Кабош
Илья Полевич – старый знакомец и регулярно пользуется услугами клиники. Телевизионщик. Хотя я бы предпочел газетчика. Зато неравнодушен к выборам.
Я нанес ему на лицо метки. Именно здесь, в этих точках, следует сделать инъекции ботокса, чтобы морщины максимально разгладились.
– Полгода продержится? – спрашивает Илья.
– Полгода и продержится. Больше тридцатника никто не даст.
– Лады.
– Слушай, ты знаешь такого депутата Пеотровского?
– Сволочь-то эту? Знаю.
– И как?
– Да никак. Постоянный представитель партии власти. Каждый раз разной, но всегда власти. Много их таких! Пока на плаву. Серега, а тебе-то зачем? С каких это пор ты политикой заинтересовался?
– Случайно. У меня интересный материал есть про этого Пеотровского.
Полевич напрягся, как собака, почуявшая зайца.
– Какого рода материал?
– Дневник его дочери.
– Педофилия?
– Увы! Не так круто… Она была из нашей тусовки.
Илья в курсе моих нетрадиционных сексуальный предпочтений, но, как человек творческий и умный, относится к ним с завидным спокойствием (у всех свои тараканы!) и даже причастным интересом (хоть бы раз на вечеринку позвал!).
– Ага! Для обывателя сойдет. Подать надо правильным образом. Почему «была»?
– Умерла. Острая коронарная недостаточность. Но господин Пеотровский обвиняет ее мужа в убийстве.
– Еще интереснее. Успешно обвиняет?
– Человек в тюрьме.
– Друг твой?
– Да.
– Знаешь… Мы ведь его партию поддерживаем…
– А из газетчиков кто-нибудь? Неужели не клюнут?
– Должны. Есть у меня на примете… Материал, как я понимаю, бесплатный?
– Благотворительность!
Он рассмеялся.
– Нет, я интересуюсь, оплатит ли кто-нибудь публикацию.
– Разве во время предвыборной кампании это не поднимет тиражи?
– Может быть. Ладно, посодействую. Но ничего не обещаю.
– Сколько это может стоить?
– Не бери в голову! Здесь и спонсора найти не проблема!
«Идиот!» – сказал я себе, когда он ушел. Ну зачем раньше времени помянул Маркиза и дал понять, что заинтересован в публикации? Надо было сыграть продавца, а не покупателя.
Вздохнул. Выглянул в окно. Там ждало черное «Ауди» Джин.
Спустился вниз. Джин вышла из машины и открыла дверь.
– Садитесь, Господин.
Я кивнул.
Вообще-то я люблю водить машину, но последние несколько дней дергаюсь и нервничаю. Пару раз чуть не влетел в аварию. А тут Джин, наконец, получила из ремонта свою любимую тачку и вызвалась поработать моим личным шофером. Честно говоря, я рад. Вести машину – тоже работа, когда голова забита ментами и адвокатами, лучше спокойно откинуться на сиденье и позволить себя везти. Я согласился. Джин просто счастлива (ну теперь не разобьется «драгоценный Господин»).
Она вопросительно смотрит на меня.
– На дачу, – говорю я. – Готова?
– Да, Господин.
Джин – хозяйка мелкой риелторской фирмы. Дела идут не ахти как, но на хлеб с маслом и икоркой хватает. А где-то у истоков трудовой биографии лежит мертвым грузом незаконченное медицинское образование. Впрочем, не совсем мертвым. А иголки?
Руководящие должности далеко не так характерны для мазохистов, как принято думать. Типичный стереотип: приходит с работы большой начальник (начальница), становится на колени перед каким-нибудь мелким клерком и делает земной поклон, вытянув вперед руки: «Здравствуйте, Господин!»
Реально роли в жизни и в Теме не так уж сильно различаются. Тот, кто руководит на работе, и в Теме в большинстве случаев Топ. Мазохисты более склонны к интеллектуальной деятельности или принятию ответственных решений, при этом оставаясь на вторых ролях. Например, работать аналитиком в банке, как Жюстина. Самая мазохистская должность.
Впрочем, Джин – свитч. Приятно иметь рабыней бывшую госпожу. Тешит самолюбие.
Мы подъехали к дому. Я вышел из машины, Джин поставила ее в гараж. Холодно. Снег лежит на верхушках сосен.
Я поднялся по лестнице, Джин за мной, на шаг сзади.
Плюхнулся в кресло перед камином. Она разожгла огонь и помогла мне снять сапоги.
Преклонила колени и подала мне ошейник. Я защелкнул его у нее на шее. Я позволяю Джин снимать ошейник, когда она считает нужным, и ключ всегда у нее. По заморским представлениям, прописанным на многочисленных сайтах, это не совсем правильно, но я не собираюсь портить своей сабе бизнес. Это украшение смотрится слишком странно на шее главы фирмы. Вряд ли кто-нибудь из клиентов подумает о БДСМ, все-таки это движение малоизвестно, зато легко могут заподозрить в любви к «хэви металл» или гонке на мотоциклах. А оно надо? По мнению большинства обывателей, сие достойно только тинэйджеров, и доверия к фирме не прибавляет.
– Ужинать будем? – поинтересовался я.
– Да, Господин.
Джин ушла готовить.
Я бы с удовольствием закурил, но на этот раз сдержался.
Она появилась с подносом в руках в маленьком черном платье, столь любимом француженками, с блестящим ошейником на шее. С темными вьющимися волосами, разбросанными по плечам и алыми губами, как у племенной рабыни из Ара в романе Джона Нормана. Подает тушеное мясо, пахнущее имбирем и гвоздикой.
– Господин будет чай или глинтвейн?
– Чай. И ты тоже.
Она напряглась, потом улыбнулась. Она знает, что означает «чай».
Принесла себе порцию. Вопросительно смотрит на меня.
– Садись за стол, – великодушно говорю я.
Место раба у ног господина, но в случае ужина это неудобно.
После чая она села у ног.
Стемнело. В камине догорает огонь.
– Джин, надо собрать передачу для Маркиза. Теперь можно.
При трехдневном задержании передачи не положены, но Андрею продлили срок до десяти дней.
Мы идем на кухню. Укладываем в ящик сыр, колбасу, мясные и рыбные консервы, баночку красной икры, соль, сахар, конфеты и варенье. Я подозреваю, что часть продуктов завернут по неведомым нам причинам, но все равно не известно, что можно, а что нельзя.
– Ну все, – говорю я. – Теперь в душ.
Пока она мылась, я спустился в подвал, проверил девайсы, выложил лекарства на видное место.
Возвращаюсь: она уже ждет у камина, с мокрыми волосами, платье на ней. Я усомнился в необходимости последней детали. Да ладно! Зато его можно красиво снять.
– Пойдем, Джин! – властно говорю я.
Мы спустились в подвал, полностью отделанный и стилизованный под подвал средневекового замка.
– Зажги свечи!
Она зажигает свечи в высоких подсвечниках вдоль стен под романской аркой. И они освещают плети, кнуты и наручники, висящие на стене, и цепи с кольцами, вделанными в стену.
– Кольца, серьги снять! – Я указываю на столик рядом с лекарствами.
– Раздевайся!
Развязала лямки черного платья, и оно падает к ее ногам. Нижнего белья нет.
Ок. В общем-то, нагота не является необходимой. Есть любители средневековых рубищ или костюмов кошек, но, по-моему, нижнему одежда ни к чему.
– Сюда, – тихо говорю я. – Руки над головой. Вытяни.
Слова звучат нарочито обыденно.
Я привязал ее к столбу, продев веревку в кольца кожаных наручей. Залюбовался. Поставил песочные часы на десять минут и беру со стены флогер.
К пси-садизму я равнодушен: если нижнему нравится, чтобы его всячески унижали словесно – пожалуйста, к вашим услугам, словарный запас большой, хоть нормативный, хоть матерный – как пожелаете. А если нет – и мне по хрен. Джин брани не любит, но от приказного тона тащится.
Я начинаю бить часто и не сильно, для разогрева. Мягеньким флогером. Джин ойкает, но непроизвольно подается всем телом навстречу удару. Чуть-чуть, едва заметно. Зато красноречиво. Значит, еще, значит, прибавить. А это так, для антуража. Нижний и не должен лежать, как бревно, или трагически висеть на цепях и молчать, как партизан. Мне нужна его реакция. Мне нужны ее стоны, хотя я прекрасно знаю, что пока не превышаю нагрузки русской бани.
Взглянул на часы: песок уже просыпался. Когда? Отвязываю Джин и даю ей отдохнуть. Это не все. Это начало. Разогрев.
Второй подход – 20 минут. Песочные часы необходимы. Во время экшен восприятие времени меняется: счастливые часов не наблюдают!
Беру плеть и начинаю работать с двух рук: плетью и флогером.
Темп нарастает. Как пульс, как стук сердца: два удара в секунду. И перебивка ритма: по одному сильному удару в полминуты. Чаще нельзя. Надо, чтобы удар разошелся по телу.
Я беру кнут.
Если что-то не так – стоп-слово есть. У нас это мое имя. Если я услышу «Сергей» – тут же остановлюсь: кнут последует за рывком руки и изменит направление, хлестнув по полу.
Любой историк в ужас бы пришел от количества ударов, которое получает мазохист во время экшен. Сколько? Сколько? Тысяча?! Помилуйте! Десять ударов кнутом – это смертельно! А сто шпицрутенов заменяли смертную казнь! Угу! Можно и одним ударом убить, если очень хочется. Смотря как бить. И смотря чем. Кнут кнуту рознь. У бэдээсэмного конец мягкий, кожаный, а у исторического кнута для казни туда вделывали кусочек железа, назывался «чекан». К тому же кнут длиной более двух метров уже очень опасен и не только из-за силы удара, но и из-за снижения точности. Если такое кто и использует, то только самые заядлые экстремалы. Я не увлекаюсь. Мне моя нижняя дорога. У нее шкурка нежная, не попортить бы.
Разница между экшен и казнью примерно, как между сексом и изнасилованием. От последнего тоже умирают. От первого – только в «Луке Мудищиве». Но и там скорее фистинг.
Джин замолчала и обвисла на цепях. Я смотрю на ее лицо. Все в слезах, но в глазах выражение блаженства.
– Еще! – стонет она.
Язык слегка заплетается. Сабспейс.
Я помедлил. Стоит ли еще? Под воздействием эндорфинов нижний не чувствует своего болевого порога. Был случай, когда человеку во время экшен сломали руку, и он не заметил. Здесь решать верхнему, он контролирует себя в гораздо большей степени.
– Еще! – повторяет Джин.
Мазохист тоже все выдает под пытками, из благодарности.
– Ладно. Еще полчасика.
Через полчаса я отвязал Джин и отнес ее в соседнюю комнату. Аккуратно положил на кровать. Сбегал на кухню и принес ей чашку горячего шоколада. Она пила маленькими глотками, преданно глядя на меня. Поставила чашку на столик у кровати, благоговейно взяла мои руки и коснулась губами. Так целуют руки королей и святых.