ПРИНЦ АЛЕКСИ О СВОЕМ ПЛЕНЕНИИ

— Когда пришло время посылать заложников ко двору Королевы, — начал принц, — я вовсе не горел желанием служить. Вместе со мной готовились к отправке еще несколько принцев, и нам пообещали, что служба продлится самое большее пять лет и что по возвращении мы обретем мудрость, терпение и многие другие добродетели. Я был знаком с теми, кто отбыл повинность до меня, и хотя им запрещалось выдавать тайну служения, я понимал: впереди — суровые испытания, а свободу свою я ценил, — и потому, когда отец призвал меня к себе и сказал, что пора отправляться ко двору Королевы, я сбежал из дому. Долго скитался по окрестным селам.

Уж не знаю, как отец проведал, где меня искать, но в конце концов в деревню, где я прятался, нагрянул отряд всадников Королевы, и меня вместе с детьми простолюдинов — отобранных для иного рода службы — доставили-таки в Замок. Крестьянских мальчиков и девочек отправляют в услужение мелким лордам и леди, в их поместья, тогда как принцев и принцесс — к дворянам высшего порядка. Это ты, думаю, уже поняла.

Был ясный солнечный день, и я гулял один в поле, к югу от деревни. Я как раз складывал в уме поэму, когда заметил отряд королевских солдат. Едва поняв, что они собираются захватить меня в рабство, я догадался: это люди Королевы. При мне был палаш, однако шесть всадников набросили на меня сеть, связали и перекинули через седло командира.

Я в ярости пытался освободиться. Представляешь: ноги мне стягивала пеньковая веревка, голова моя болталась у ног лошади, а голый зад торчал кверху, и командир отряда свободно мог ущипнуть меня и щипал себе в удовольствие.

Красавица, конечно же, представила себе эту картину и вздрогнула.

— До замка Королевы ехали долго, со мной обращались как с мешком и на ночь привязывали к столбу у шатра командира. Бить меня никому не позволялось, но солдаты вволю мучили меня: тыкали тростинками и палками в мошонку, в член, в лицо и руки, ноги… Спал я у столба, стоя, хорошо еще ночи были теплые, однако я все равно испытывал жуткое унижение.

Я поступал в распоряжение к самой Королеве, и мне, разумеется, не терпелось избавиться от грубых солдафонов. Дневные переходы не отличались один от другого, командир отряда просто закидывал меня к себе на седло и время от времени пошлепывал по заду перчатками. Он дозволял крестьянам толпиться у дороги, когда мы проезжали мимо сел. Дразнил меня, трепал мне волосы и одаривал кличками, какие обычно дают домашним питомцам. Вот только по-настоящему воспользоваться он мною не мог.

— Ты не думал бежать? — спросила Красавица.

— Только о побеге и мечтал! Но меня постоянно стерегли солдаты, и я был абсолютно гол. Даже если бы удалось добежать до хижины какого-нибудь крестьянина, меня тут же схватили бы и вернули солдатам ради выкупа. И подвергли бы еще большим пыткам и унижению. Так я и ехал, перекинутый через седло, связанный по рукам и ногам, вне себя от ярости.

Наконец мы добрались до замка, где мною сразу занялся грум. Он наскоро отмыл меня, умастил маслом и после представил Королеве. Ее величество, такая прекрасная и холодная, поразила меня. Ни разу прежде не видел я таких чудесных и в то же время ледяных глаз. Я дерзил, отказывался подчиняться, а Королева только смеялась надо мной. Она приказала вставить мне кожаный кляп — ты, должно быть, видела такой, его запросто не выплюнешь — и надеть на меня хитрую упряжь, которая не давала подняться с четверенек. Я мог двигаться только по-собачьи, как было приказано: от ошейника тянулась цепочка к оковам на руках, от них — цепочка к ремням на лодыжках и коленях…

Затем ее величество взяла «длинный поводок», как она его называет — прут с кожаным членом на конце. Никогда не забуду момент, когда она ткнула меня им в анус. Я сразу побежал вперед, как послушный пес. Когда я артачился и ложился на пол, Королева смеялась и бралась за лопаточку.

Я отказывался подчиняться, кипел от гнева; чем больше меня секли, тем упорнее я противился. Тогда меня подвесили и пороли несколько часов кряду, на глазах у прочих, немало смущенных, рабов. Пойми, для них достаточно было команды и нескольких шлепков, чтобы начать повиноваться, к тому же они твердо знали: из Замка не сбежать, служба продлится несколько лет, а до тех пор они — рабы, голые и беспомощные. Я же ни капли не проникся их убеждением.

После порки зад и ноги превратились в один сплошной очаг боли, но мне было плевать. Я упрямился изо всех сил, не давая члену затвердеть.

Лорд Грегори потратил уйму времени на объяснения. Когда у тебя стоит, говорил он, когда кровь твоя пузырится от страсти, побои сносить куда легче. И куда проще понять, почему так важно удовлетворить госпожу.

Я его не слушал.

Королева же находила меня забавным. Прелестнее меня, мол, рабов еще не присылали. Денно и нощно я стоял у нее в покоях, привязанный к стене, и она якобы любовалась мною… хотя на самом деле позволяла любоваться собой, желать ее.

Да, поначалу я отворачивался, но позже, мало-помалу, стал к ней присматриваться. Запомнил каждую деталь ее тела: злые черные глаза, густые волосы, длинные стройные ноги, белые груди. Запомнил, как она спит, как ходит по опочивальне, как изящно кушает… Время от времени она порола меня, однако знаешь что? Порка спасала от скуки. Порка и наблюдение за Королевой. Я с нетерпением ждал, когда меня высекут или когда можно будет полюбоваться на Королеву.

— Да она просто дьявол! — ахнула Красавица. Теперь-то ей все стало ясно.

— Так и есть. Королева отлично знает, какой красотой наделена.

Наедине с собой я рвал путы и проклинал все на свете. Но вот Королева возвращалась, и я вновь видел ее алые губы и мягкие черные локоны. Я задыхался от волнения, глядя, как ее величество раздевается. Больше всего мне нравился момент, когда она распускала волосы, а уж когда она ложилась в ванну, я просто сходил с ума.

Свою страсть я хранил в тайне, старался не показывать ее, однако я мужчина, и постепенно огня во мне скопилось столько, что он себя выдал. Королева только рассмеялась. Дразня меня и пытая, она часто повторяла: будет легче, если я пойду на порку добровольно, не сопротивляясь. Это ее любимая забава — перекинуть раба через колено и отшлепать голой рукой, да ты и сама уже знаешь. Так ее величество сближается с рабом, ведь все воспитанники для нее как дети.

Красавица задумалась, не желая перебивать Алекси.

— Королева порола меня хладнокровно. Иногда она посылала за Феликсом, которого я тогда презирал…

— А сейчас — разве нет? — удивилась Красавица. Впрочем, она тут же вспомнила сцену на лестнице, когда Феликс нежно отсосал Алекси.

— Сейчас — совсем нет, — ответил принц. — Из всех пажей он самый интересный. Со временем начинаешь ценить это качество в мучителях, хотя тогда… тогда я ненавидел Феликса столь же сильно, сколь и Королеву.

Стоило Королеве пожелать, и Феликс снимал меня со стены. Я брыкался и дергался изо всех сил, но меня все равно перекидывали через колено, раздвигали ноги, и Королева порола меня до умопомрачения. Боль была адская, да ты и сама знаешь, испытала на собственной шкурке, однако порка хотя бы позволяла развеять тоску, и постепенно я стал смотреть на нее как на спасительную отдушину. Первые несколько шлепков причиняют не сильные страдания, зато потом, когда рука палача разгоняется, шлепки набирают силу. Я вертелся, пытаясь увернуться от удара, хоть и клялся перед каждой поркой лежать смирно. Напоминая себе о покорности, я лишь еще больше начинал извиваться. Боль изматывала, вытравливая из меня гордыню.

Королева чувствовала, когда я, лишенный сил, обмякал у нее на коленях, когда я становился наиболее уязвим, и начинала меня трогать. Хоть я ненавидел ее, прикосновения к саднящему заду приятно успокаивали. Королева гладила мой член, шептала: какие блага меня ждут, если я отдамся службе, что сама она все свое внимание целиком будет уделять мне одному, и грумы станут купать меня и ухаживать за мной, как за ребеночком, не как за рабом, с которого лишь наскоро соскребают пот и грязь, а после приковывают к стене. Не в силах сдерживаться, я порою плакал, и пажи смеялись надо мной. Смеялась и Королева. Затем меня снова отправляли на стену, где, привязанного, оставляли страдать от неизбывной тоски.

При мне Королева ни разу не порола других рабов. Иногда, правда, сквозь двери из соседних ее покоев доносились крики и шлепки.

Зато когда мой член начал вставать при ней, когда я сам желал страшной порки — против собственной воли, не понимая, что со мной происходит, — ее величество стала время от времени приводить с собой других рабов.

Словами не передать, как я злился и ревновал в тот день, когда при мне впервые Королева выпорола своего тогдашнего любимчика, юного принца Геральда. Ему было шестнадцать, и перед его попкой — такой аккуратной и кругленькой — не мог устоять ни один грум или паж, как не могут они сегодня устоять перед твоим задом…

Красавица залилась румянцем.

— Тебе несказанно повезло. — Принц Алекси нежно поцеловал ее. — Так вот, Королева без зазрения совести ласкала при мне этого раба, а после перекинула через колено и голой рукой отшлепала. Геральд изо всех сил старался не ткнуться восставшим членом в ногу Королеве, из страха излить свою страсть и тем прогневать госпожу. Он полностью отдался ей, утратил гордость и достоинство, стремился во всем ей угодить. Смазливая мордашка раскраснелась, на розовом и нежном тельце алели следы порки. Я не мог отвести глаз от него и думал, что сам никогда до такого не унижусь, что лучше умру. И тем не менее продолжал смотреть, как Геральд унижается, как Королева порет его и целует.

Какая награда ждала его за верность! Специально для Геральда сгоняли шесть принцев и принцесс, и Королева давала любимчику выбирать, с кем ему совокупиться. Естественно, принц Геральд стремился угодить ей и в этом. Он неизменно брал принцев.

Выбранный раб послушно опускался на колени, и Геральд засаживал ему в попку, Королева же вставала рядом и секла любимчика. Зрелище было манящим: покрасневший раб на коленях, член Геральда ныряет ему в зад, выныривает, и тут же собственная попка Геральда алеет под дикими шлепками Королевы. Так Геральд достигал экстаза. Иногда, конечно, Королева давала шанс младшему рабу избежать подобной участи: приказывала отыскать в спальне и принести в зубах ее туфельки прежде, чем она успеет десять раз ударить его лопаточкой. Редко какой раб справлялся с заданием, и почти всем приходилось нагибаться перед принцем Геральдом, который, к слову, для своих шестнадцати годов был наделен внушительным хозяйством.

Я убеждал себя, что эти игры — отвратительны, они не для меня…

Алекси тихонько рассмеялся и, прижав к груди Красавицу, нежно поцеловал ее в лоб.

— С тех пор я не один раз принимал в них участие.

Время от времени принц Геральд выбирал принцессу, чем слегка злил Королеву. Ее величество играло с девушками в те же игры, что и с юношами: гоняла их по спальне с поручениями найти туфельки или зеркальце и при этом нещадно секла. Затем похотливый принц Геральд брал принцессу на потеху Королеве на кровати или подвешивал бедняжку за руки и за ноги, как в Пыточной.

Красавица вздрогнула. Ей и в голову не приходило, что женщину можно взять в такой позиции. С другой стороны, прелести открыты — делай с ними что вздумается.

— Сама понимаешь, — продолжил Алекси, — эти картины меня буквально истязали. Оставаясь же в одиночестве, я желал увидеть их вновь, и когда смотрел на чужие страдания, то чувствовал, будто меня самого хлещут по заду. Глядя, как Королева гоняет по спальне принцесс, я возбуждался, мой член вставал. Вставал он, и когда при мне какой-нибудь паж по приказу Королевы ласкал Геральда руками или ртом.

Должен сказать, принц Геральд находил приказы Королевы тяжелыми для исполнения, ведь он всей душой стремился угодить ей и постоянно корил себя за неудачи. Бедный, он и не подозревал: многие задания умышленно подбирались так, чтобы он их не выполнил. Порой Королева приказывала ему взять в зубы гребень и расчесывать ее. Геральд выл, когда ему не удавалось делать это плавно и нежно. Разумеется, взбешенная Королева перекидывала Геральда через колено и порола его оправленной в кожу расческой. Принц плакал от стыда и унижения, опасаясь самого худшего наказания: его могли отдать на потеху другим.

— А тебя, Алекси, отдавали другим? — спросила Красавица.

— И сейчас отдают, если прогневаю Королеву, но я не возмущаюсь и не горюю. Ищу в себе силы смириться с наказанием и не схожу с ума, как сходил принц Геральд. Он осыпал ноги Королеве поцелуями — тщетно. Чем больше он старался, тем суровее его ждало наказание.

— Что с ним в конце концов стало?

— Пришло ему пора отправляться домой, это время рано или поздно наступает для всех. Придет оно и для тебя, правда, никто не знает, через сколько лет. Ведь сам Принц воспылал к тебе страстью, да и потом он разбудил твой Замок от проклятого сна и заявил на тебя право. Ты у нас вообще живая легенда.

Принц Геральд отправился домой, щедро вознагражденный и испытывая облегчение. Перед отъездом его нарядили в дорогие одежды, и уже никто из придворных не смел над ним издеваться. Нас собрали для проводов, и это, думаю, стало прощальным унижением для Геральда, потому как он, бесспорно, вспомнил, как сам ходил нагой и исполнял приказы. Другие рабы страдают при освобождении не меньше, и у всех свои причины. Хотя… кто знает, вдруг бесконечные страдания здесь, в Замке, спасли Геральда от чего-то более ужасного за его пределами. Наверняка не скажешь. Принцесса Лизетта спасается бунтарством. Не сомневаюсь, Геральду здесь тоже нравилось…

Принц Алекси поцеловал Красавицу, погладил ее.

— Не пытайся понять все сказанное мною сразу, — напомнил он. — Не ищи сокровенного смысла. Просто слушай и запоминай; возможно, мои уроки когда-нибудь уберегут тебя от ошибок, позволят в нужный момент найти лучшее решение. Ах, ты так нежна ко мне, мой цветочек…

Он еще раз обнял ее и снова забылся бы в нахлынувшей страсти, но Красавица остановила принца, прижав к его губам пальчик.

— Скажи, о чем ты думал, когда стоял, привязанный, у стены?

— Странный вопрос.

— Вспоминал ли ты о прошлой жизни? — не унималась Красавица. — Мечтал ли о прочих удовольствиях?

— Нет, — не спеша ответил принц Алекси. — Скорее, гадал, что станется со мною дальше. А почему ты спрашиваешь?

Красавица не ответила, хотя с первого дня в Замке она три раза вспоминала прошлую жизнь и вспоминала ее как серую и удручающую. В родном доме она часами вышивала и бесконечно приседала в книксене при встрече с принцами, которые целовали ей ручку. Она вспоминала нескончаемые пиры, когда гости и хозяева сидели за столами, пили, ели и разговаривали. И все это казалось ей сейчас невероятно скучным.

— Алекси, не молчи, рассказывай дальше, — нежно попросила Красавица. — Кому отдает тебя Королева, если прогневается?

— На этот вопрос есть несколько ответов, — сказал принц. — Давай по порядку. Ты уже знаешь, какой была моя жизнь в самом начале служения: тоска и одиночество, прерываемые лишь Королевой, ее играми с Геральдом и беспощадной поркой от Феликса. Вскоре, несмотря на гнев и жажду свободы, я стал испытывать возбуждение при виде Королевы. Она, как всегда, посмеялась надо мной, однако перемены заметила. Я уже не мог скрывать своего возбуждения, когда видел восставший член принца Геральда, или как он развлекается с другим рабом, или даже получает наказание. Ее величество следила, как восставал мой собственный член, и всякий раз велела Феликсу меня сечь. Я сопротивлялся и мысленно проклинал ее. Первое время порка остужала мой пыл, и член падал, но потом уже и лопаточка в руке Феликса не могла избавить меня от возбуждения. Тогда Королева сама вступала в игру: гладила мое хозяйство и била по нему, снова ласкала его и снова била, в то самое время, как Феликс меня порол. Я извивался, пытаясь увернуться от ее руки, которой позже стал желать. Стонал в голос и в один миг, когда мучение мое достигло пика, всем своим телом давал понять, что готов душой и телом служить ее величеству.

Само собой, служить я не стремился, однако мне очень хотелось ласк Королевы. Можешь представить, каково мне пришлось, когда меня наконец отвязали и заставили опуститься на четвереньки, поцеловать ноги Королеве. Меня будто заново раздели. Вне оков я никогда не подчинялся, не позволял себя принуждать. Но в тот момент я был измучен и жаждал избавления, мой член разбух от неудовлетворенной страсти, и я заставил себя упасть на четвереньки и поцеловать туфельки Королевы. Волшебными казались ее прикосновения, вовек не забуду их. Правда, огонь желания разгорелся во мне столь яростно, что когда Королева начала играть с моим членом, это пламя вырвалось. Ее величество пришла в ярость.

«Ты не владеешь собой, — зло произнесла она. — Быть тебе наказанным. Хотя твое стремление отдаться в мою власть заслуживает поощрения». Я вскочил на ноги и попытался бежать, ибо никакого стремления отдаться не испытывал.

Пажи поймали меня сразу же. Не обольщайся, они всегда поблизости. Даже когда тебе мнится, будто ты наедине с лордом, и тот уже клюет носом, напившись вина, а вокруг, в сумраке пустынной комнаты никого нет… на самом деле пажи там, и стоит тебе встать и попытаться скрыться, как тебя схватят и накажут. Лишь теперь, став фаворитом, я получил право спать при Королеве без стражи. Никто не смеет входить в ее покои, пока ее величество спит, и потому пажи не знают, что мы с тобою здесь. Правда, бдительности они не ослабляют, и нас с тобой все еще могут раскрыть…

— Что было дальше? — не утерпела Красавица. — Тебя поймали и?..

— Королева недолго думала над наказанием. Просто отдала меня лорду Грегори, сказав, что я чрезвычайно непослушен. Что несмотря на мои нежные руки и кожу, на мое королевское происхождение меня следует определить на кухню — до тех пор, пока она не сменит опалу на милость… Как будто она и правда рассчитывала вспоминать обо мне!

Когда меня вели вниз, я, как обычно, брыкался, не понимая, что меня ждет. В конце концов меня притащили в темное помещение, где стены и потолок были черны от сажи и липки от жира. Тут и там кипели котлы, десятки слуг резали овощи, ощипывали дичь, промывали ее — в общем, готовили яства для лордов и леди.

Едва увидев меня, эти люди решили позабавиться. Меня окружили самые грубые и невежественные существа, каких я когда-либо встречал. «Ну и что с того? — сказал я себе. — Я никому не подчиняюсь».

Впрочем, довольно скоро стало ясно: кухарям и кухаркам плевать на мое послушание, как было им плевать на послушание дичи, которую они режут, морковки, которую они скоблят, или картошки, которую они швыряют в котел. Я стал для них игрушкой, они ни о чем меня не спрашивали и судачили обо мне так, будто я их не слышал.

На меня сразу надели упряжь, и я не мог подняться с четверенек.

Я отказывался даже шевельнуться, и тогда меня принимались таскать на поводке по грязному полу. Слуги выли от смеха и лупили меня лопаточками по всему телу. Зад, впрочем, как всегда, стал излюбленной мишенью. Мое сопротивление только раззадоривало их. Со мной обращались как с собакой. Да, собственно, я и стал собакой.

Но это было только начало. Вскоре меня расковали и перекинули через бочку… и принялись насиловать — все повара, один за другим, на глазах у хохочущих кухарок. Зад мой горел, от непрерывной качки меня мутило, а палачи смеялись пуще прежнего.

Наигравшись со мною всласть, кухари вернулись к работе. Поставили меня в сливную лохань и приковали. Утопая в помоях, я не мог пошевелить ногами. Капустные листы, огрызки моркови с ботвой, луковые шкурки, куриные перья… все это жутко воняло, и куча непрерывно росла. Глядя на меня, кухари и кухарки умирали со смеху, придумывали все новые пытки.

— Ужас, какой ужас! — ахнула Красавица. Ее мучители хотя бы искренне ею восхищались. Представив пережитые юным Алекси страсти, она чуть не упала в обморок.

— Я не сразу понял, что так мне придется проводить большую часть времени. После ужина слуги решили вновь меня изнасиловать. Правда, на сей раз меня распластали на большом столе и пороли грубыми деревянными лопаточками. Слуги говорили, якобы кожаные лопаточки — это для опального раба слишком мягко. Мне широко раздвинули ноги, сетуя, что нельзя позабавиться с моими причиндалами. Правда, под причиндалами они имели в виду отнюдь не член, с которым обращались с превеликой жестокостью: дергали за него, хлестали.

К тому времени я буквально сходил с ума, словами не передать. Слуг было много, они меня мучили — грубо и неизысканно. Мои стенания и крики их не трогали. Королева подмечала каждый мой рывок, каждый стон. Да, она хмурилась и бранилась, но вместе с тем и упивалась этим. Слуги же — повара и поварята, кухарки — дергали меня за волосы, хлестали по заду, словно я вовсе ничего не чувствовал.

Они приговаривали: «Какая мясистая жопка!» или: «Какие добротные ляжки!» — будто я не человек, а скотина. Меня щипали, в меня тыкали пальцами и после насиловали. Грубыми руками меня смазали маслом, потом вогнали внутрь струю воды из трубки, притороченной к меху. Унижение — неописуемое, когда тебя промывают изнутри. Королева хотя бы позволяла справлять нужду не прилюдно, ведь ей нет дела до наших естественных потребностей.

Когда в тебя вливается струя холодной воды, и ты извергаешь содержимое кишечника на глазах у таких вот свиней… Я утратил остатки сил и духа.

Безвольного и вялого, меня снова подвесили над сливной лоханью. Утром руки затекли и онемели, от смрада помоев мутило. Слуги сняли меня со стены, надели упряжь и бросили какую-то еду на блюдце. К тому моменту я уже сутки не ел, однако отказался брать пищу им на потеху. Мне не дали бы воспользоваться руками, ведь я был для этих слуг никем. Три дня я голодал, а на четвертый как голодный щенок набросился на водянистую овсянку. Повара на меня и внимания не обратили, просто вернули в кучу отбросов до поры до времени.

Проходя мимо, кухари шлепали меня, выкручивали мне соски или раздвигали ноги лопаточкой. Ни одна пытка в опочивальне Королевы не шла ни в какое сравнение с тем, какие муки я испытывал на кухне.

Как-то вечером пришли конюхи и конюшата, прослышав, что мною можно воспользоваться, как им угодно.

Одеты конюхи были лучше поваров, но от них разило лошадьми. Меня вытащили из лохани, вогнали мне в зад рукоятку плети да так и отвели на конюшню. Там тоже перекинули через бочку и насиловали.

Я все стерпел. Как и в покоях Королевы, я созерцал своих мучителей круглыми днями, хотя им до меня дела не было — разве что когда наступал час забав.

В один вечер, напившись по случаю удачного праздничного ужина, повара придумали новую потеху. Я пришел в ужас и, позабыв о достоинстве, мычал сквозь кляп. Дергался и извивался, когда повара тянули ко мне свои поганые руки.

Игру они придумали в равной степени унизительную и отвратительную. Сговорились украсить меня, чуточку подправить мою внешность, потому что для своего грязного хлева я, видите ли, оставался слишком опрятной скотинкой. Распластав меня на столе, кухари словно сорвались с цепи: намешали меда, сырых яиц, патоки и прочих ингредиентов, какие нашлись на кухне, и всем этим меня намазали. Покрыли зад, мошонку, член… смеялись над тем, как я вертелся. Прошлись ужасной липкой дрянью по лицу, зализали назад мне волосы, а под конец покрыли перьями ощипанных цыплят.

Страх и ужас обуяли меня, и даже не от боли, а от того, какие эти люди подлые и низкие. Унижение было невыносимо.

Наконец на кухню — разобраться, что за шум — заглянул паж. Сжалившись, он велел развязать меня и отмыть. Разумеется, терли меня грубо и после принялись пороть. Теряя рассудок, я на четвереньках носился как угорелый по всей кухне, прятался от лопаточек, заползал под столы, но везде, везде меня доставали. Не давали и двух мгновений передышки. Если я пытался встать на ноги, меня тут же тычками и шлепками возвращали в прежнюю позицию.

Я сам не заметил, как бросился целовать ноги пажу. Вспомнил, что так делал принц Геральд, когда хотел вымолить прощение у Королевы.

Даже если тот паж и передал ее величеству о моих страстях, она меня не пощадила. На следующий день мучители не сменились, я так и висел над сливной лоханью, а повара и кухарки, проходя мимо, уже не выбрасывали отходы: выбирали из них огрызки морковок, прочие корешки — все, что напоминало по форме член, — и пихали мне в зад. Буквально изнасилованный отходами, я с трудом извергал их из себя. Не получи кухари приказа вставить мне кляп, как и всем опальным рабам, меня и в рот поимели бы.

Всякий раз, как паж заглядывал на кухню, я вертелся и мычал, лишь бы дать ему знак: мне плохо!

Не в силах больше соображать по-человечески, я свыкся с мыслью: из меня окончательно сделали скотину. Палачи видели во мне непослушного принца, сосланного на кухню за проступки. Пытать меня они почитали святой обязанностью. Если же на кухне скапливалось слишком много мух, то мошонку и член мне смазывали медом — и мухи слетались на мое хозяйство. Повара называли это изощренной пыткой.

Рукоять хлыста в заду — это, конечно, больно, однако я начал мечтать, чтобы меня забрали конюхи. В стойлах было прохладнее и чище, к тому же конюхи находили почетным, что им отдают на растерзание настоящего принца. Они насиловали меня подолгу и жестко, но не так грязно и низко, как повара.

Не знаю, сколько это продолжалось, однако всякий раз, как меня снимали со стены, я дрожал от ужаса. Вскоре повара взяли за привычку разбрасывать отходы по полу и гонять меня лопаточкой, чтобы я собирал мусор. Разум оставил меня, я забыл о выдержке: носился по кухне, торопясь исполнить наказ. Даже принц Геральд не летал по королевской спальне с такой безумной прытью.

Я вспоминал о нем и думал: «Он развлекает Королеву, а я здесь, пресмыкаюсь в грязи».

Конюхи стали для меня подобны принцам. Один из них даже проникся ко мне симпатией. Большой и сильный, он связывал мне руки, загонял мне в зад свой хлыст так глубоко, что чуть приподнимал меня над полом, и нес в конюшни. Однажды он зашел в укромный уголок в саду. Я было воспротивился, но конюх-великан одной левой перекинул меня через колено. Потом опустил носом в траву и приказал: собирай, мол, белые цветочки или отдам назад на кухню. Ты не представляешь, с какой охотой я бросился исполнять его приказ. Конюх направлял меня кнутом, рукоять которого так и не вынул из моего зада. Потом этот великан взялся терзать мой член: шлепал по нему, дергал за него и в то же время не забывал ласкать. И — о ужас! — мой член набух. Я захотел навсегда остаться с конюхом-великаном, подумал: «Как бы угодить ему?» — и тут же пришел в отчаяние. Именно этого добивалась Королева, так она меня наказывала! Даже сходя с ума, я верил: узнай она, до чего я дошел, как опустился, она меня простит. В голове теплилась одна-единственная мысль: всеми силами угодить конюху, чтобы тот не вернул меня кухарям.

Я собирал цветочки зубами, а после конюх молвил: ты, дескать, слишком дурной принц и не заслуживаешь ласкового обращения. Он придумал новое наказание, велел мне залезть на круглый деревянный стол. Стол был старый, но за ним часто обедали лорды, вздумайся им откушать в саду, на воздухе.

Я мигом влез на стол. Конюх велел присесть на корточки и широко расставить ноги, руки убрать за голову. Потом задал мне хорошей порки узкой и тяжелой кожаной лопаточкой. Ноги у меня тряслись и горели, горел и зад, но я продолжал стоять, не скованный и послушный. Мой член так и торчал колом.

Это было лучшее, на что я мог надеяться, потому как лорд Грегори следил за мной. Я, правда, этого не знал, только слышал голоса других людей — лордов и леди, что, проходя мимо, несомненно, видели мое унижение. Я цепенел от ужаса, ведь у них на глазах какой-то конюх порол несгибаемого принца, осмелившегося восстать против Королевы. Мне оставалось плакать и страдать под шлепками конюха-великана.

Надежда покинула меня, я думать забыл о Королеве. Голова была занята лишь одним: настоящим моментом. Это, кстати, и есть одна из составных частей идеального послушания, Красавица. Я думал только о поровшем меня конюхе, о том, как бы еще ублажить его, лишь бы оставаться как можно дольше вне ада кухни. Другими словами, я выполнял именно то, чего от меня ждали.

Когда же конюх утомился, он велел слезть со стола и отвел меня в глубь рощи. Там, у одного дерева, приказал подняться на ноги и повиснуть на нижней ветке. И пока я висел на ней, он засаживал мне в зад свой член — засаживал глубоко, с силой и очень долго. Я уж думал, он никогда не кончит, а мой собственный член одеревенел от прилива крови.

Наконец, когда конюх отпустил меня, случилось нечто невероятное: я упал на колени и принялся лобзать ему ноги, при этом вертел задом, всем своим телом умоляя позволить мне кончить самому. Дать излиться, ведь на кухне мне бы этого точно не разрешили.

Конюх только рассмеялся и, насадив меня на плеть, отнес назад на кухню. Я же ревел как никогда в жизни.

Огромная кухня была пуста: слуги разошлись — кто в сад, ухаживать за овощами, кто наверх, в залы, прислуживать лордам и леди. Только одна кухарка, завидев нас, почтительно встала. Конюх о чем-то с ней пошептался — девчонка кивнула и вытерла руки о фартук, а конюх велел мне залезть на квадратный стол и снова присесть на корточки, заложив руки за голову. Я подчинился не думая, решив, что меня ждет еще порка, теперь на потеху этой изможденной служанке с каштановыми косами. Она приблизилась, удивленно глядя на меня. Конюх же тем временем стал натирать мне член щеткой для чистки печей. Я чувствовал себя все хуже и хуже, но стоило конюху отнять щетку от моего члена, как я снова тянулся к ней промежностью. Я терпел из последних сил, получая шлепки по заду даже за малейший шажок в сторону. И вскоре понял смысл игры: от меня требовалось дотягиваться членом до щетки, и я тянулся, обливаясь слезами.

Девчонка смотрела на меня с восхищением. Наконец она попросила разрешения потрогать меня, и я расплакался от облегчения. Конюх сунул щетку мне под челюсть, приподняв голову, сказал, что хочет как можно лучше удовлетворить любопытство барышни. При ней, видите ли, еще ни один мужчина не разрешался от томления, и вот она принялась теребить мне член. Вся страсть, что накопилась в моих чреслах за дни позора и унижений, излилась ей на руку, а я, заплаканный и обесчещенный, мог только содрогаться в спазмах и краснеть.

Кончив, я ослабел и не сопротивлялся, когда меня привязали к стене над лоханью. В голове не было никаких мыслей, о прошлом ли, о будущем. Я лишь желал, чтобы конюх вновь пришел за мной, и поскорее. Задремав, я напугался, когда вернулись кухари и вновь взялись за свои праздные игры.

Следующие несколько дней меня пороли, гоняя туда-сюда, унижали… И все это время я мечтал о конюхе-великане. О Королеве я даже мельком не думал, ее образ вызывал у меня только отчаяние.

Наконец конюх вернулся, одетый в расшитую золотом ливрею розового бархата. Я не поверил собственным глазам. Конюх велел отмыть меня, а я, настолько удивленный, даже не испугался, хотя терли меня и купали, как всегда, грубо и без внимания.

Член у меня при одном виде лорда-конюха напрягся, и мой благодетель предупредил: пусть так и стоит, иначе меня сурово накажут.

Я истово закивал, и конюх вынул у меня изо рта кляп — заменил его другим, нарядным.

Как описать мои чувства? Я и не мечтал вновь предстать пред ее величеством. Так отчаялся, что даже кратковременное избавление от кухни казалось чудом. Конюх вел меня обратно в Замок, и я — принц, что бунтовал и противился всему, — послушно полз за ним на четвереньках. Мимо мелькали ноги лордов и леди, всем было любопытно, кто-то даже хвалил меня. Лорд-конюх прямо-таки светился от гордости.

Мы вошли в гостиную с высоким потолком. На кремовый бархат и позолоту я взирал как первый раз в жизни, да и на статуи у стен и расставленные всюду букеты свежих цветов — тоже. Я словно заново родился, и мне в голову не приходило, что я раздет и на коленях.

В кресле с высокой спинкой, вся в бархате, в горностаевой мантии, блистательная, восседала Королева. Готовый предложить ей всего себя без остатка, я бросился к ногам повелительницы и осыпал поцелуями ее туфельки и полы платья.

Она погладила меня по голове и, заставив поднять глаза, спросила: «Настрадался за свое упрямство?» — а я расцеловал ей руки, ее теплые пальцы и мягкие ладони. Королева смеялась, смеялась как никогда прелестно. Краем глаза я видел ее налитые белые бедра, тугой пояс на узкой талии. Я целовал ей руки, пока она пальцами не приоткрыла мне рот, ощупала губы, язык и, вынув кляп, предупредила, чтобы я хранил молчание. Я истово закивал головой.

«Настал день испытаний, мой ретивый принц», — сказала Королева и тут же подвергла сладкой пытке — принялась ласкать мой затвердевший член. Мне стоило больших трудов не подаваться ей навстречу.

Мое поведение ей нравилось. Она призналась, что слышала о моих наказаниях в саду, и любезно попросила юного грума, лорда-конюха, порадовать ее — наказать меня здесь и сейчас.

Я немедленно взобрался на круглый мраморный стол и присел на корточки. При этом двери покоев оставались открыты, и в проеме мелькали фигуры лордов и леди, а в самой комнате присутствовали фрейлины ее величества: я краем глаза примечал блеск ухоженных волос и мягкие цвета нарядов, но думал лишь о том, как ублажить Королеву, устоять на столе как можно дольше и выдержать до конца всю порку. Первые шлепки мне даже понравились, по ягодицам разлилось блаженное тепло. Бедра напряглись и задрожали, член наполнился сладкой упругой неудовлетворенностью. Вскоре я уже тихонько постанывал.

Целуя меня в щеки, Королева сказала: хоть я и смежил губы, мне нужно показать, как я истосковался по ней. Я сразу же все понял. Ягодицы мои дрожали и поджимались от боли, бедра одеревенели, но я прогнулся, еще шире раздвинул колени. Застонал в голос. Стонал все громче с каждым ударом. Понимаешь? Меня ничто не сдерживало — ни кляп, ни цепи.

Бунтарский дух меня оставил. Я с радостью бегал по комнате, подгоняемый лопаточкой, а после собирал с пола и относил Королеве золотые шарики размером с виноград — равно как и ты сегодня собирала розы. И если бы я не успел принести ей очередной шарик до того, как грум отвесил мне пять шлепков, она бы очень на меня разозлилась. Шарики раскатились по всей комнате, я носился за ними как угорелый, бегал от лопаточки, словно от раскаленного прута. К тому времени мой зад украсило множество ссадин, но я хотел лишь одного — угодить ее величеству.

Первый шарик я доставил Королеве, получив всего три шлепка, и был тем очень горд. Правда, едва забрав у меня шарик, Королева надела кожаную перчатку, инкрустированную маленькими изумрудами, и приказала мне, повернувшись задом, раздвинуть ягодицы. Едва я подчинился, как затянутые в черную кожу пальцы вонзились мне в анус.

На кухне меня постоянно насиловали и прочищали, но в тот момент я ощутил, как таю от любви. Королева вскрыла меня просто и легко, без намерения обесчестить мой зад. Я обомлел, ощущая себя полностью во власти Королевы, ее игрушкой. Она же засунула мне в анус золотую бисерину и сказала: мол, держи ее в себе, если не хочешь вызвать мою ярость.

Так я должен был принести еще шарик. Грум лупил меня немилосердно, но я исполнил приказ и снова развернулся к Королеве задом. Второй шарик она тоже вложила мне в задний проход.

Игра продолжалась еще долго, ягодицы мои разбухли от побоев. Ссадины горели под новыми ударами, я выбивался из сил, отчаянно боясь не угодить груму и Королеве. За каждым новым шариком приходилось бегать все дальше и быстрее. Покоя не давало и новое, ранее неизвестное чувство, когда твой зад распирает изнутри — золотые шарики чуть не сыпались горохом из моего переполненного кишечника, и я с огромным трудом удерживал их внутри себя.

Сбивая дыхание, я постепенно уподобился бездумной машине. Ползал на четвереньках, высунув язык, лавируя между фрейлинами. Прочие лорды и леди, проходя мимо покоев, останавливались поглазеть на меня.

Я старался все упорнее, тогда как сильные пальцы Королевы все туже набивали мне кишечник. Дыхание мое сделалось частым-частым, я хрипел, однако смог закончить игру, получив не более четырех ударов в каждом забеге.

Королева не постеснялась и заключила меня в объятия, поцеловала в губы. Объявила, что отныне я личный королевский раб, ее фаворит. Придворные одобрительно зашептались, и ее величество даже позволила мне чуть-чуть передохнуть у нее на груди.

Да, я страдал, едва удерживая шарики в заду и стараясь не тереться членом о платье Королевы, дабы не осрамиться.

Потом она велела подать золотой ночной горшок. Я сразу понял, чего от меня ждут, и сильно раскраснелся. Впрочем, ожиданий господ не обманул: присел над вазой и испражнился в нее бисеринами.

Последовали новые и новые игры.

Не стану перечислять их все, скажу лишь, что Королева пристально и неотрывно за мной наблюдала, и я старался не ударить в грязь лицом. Ведь было непонятно, отправят меня потом на кухню или нет.

Многое я помню: однажды мы долго гуляли по саду, среди любимых роз Королевы, и ее величество подгоняла меня кожаным фаллосом на длинной палке, порой тыкая им мне в ягодицы. Они, к слову, сильно болели, даже от малейшего прикосновения, зато коленям выдалась долгожданная передышка — я ползал по мягкой травке. Наконец Королева вывела меня на мощенную плитняком тропинку, которая следовала к увитой виноградной лозой беседке.

Тут же появился паж и приковал меня к потолку, так что мои ноги едва касались пола. Королева же села напротив и отложила длинный поводок в сторону, вооружилась прутом, что висел у нее на поясе — обычной палкой, обтянутой кожей.

«А теперь говори, — велела Королева. — Обращайся ко мне не иначе как „ваше величество“ и на вопросы отвечай почтительно». Меня тут же обуял дикий восторг: наконец-то, наконец-то мне дозволили говорить! Прежде у меня во рту постоянно сидел кляп, и в тот момент я растерялся. Если раньше я был всего лишь щенком ее величества, немым рабом, то сейчас мне разрешили раскрыть рот. Она тем временем играла с моим членом, с мошонкой — тыкала в нее палкой, шлепала по бедрам.

«Ну как, — игривым тоном поинтересовалась Королева, — понравилось служить кухонным лордам и леди? Или предпочтешь служить своей Королеве?»

«Ваше величество, — быстро ответил я. — Уповаю на вашу милость, но хотел бы служить лично вам». Собственный голос казался мне чужим. В нем слышалась такая покорность, будто раньше я никогда не разговаривал или же говорил иначе. Во мне разыгралась буря чувств, и я заплакал, надеясь не прогневать Королеву.

Она подошла ко мне, коснулась моих губ и глаз. «Все это мое, — сказала она, — и это, — коснулась она сосков, излюбленную мишень для измывательств поварят. — И это, — прошлась она пальцами по животу и пупочку. — Все это тоже мое. — Она сжала мой член и нежно поскребла ногтем головку. Из щелки выступила капля смазки, и тогда ее величество взяла меня за яйца, объявив их также своей собственностью. — Раздвинь ноги, — приказала она и развернула меня к себе задом. Коснулась ануса. — И это — мое».

Я, сам не свой, ответил: «Да, ваше величество».

Потом Королева предупредила: если я вновь попытаюсь бежать, то меня ждут наказания куда хуже ссылки на кухню. Однако, высказала она уверенность, до той поры я буду только радовать ее, и она займется мною вплотную, себе на потеху. Ведь во мне сил больше, чем в принце Геральде, и она станет проверять, каков их предел.

Утром она гоняла меня на Тропе взнузданных, днем выгуливала в саду, после обеда заставляла собирать по комнате предметы, а за ужином наблюдала, как меня порют. Поз для порки имелось много, но особенно нравилось Королеве, когда я опускался на корточки и широко расставлял ноги. Иногда она трогала меня и, стиснув ягодицы, приговаривала: мол, вот эта часть моего тела больше остальных принадлежит ей. Королеве доставляло несказанное удовольствие пороть меня, и в будущем она хотела, чтобы я раздевал ее перед сном и оставался при ней в опочивальне.

На все я отвечал: «Да, ваше величество» и был готов на что угодно, лишь бы оставаться в ее милости, и тогда Королева сказала: дескать, моей попке предстоит самая суровая проверка.

Она развязала меня и, вогнав мне в зад фаллос на палке, отвела обратно в Замок, к себе в покои.

Я сразу понял, что сейчас она перекинет меня через колено и лично отшлепает, голой рукой — как принца Геральда. Я задрожал от предвкушения, в голове моей царил сумбур, и я думал, как воздержаться, не излить семя во время порки, ведь мой член так и дрожал от переполнявшего его возбуждения. Королева же предусмотрела все; она сказала, мол, чашу предстоит опустошить и после вновь наполнить. Не то чтобы она хотела вознаградить меня, но послала за миленькой принцессой, которая тут же взяла мой член в рот. Стоило ей начать отсасывать, как я излился. Ее величество вгляделась в мои глаза, погладила по щеке и по губам и тут же приказала принцессе заново меня возбудить.

Это само по себе стало очередной пыткой, однако вскоре член восстал, и я приготовился к проверке на выносливость. Опасения сбылись: Королева перекинула меня через колено.

«Тебя на славу выпорол Феликс, — сказала она. — Не хуже поработали и конюхи, и кухари. Как думаешь, сравнится ли с ними женщина?» Эмоции, которые меня тогда охватили, словами не передать, но ты, должно быть, и сама их испытала — и с Королевой, и с Феликсом. Чувствуешь себя не лучше, чем когда тебя подвешивают к потолку, или распинают на столе или над кроватью… однако ты более беспомощен, если тебя нагнет господин или госпожа.

Красавица кивнула. Алекси говорил чистую правду. Когда ее саму перекинула через колено Королева, Красавицу полностью оставила выдержка.

— Одного этого испытания довольно, чтобы научить раба покорности и послушанию, — сказал принц. — По крайней мере, на меня подействовало. Позицию ты и сама помнишь: когда лежишь на коленях у хозяина, голова болтается, ноги вытянуты и чуть разведены, а руки приходится держать на пояснице… и спину выгибать. Я изо всех сил старался не касаться членом подола королевского платья, хотя страстно желал этого. Перед тем как меня выпороть, Королева показала все лопаточки и объяснила их достоинства и недостатки. Легкая, говорила она, бьет не больно, скорее жалит, и шлепать ею можно часто, быстро. Тяжелая причиняет настоящую боль, пусть она столь же тонка, как и легкая, и пользоваться ею надо с аккуратностью.

Порола меня Королева от души, время от времени массируя мне зад или пощипывая. Рука ее была тверда, и очень скоро мне стало невыразимо больно. Я уж не чаял дожить до окончания порки.

Каждый шлепок волной расходился по телу. Основной удар, конечно, принимал на себя зад, и он — такой больной и уязвимый — стал средоточием всех мыслей. Чувствуя, как боль разливается по членам, я мог лишь содрогаться, мыча все громче, в голос, мужественно, не прося пощады.

Королева моими страданиями упивалась и за муки часто вознаграждала: заставив смотреть на нее, утирала мне слезы, целовала. Порой даже ставила на колени и, трогая за член, спрашивала, мол, чье это? Я неизменно отвечал: «Ваше, моя Королева, целиком ваше». За подобные ответы она меня хвалила, дескать, отвечай всегда так, без раздумий и колебаний, искренне и преданно.

Закончила она со мной не скоро. Быстренько подхватив лопаточку, нагнула меня через колени и возобновила истязание. Я мычал, скрипя зубами, утратив всякое подобие гордости и достоинства, которое ты, кстати, не прекращаешь демонстрировать. Хотя, может, и во мне что-то оставалось от упертости, но я ее в себе не чувствовал. Потом, закончив, Королева заметила, что зад мой налился идеальным цветом.

Оттенок моей попки так понравился ее величеству, что она не хотела пороть меня дальше, однако не могла остановиться, не выяснив пределов моей выносливости.

«Ну, раскаялся в непокорности, мой юный принц?» — спросила Королева. «Еще как, ваше величество!» — ответил я сквозь слезы, и Королева возобновила порку. Мне оставалось лишь невольно напрягаться и дергаться, что не спасало от боли и ударов, только смешило Королеву.

К тому моменту, как она все же удовлетворилась, я ныл словно сопливая принцесса.

Королева поставила меня перед собой на колени, утерла мне лицо, промокнула глаза платочком и поцеловала, одарив щедрой похвалой. Назначила меня своим лакеем, мастером над гардеробом. Мне одному предстояло одевать и раздевать ее, ухаживать за ее волосами… Многому надо было выучиться, и направлять меня Королева собиралась лично. Не хотела, чтобы меня испортили.

Наивный, той ночью я решил, что худшее позади: измывательства солдат по дороге в Замок, темная и грязная кухня… Конюх завершил мое укрощение, и я стал смиренным рабом Королевы, душа которого принадлежит ей вместе со всеми частями тела.

Как я ошибался! Худшее ждало впереди.

Принц Алекси замолчал и посмотрел на Красавицу, что лежала, положив голову ему на грудь. Она старалась скрыть свои чувства, которых пока еще не поняла. Красавица словно своими глазами увидела все унижения Алекси, однако вместе со страхом в ней пробудилась страсть.

— Мне и то пришлось намного легче, — робко сказала она первое, что пришло на ум.

— Не уверен, — возразил Алекси. — Видишь ли, после кухонных страстей ее величество освободила меня и сделала своим личным рабом. Ты не пережила такого освобождения.

— Так вот в чем суть покорности, — пробормотала она. — Я должна прийти к ней другим путем.

— Если только… не заслужишь мерзейшего наказания. Чтобы пройти его, понадобится недюжинная смелость. Правда, тебя необязательно ему подвергнут, ведь гордыню в тебе уже потихоньку смиряют.

— Сегодня я вела себя отнюдь не гордо, — возразила Красавица.

— Ну нет, еще как гордо, — с улыбкой отметил принц Алекси. — Однако вернемся к моему рассказу: я покорился лорду-конюху и после Королеве. В ее руках сразу позабыл о груме. Я думал о себе как о собственности ее величества: свои же ляжки, попку, член представлял как ее игрушки. Но до полного смирения мне предстояло пройти еще более суровую школу…