Глава 14
Избыток паштета из анчоусов

Минк проснулась, страдая от обычных губительных последствий бала. У нее не только ныли ноги, вдобавок к этому болела и голова. Принцесса выпила чересчур много шампанского, пытаясь не думать о своем унижении: ведь ей довелось быть дамой кавалера, чье вопиющее неумение танцевать стало к тому времени, когда она вернулась во дворец, известно даже ночному сторожу.

Принцесса заставила себя сесть, когда Пуки принесла ей утренний чай, и едва сделала первый глоток, как вспомнила о Корнелиусе Б. Пилгриме, пригласившем графиню на танец. Вернувшись в мыслях к этой таинственной женщине, на которую американец пытался произвести впечатление, Минк отбросила одеяло, дошла до письменного стола, взяла перо и сделала пометки в блокноте.

За завтраком она съела больше обычного и два раза накладывала себе яичницу, но от запаха копченой рыбы ее мутило. Минк, все еще ощущая сухость во рту, позвонила Пуки, чтобы та принесла еще чая. Оторвав взгляд от газеты, которую перелистывала, Минк увидела, что служанка стоит рядом с ней с серебряным подносом в руках. На нем был бокал со странной черной жидкостью.

– Что это такое? – спросила принцесса, удивленно глядя на непонятный напиток.

– Сажа с молоком, мэм. Лекарство для тех, кто слишком много выпил. Мне его порекомендовал трубочист.

Принцесса посмотрела на нее:

– Я бы, с твоего позволения, все-таки выпила чая.

Служанка покачала головой.

– Доктору Хендерсону это бы не понравилось, – ответила она и поставила бокал на стол, прежде чем Минк успела запротестовать. Уже направляясь к двери, Пуки добавила: – Он зря выбрал лансье. Его не умеет танцевать никто.

Минк повернулась к ней.

– Как ты узнала о том, что случилось на балу? – спросила она.

Служанка нахмурилась, стараясь собраться с мыслями:

– Кажется, первым мне об этом рассказал торговец рыбой.

– Торговец рыбой? – переспросила принцесса, широко раскрыв глаза.

Пуки приставила палец к подбородку и напрягла память:

– А может быть, дворник… Нет, я теперь вспомнила, мэм, сначала об этом упомянул молочник. Он говорил, будто слышал, как об этом беседовали пассажиры, приехавшие из Лондона утренним поездом… Это были немцы.

Принцесса потянулась за очередным ломтиком подрумяненного на огне хлеба.

– Хуже всего, что он вырядился Ромео, – фыркнула она.

– Именно об этом и шел разговор, мэм. Им показалось весьма забавным, что вы были одеты Джульеттой. Немцы известны своими колбасами, а не чувством юмора, так что все, наверное, выглядело действительно смешно.

– По всей видимости, да, – пробормотала Минк, намазывая тост маслом.

Служанка уперлась рукой в бок:

– Я бы сказала, что это даже смешней комических куплетов, которые однажды спел махараджа, или того Дня дураков, когда я спряталась за портьерой, а вы повсюду меня искали, все больше сердясь. Я так веселилась, что со мной случился самый сильный в моей жизни приступ икоты.

Принцесса положила нож и взглянула на служанку:

– Думаю, на крыльце нужно сделать уборку.

– Нет, мэм, я его уже подмела, когда вы приходили в себя после ночи танцев, – сказала служанка через плечо, направляясь к выходу. – То есть еще до того, как выяснилось, что доктор Хендерсон исчез.

Минк доедала свой тост, когда раздался звон колокольчика у входной двери. Вскоре после этого Пуки вошла в столовую, приподняв подол платья, и объявила, что миссис Бутс ждет в гостиной.

– Почему ты так нервничаешь, Пуки? – спросила Минк. – Можно подумать, что пришел полицейский.

Но служанка ничего не ответила.

Экономка с хмурым видом разглядывала портреты предков махараджи. Когда принцесса вошла, гостья сразу же приступила к делу:

– Необходимо внести взнос за дополнительную подачу воды, ваше высочество.

– Я заплачý в свое время, – сказала Минк, вздернув подбородок.

– Простите, что я это говорю, но мне приходилось слышать подобное множество раз.

– Но я живу во дворце всего лишь четыре недели! – возразила принцесса.

Экономка скрестила руки под своей бурно вздымающейся грудью:

– Я хотела бы получить эти деньги авансом. Некоторые леди, которым пожаловано здесь жилье монаршей милостью, иногда исчезают на несколько месяцев, и с них ничего не удается взять, пока они не вернутся.

– Уверена, эти дамы не прячутся от вас, миссис Бутс. Наверно, ездят навещать родственников.

Миссис Бутс приподняла бровь:

– Такие жильцы просто не хотят тратиться на отопление, вот в чем причина.

Внезапно она приблизилась к Минк, понизила голос и спросила, едва шевеля губами, не видела ли та когда-нибудь обезьянку, сидящую на дымовой трубе?

Принцесса удивленно моргнула:

– Нет, миссис Бутс, не видела.

– А много ли вы пьете чая? – спросила экономка, подходя еще на шаг ближе.

Принцесса, глядя на нее, подумала, не употребляет ли ее гостья какой-нибудь напиток покрепче.

– Мы все пьем его немало, – ответила она. – Именно это помогает высшим классам мириться с недостатками нашего мира и ощущать превосходство над слугами.

Экономка задала новый вопрос:

– А вы никогда не замечали того, чего не должны видеть?

– Мне довелось быть свидетельницей многих вещей, не предназначенных для моих глаз.

Миссис Бутс улыбнулась:

– Это очень утешает меня, мэм. Заплáтите через пару недель.

Вскоре после того, как Пуки проводила экономку, Минк услышала, что открылась дверь гостиной. Как она и надеялась, пришел Корнелиус Б. Пилгрим. Поблагодарив американца за то, что он так быстро откликнулся на приглашение, Минк заметила недоумевающий взгляд Пуки и тут же поняла, в чем дело. Гость не догадался взять с собой в комнату шляпу с тростью, как того требовали английские правила хорошего тона. В случае краткого визита к малознакомому человеку их следовало держать в руках. Американец же оставил шляпу с тростью в прихожей, словно был давним другом хозяйки и собирался у нее обедать.

– Пришелся ли вам по вкусу вчерашний бал, мистер Пилгрим? – спросила Минк, предлагая сесть. – Мне очень понравился ваш костюм Робинзона Крузо. До того как пригласить леди Бессингтон на танец, вы вели себя так, словно находились на необитаемом острове.

Американец улыбнулся:

– О, я чудесно провел время! Сожалею лишь о том, что не танцевал лансье. Здешний вариант этого танца показался мне куда забавней американского. Ваш доктор, видно, прекрасный танцор. Какая жалость, что оркестр так неожиданно перестал играть. Можно было подумать, что танцы закончились и сейчас все пойдут пить чай.

Минк поспешила сменить тему разговора:

– Лучше расскажите, как продвигаются ваши изыскания. Удалось ли вам найти новые места, где появляются призраки, мистер Пилгрим? Случись мне нанимать новую служанку, это будет нелегко сделать, если они всё еще на свободе.

– Я охочусь на них каждую ночь с тех пор, как приехал, – ответил исследователь. – Но не так просто хранить это в тайне. Вы даже представить себе не можете, сколько людей бродит по дворцу после наступления темноты. Я был замечен со всем своим снаряжением, и пришлось выдумывать, зачем оно мне понадобилось.

– А какие приспособления нужны для ловли духов? – спросила Минк.

Корнелиус Б. Пилгрим уселся поудобнее. У него было несколько больших сетей, в которые он собирался их поймать, моток веревки для того, чтобы заарканить, если ему не удастся подобраться к ним поближе, и пистолет на тот случай, если дело примет неожиданный оборот.

– А кроме всего этого, я беру с собой сыр.

Принцесса подняла брови:

– Сыр, мистер Пилгрим?

– Кусок чеддера. Никто не может устоять против чеддера, мэм, даже мертвые.

– И помог ли вам сыр, мистер Пилгрим?

Американец опустил глаза.

– Пока мне удалось привлечь лишь внимание леди Бессингтон, да еще в мою сеть попали двое лакеев, – смущенно проговорил он. – Но я не сдаюсь. Мне только что удалось раздобыть фонограф, и как раз сегодня я собираюсь сделать первую запись.

Пуки принесла чай. Принцесса подошла к окну и выглянула наружу. Когда дверь за уходившей служанкой закрылась, Минк спросила, как поживает миссис Бэгшот.

– Иногда мне слышно, как она рыдает по ночам в своей спальне, – откровенно признался мистер Пилгрим. – Бедняжка решила внести кое-какие изменения в интерьер своих апартаментов, что, кажется, помогает ей немного отвлечься. Люди встречают горе по-разному. Одни цепляются за каждое воспоминание, другие желают скорей обо всем позабыть.

Минк медленно повернулась к гостю:

– Я искренне сочувствую вам, мистер Пилгрим. Сперва на вас свалилась смерть друга, а теперь вам приходится делить кров с его вдовой. Но я вдруг вспомнила, что вы познакомились с миссис Бэгшот раньше, чем с генералом. Должно быть, в молодости она была очень красива.

– О да! – последовал быстрый ответ, сопровождаемый нервным смешком.

Принцесса вернулась на свое место.

– Это была любовь с первого взгляда? – спросила она.

Корнелиус Б. Пилгрим замер.

– Я думала о вашем керазавре, мистер Пилгрим, – продолжала Минк. – Терялась в догадках, почему вы передали его именно в английский музей. Единственное, что пришло мне в голову, – вы собирались кому-то его показать. Хотели произвести впечатление именно на этого человека. И гораздо большее, чем на ваших американских коллег. Это могла быть только женщина.

Ответа не последовало.

– И поскольку нынешняя ваша поездка в Англию, по всей видимости, первая, то я подумала, что вы, наверное, познакомились с этой женщиной за границей. После этого мне сразу вспомнилась миссис Бэгшот.

Гость продолжал молчать.

– Мистер Пилгрим, я боюсь за ваши брюки.

Американец опустил взгляд, увидел, что его чашка с блюдцем опасно накренились, и поставил их на стол. Он помолчал, а потом нерешительно начал свой рассказ.

Корнелиус Б. Пилгрим повстречал миссис Бэгшот семнадцать лет назад. Ему только-только исполнилось двадцать два, ей было восемнадцать. Девушка сопровождала отца, когда тот совершал деловую поездку в Америку. Англичанин с дочерью остановились на пару дней погостить в доме Пилгримов. В то время ее отец был главной фигурой в компании, изготовлявшей «Патум пепериум», паштет из анчоусов, который высоко ценили английские джентльмены. Этот продукт демонстрировался на Парижской продовольственной выставке в 1849 и 1855 годах и был удостоен почетного диплома. Пилгрим-старший стал его единственным американским импортером, решив сделать хороший бизнес на этом деликатесе, по цвету напоминавшем ил, остающийся на дне Темзы после отлива. Даже в таком быстро развивавшемся городе, как Чикаго, который пытался соперничать с Нью-Йорком по части европейской изысканности, в ту пору не нашлось ни одного другого дельца, который согласился бы продавать перемолотые останки анчоуса – маленькой рыбки с закругленной мордой и острыми зубами. Однако продажи пошли так успешно, что 1867 год стал отправной точкой так называемой Большой чикагской анчоусной лихорадки, – во всяком случае, под этим наименованием она упоминалась много лет спустя в некрологах его отца.

Сначала Корнелиус Б. Пилгрим не слишком заинтересовался молодой англичанкой, которая почти всегда молчала, когда они сидели в гостиной перед обедом. Однако он не догадывался, что ее сдержанность объяснялась ужасом перед шестью переменами блюд, каждое из которых было приправлено ингредиентом, напоминавшим по запаху носки сборщика морских моллюсков из Суонси. Ее мутило при одной мысли об анчоусном паштете. А хозяйский сын то и дело поглядывал на каминные часы в надежде, что вечер скоро закончится. Однажды, когда они сели за стол, к своему большому облегчению, он вообще ее почти не видел: гостья была скрыта от его глаз стоящей на столе высокой, по тогдашней моде, кадкой с пальмой. Девушка заговорила лишь после того, как были поданы закуски: сказалось чувство успокоения, когда выяснилось, что фазан на ее тарелке не сдобрен паштетом из анчоусов. Теперь ей ничто не мешало, и она принялась рассказывать о первых в мире статуях динозавров, выставленных в лондонском Хрустальном дворце, который она недавно посетила. Там скульптор Бенджамин Уотерхаус Хокинс устроил знаменитый обед внутри огромного игуанодона, имевшего в длину целых тридцать футов.

– На эту трапезу он пригласил более двадцати джентльменов, принадлежавших миру науки, – заметила гостья, звонко рассмеявшись.

Очарованный ее английским выговором, Корнелиус Б. Пилгрим поднял глаза и попытался разглядеть девушку сквозь листья пальмы, но уловил только слабый блеск бриллиантов. В конце застолья, когда она спросила, намерен ли он всю жизнь заниматься бизнесом, продолжая дело своего отца, он почувствовал всю силу ее привлекательности. И прежде чем молодой человек осознал, что говорит, он объявил, что собирается стать палеонтологом.

Как только дамы оставили джентльменов, чтобы те могли насладиться сигарами, Пилгрим-старший, и без того разгневанный тем, что фазан на его столе имеет вкус дичи, а не анчоусов, простер руки к сыну и просил: «А как же паштет?» Однако перед Корнелиусом Б. Пилгримом теперь забрезжила перспектива жизни без соленого деликатеса, и он отверг все мольбы отца занять подобающее место в его торговом доме. Графин с портвейном обошел сидящих за столом несколько раз, прежде чем стало ясно: стороны не идут на уступки и все попытки заключить сделку бессмысленны. Когда наконец утомленный хозяин предложил джентльменам присоединиться к дамам в гостиной, его сын сразу же подсел к англичанке, которая открыла ему глаза на мир новых возможностей. Они прервали беседу лишь тогда, когда всем выдали по свече, чтобы идти наверх спать: молодые люди замолчали, пораженные внезапной мыслью, что им предстоит расстаться до утра.

Беседа юной пары возобновилась во время завтрака, когда они оба выбрали вареные яйца в надежде, что тут обошлось без анчоусовой приправы. Сын хозяина и англичанка переглянулись, обнаружив, что солоновато-рыбный вкус все-таки проник через скорлупу, и с этого момента напрочь позабыли о правилах хорошего тона. Пытаясь подавить смех, девушка фыркнула и тут же заразила весельем Корнелиуса Б. Пилгрима. Казалось, их возмутительному хохоту не будет конца. Пилгрим-старший, и без того раздраженный тем, что не выспался ночью, немедленно попытался прекратить этот гвалт. Но его негодование только подлило масла в огонь. Тогда англичанин, рассердившись на дочь за безобразное поведение, изгнал ее из-за стола и быстро съел пять злополучных яиц, надеясь замять скандал. Гости уехали в то же утро, на день раньше, чем собирались. Молодым людям даже не дали попрощаться. С комком в горле Корнелиус Б. Пилгрим стоял у окна и смотрел вслед уезжающей карете. И только когда безутешный влюбленный заперся в своей спальне, чтобы скрыть неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, он нашел там предназначенную ему записку. На ней был нарисован хокинсовский игуанодон из Хрустального дворца. Доисторический ящер улыбался и держал во рту маленького анчоуса.

Именно Корнелиус Б. Пилгрим отправил первое письмо своей любимой. Не в силах дождаться ответа, он послал второе, потом третье. Наконец отец спросил, почему у сына пальцы постоянно испачканы чернилами. У него вошло в привычку сидеть дома, поджидая очередной визит почтальона. Но письмо с английской маркой все не появлялось. Лишь четыре месяца спустя пришел наконец ответ, написанный торопливым почерком, выдававшим сильное чувство. В нем говорилось, что отец спрятал присланные ей письма и она только что нашла их в ящике его стола. Девушка умоляла продолжать переписку и в ожидании ответа обещала каждый день вновь и вновь перечитывать те письма, которые он уже прислал. Однако отец обнаружил и сжег конверты с истертыми ее пальцами краями. Каждый раз, когда он уходил из дому, дочь принималась искать новые спрятанные им письма. Но шли месяцы, а она так ничего и не находила. В конце концов она решила, что страсть, которую питал к ней американец, утихла, и, поскольку ее сердце уже было навеки разбито, она приняла первое же предложение выйти замуж.

Шесть лет назад, когда Пилгрим-старший узнал о смерти своего английского поставщика, он пригласил его дочь погостить со своим мужем – в память о человеке, который помог ему сколотить состояние. Корнелиус Б. Пилгрим, который в течение продолжавшейся одиннадцать лет разлуки вел холостяцкий образ жизни, ощутил, что старое чувство вновь вспыхнуло в нем в тот самый миг, когда он увидел любимую. Он сам выбрал меню, и оно в точности воспроизводило знаменитый ужин Хокинса, устроенный внутри полой статуи игуанодона. Но, несмотря на суп из «фальшивой черепахи», currie de lapereau au riz, вальдшнепов и желе с мадерой, миссис Бэгшот за все время ужина ни разу не упомянула об их давней встрече и предоставила вести застольную беседу мужу, который говорил только о себе. Когда же на следующее утро Корнелиус Б. Пилгрим за завтраком отдал предпочтение вареным яйцам и проворчал, что те пахнут матросским бельем, она и не подумала оторвать взгляд от котлеты.

И лишь после того, как багаж гостей был погружен в карету, Корнелиусу Б. Пилгриму удалось застать свою возлюбленную в библиотеке и объясниться с ней наедине. Глядя во двор через оконное стекло, миссис Бэгшот призналась, что лишь совсем недавно обнаружила вторую пачку его писем, найдя их после смерти отца в ящике для сигар. Она унесла их в сад, чтобы там прочитать, и только дрозды слышали ее рыдания.

– Думала, вы разлюбили меня, ведь я так и не получила от вас больше ни одного письма.

Миссис Бэгшот отвернулась от окна, и они молча смотрели друг на друга, представляя себе жизнь, которую могли бы прожить вместе. Глаза англичанки наполнились слезами, и она пошла к карете, а ее обожатель остался один, задыхаясь от слов, которые остались невысказанными.

Когда Корнелиус Б. Пилгрим прибыл в Англию изучать призраков и, к своему ужасу, обнаружил, что миссис Бэгшот уехала в Египет, он совершил паломничество в Хрустальный дворец. Американец нашел там игуанодона, которого немедленно узнал по хранимой в кармане затертой картинке. Ящер был в точности такой же, не хватало лишь анчоуса в его пасти.

– Вы больше так никого и не полюбили? – спросила Минк, немного помолчав.

– У меня не получилось, – ответил гость, опуская голову.

– Так, значит, вы пытались выяснить причину смерти генерала, желая вернуть любимую?

– Да. Но мы почти не разговаривали после ее возвращения.

– Простите меня, мистер Пилгрим, но будь я инспектором полиции, то пришла бы к выводу, что его смерть вам выгодна.

Американец помолчал немного.

– Пожалуй, так и есть, – ответил он и, объявив, что ему нужно подготовить фонограф, встал и вышел из комнаты, не дожидаясь, когда его проводят до двери.

Принцесса достала из черепаховой коробки сигарету, закурила и вернулась в отцовское кресло. Она откинулась на спинку и затянулась, глядя в пол. Все попытки Минк выяснить, кто убил генерала, так ни к чему и не привели. Может, это сделала графиня, которая, едва смирившись со смертью мужа, услышала от Бэгшота, что ее любимый не погиб, а преспокойно живет с новой семьей? Не испугалась ли она, что ее постыдный секрет выйдет наружу и придется освободить апартаменты во дворце, раз по закону она все еще замужем? И как насчет леди Монфор-Бебб, которая возмущалась шуточками генерала по поводу ее игры на фортепиано? А ведь музицирование помогало бывшей пленнице мириться с чувством вины за то, что она выжила в Первую афганскую войну… Не подтолкнул ли этот грубиян леди Монфор-Бебб к опасной черте, направив к ней торговцев, пусть даже это и была шутка? А может быть, преступление совершила леди Беатрис, считавшая, что генерал убил ее голубей, – свадебный подарок от человека, о любви которого она никому не могла рассказать? Не узнал ли генерал Бэгшот о тайном браке садовника и аристократки и не стало ли ей об этом известно? Если бы он раскрыл всем этот секрет, нарушительницу правил приличия не только изгнали бы из светского общества, но и лишили бы права жить во дворце. Но как могла Минк подозревать этих трех женщин, которых считала своими подругами?

А что, если убийцей был Уильям Шипшенкс, обвинявший генерала в смерти матери? Или садовник, чей тайный брак мог разоблачить Бэгшот? Не пытался ли Томас Траут защитить женщину, которую любил, от публичного позора и утраты жилья, которое сам он никогда не смог бы ей обеспечить? А ведь у него под рукой всегда имелся мышьяк для защиты виноградной лозы от крыс. Но американец мог просто выдумать историю о ссоре садовника с Бэгшотом, чтобы отвлечь от себя внимание, и сам убить генерала, желая заполучить его супругу. А ведь была еще Элис Кокл, которая потеряла работу горничной после того, как хозяин обвинил ее в краже.

Впрочем, убийцей мог оказаться и не заподозренный ею человек. Но кто именно? Принцесса снова подумала о расставании с Пуки, ближе которой у нее никого не было с тех пор, как умерла мать. Минк вдруг пришло в голову, что следовало бы продать изумрудные бабушкины серьги и на вырученные деньги нанять частного сыщика. Просто уму непостижимо, почему она не подумала об этом раньше. В этот момент вошла Пуки, чтобы заменить в вазе цветы, а Минк сидела, не поднимая глаз, не в силах взглянуть на нее. Служанка смущенно посмотрела на свою госпожу, молча взяла вазу и закрыла за собой дверь.

В том, что рассказал Корнелиус Б. Пилгрим, принцессе почудилась какая-то неувязка. Почему миссис Бэгшот начала переустройство своих апартаментов так скоро после смерти мужа, хотя раньше не видела в этом необходимости, несмотря на свой утонченный вкус? Минк нашла объяснение очень быстро. Она затушила сигарету, выбежала из дому и нагнала Корнелиуса Б. Пилгрима у Королевского теннисного корта.

– Если миссис Бэгшот будет заново отделывать спальню мужа, не затруднит ли вас принести мне крохотный кусочек старых обоев? – спросила принцесса. – Узор на них так мне нравится, что хотелось бы найти что-то похожее для Чащобного дома. Его тоже надо бы подновить. Я не хочу беспокоить миссис Бэгшот из-за такого пустяка.

– Конечно не затруднит, – ответил американец, и они пошли к Фонтанному двору.

Минк ждала в крытой галерее, когда он снова выйдет, и гадала, правильно ее предположение или нет.

– Вам повезло, – сказал Корнелиус Б. Пилгрим, вручая ей серебристо-синий обрывок, который он нашел на полу. – Рабочие еще не выбросили мусор.

Вернувшись домой, принцесса зажгла свечу на каминной полке в гостиной и подержала бумагу над огнем. Потом она задула пламя, и по комнате распространился явственный запах чеснока. Ошибки быть не могло. Теперь она знала, в чем дело.

Уже через несколько минут Минк вышла из дому. С крыльца она крикнула Пуки, чтобы та заперла входную дверь и никому ее не открывала. Принцесса устремилась по Моут-лейн. Экскурсанты отрывались от своих путеводителей и провожали ее взглядом. Она теперь знала, как умер генерал, но ей необходимо было выяснить, почему это произошло. Минк вышла на Рыбный двор и направилась по узкому проходу к апартаментам графини. Дверь открыла Элис. Стоя на пороге, она заправляла прядь, выбившуюся из пучка волос у нее на затылке.

– Я всего на пару слов, – проговорила Минк.

– Ее светлость все еще в постели. У нее болит голова после вчерашнего бала, ваше высочество, – ответила девушка.

– Мне нужно переговорить с тобой, Элис. С глазу на глаз.

Улыбка исчезла с лица служанки, она вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь. Поглядывая наверх, на окна чужих апартаментов, Элис прошла по выщербленным каменным плитам в другой конец двора и направилась в сторону Теннис-Корт-лейн. Минк последовала за ней, и вскоре они оказались в одной из заброшенных со времен Тюдоров кухонь, которые давно стали обиталищем летучих мышей.

– Не многие сюда приходят, – сказала служанка, вытирая дубовый стол тряпкой и садясь на него. Внезапно она чихнула.

– Учитывая твое нынешнее состояние здоровья, Элис, это место не слишком тебе подходит, – заметила принцесса.

Горничная удивленно посмотрела на нее.

Минк подняла брови:

– Насколько я понимаю, Элис, ты в положении. Этим, видимо, и объясняется бутылка мышьяка в твоей комнате.

Слеза медленно скользнула по лицу девушки.

Минк дала ей носовой платок и положила руку на ее плечо:

– Ты не первая из служанок, которая хотела бы избавиться от нежеланного ребенка.

Вскоре слезы Элис просохли, и она снова была в состоянии говорить. Бедняжка высморкалась и рассказала, как для нее наступил конец света, когда она узнала о том, что ее ожидает. После гибели отца на железной дороге служанка отдавала половину жалованья матери, которая, кроме нее, растила трех сестер и брата. Опасаясь, что они окажутся в работном доме, если она потеряет место, несчастная просила доктора Хендерсона помочь ей избавиться от ребенка. Но рецепт, который он ей дал, оказался чаем из одуванчиков. Однажды утром, когда девушка пришла занять у кухарки леди Беатрис немного крахмала, госпожа позвонила в колокольчик, и служанка пошла наверх, в гостиную. Элис огляделась в поисках чего-нибудь съестного, заметила бутылку с мышьяком и сунула ее в карман.

– Я так и не воспользовалась ядом, – сказала она, покачав головой. – За это мне пришлось бы гореть в аду.

– Должно быть, для тебя стало настоящей катастрофой опуститься с должности горничной до положения «прислуги за всё», – заметила Минк. – Думаю, у тебя была перспектива стать личной камеристкой своей госпожи.

Служанка вытерла нос:

– Так бы и произошло, если бы генерал не обвинил меня в краже и не уволил. Мне еще повезло, что графиня взяла меня на работу. Однако, заметьте, я обхожусь ей дешево.

Минк посмотрела на девушку.

– Ты еще работала, когда миссис Бэгшот потеряла ребенка? – спросила она.

Элис подняла на нее глаза:

– О-о-о, мэм! Это было ужасно.

И она поведала историю, которую хранила в тайне все это время. В тот день, когда миссис Бэгшот должна была родить, вся женская часть прислуги собралась у дверей ее спальни в надежде услышать первый крик младенца. Когда это произошло, они плакали от радости, потому что предыдущие дети миссис Бэгшот рождались мертвыми. Горничные помчались вниз, на кухню, чтобы сообщить счастливую весть о появлении на свет младенца, и это был единственный раз, когда дворецкий счел возможным позаимствовать у хозяина бутылку шампанского, чтобы отпраздновать такое событие.

Несколько месяцев спустя, когда Элис чистила в комнатах лампы и подрезала на них сгоревшие фитили, она раскрыла дверь в гостиную и увидела, как доктор Барнстейбл спускался в прихожую, неся на руках ребенка. Поскольку хозяйки не было дома, а няньку послали с каким-то поручением, девушка удивилась тому, что увидела. Она встала у окна, наблюдая, как доктор торопливо идет по Рыбному двору, и услышала тихое хныканье Изабеллы. Элис бросилась искать генерала Бэгшота и обнаружила его в библиотеке. Тот сидел, уронив голову на руки. По-прежнему сжимая в руках тряпку и ножницы, она спросила его, почему врач забрал девочку. Генерал, вздрогнув, объяснил, что Изабелла внезапно заболела. Доктор Барнстейбл сделал все, что мог, но спасти младенца ему не удалось. Горничная сказала хозяину, что ребенок, должно быть, пришел в себя, когда попал на свежий воздух: она слышала его крик, когда врач уходил. Но Бэгшот настаивал: девушка ошиблась – врач только что выписал свидетельство о смерти. Встав с кресла, генерал велел служанке никогда больше не упоминать об этом, если ей хоть немного жаль миссис Бэгшот. Подобные нелепые бредни могут довести бедняжку до сумасшедшего дома. Несчастная и так слишком чувствительна.

Новость быстро распространилась по дому, и скоро слуги знали, что Изабелла мертва. Когда миссис Бэгшот вернулась с прогулки, все прятали от нее глаза. Генерал немедленно увел жену в спальню. Крик несчастной матери был слышен даже на кухне. Прошло несколько месяцев, прежде чем она снова стала спускаться вниз. Слугам велели никогда больше не упоминать имени Изабеллы.

– К тому времени меня уже уволили, – сказала Элис, сжимая в кулаке мокрый носовой платок принцессы. – Вскоре после того, как врач забрал Изабеллу, генерал обвинил меня в краже брошки миссис Бэгшот, маленького лягушонка с бриллиантовыми глазами. Потом он повел меня наверх и нашел украшение под моей подушкой. Забавно.

– И ты никогда никому не говорила, что слышала плач Изабеллы? – спросила Минк.

Элис объяснила, что она сама начала сомневаться, и ей не хотелось, чтобы миссис Бэгшот угодила в сумасшедший дом из-за ее фантазий.

– Госпожа всегда была ко мне добра. Не то что ее муж. Он поймал меня на Теннис-Корт-лейн однажды вечером, возвращаясь из клуба. Прижал к стене и задрал юбки. От него пахло спиртным.

Удовлетворив свою похоть, генерал объявил: если Элис кому-нибудь пожалуется, он скажет миссис Бэгшот, будто видел некоего солдата, который входил в комнату служанки, когда хозяйка отсутствовала.

– И вот теперь я ношу его ребенка, мэм, и, когда это станет заметно, опять потеряю место, – всхлипнула она.

Когда Минк вернулась в Чащобный дом, дверь была открыта. Хендерсон стоял в прихожей и разговаривал с Пуки.

– Если вы, доктор, пришли извиниться за свое нелепое поведение прошлым вечером, то простите: у меня абсолютно нет времени вас выслушать. А эта дверь должна быть заперта. Я дала четкие инструкции не открывать ее никому, – проговорила она сердито.

Но терапевт пришел вовсе не для того, чтобы просить прощения за то, что случилось на балу.

– Рассыльный бакалейщика только что сообщил мне, что инспектор Гаппи прибыл лондонским поездом. Он собирается арестовать вашу служанку, – сказал он.