

Прости меня, что я причиняю тебе боль своими сомнениями. Так бывает, когда твои надежды долго-долго не сбываются, и ты устаешь ждать. И когда вдруг происходит то, о чем ты мечтал, ты просто отказываешься поверить в случившееся. И разрываешься между тем, что видишь, и тем, что было когда-то в прошлом. Сравниваешь, сравниваешь… Господи, какая же я глупая! Глупая…

Она закрыла глаза и почувствовала, как по ее щекам потекли слезы. Музыка разворачивалась внутри нее, наполняя легкие, как перед длинным, долгим полетом, и это было самое прекрасное, что даровал ей Бог.

Способность петь.

Мир замер на миг.

Тишина. Звенящая прекрасная тишина.

Ты слышишь меня?

Я люблю тебя.