43

Летний отпуск мы провели в Америке. Сменим обстановку, так мы решили. Другая обстановка, не как на пляже (или у бассейна). Путешествие, а не просто отдых на одном месте. Путешествие с массой развлечений, с новыми впечатлениями и нехваткой времени на раздумья — на размышления, на бессонные ночи.

Поездка, может, и «не поставит Юлию на ноги», но подействует оздоровляюще, рассуждали мы. Очистит чувства и мысли. Может, после поездки удастся открыть новую страницу.

Начали мы с Чикаго. Поднялись лифтом на верхний этаж небоскреба Сирс-Тауэр, окинули взглядом город и озеро Мичиган. Прокатились по улицам в открытом двухэтажном автобусе. Завтракали в «Старбакс». Вечерами ужинали в ресторанах, где заказывали любимые блюда Юлии. Итальянские. Пасту. Но и за столом она не вынимала из ушей белые наушники айпода. Не то чтобы совсем отключалась, нет, благодарно улыбалась, когда перед нею ставили тарелку равиоли и официант посыпал их тертым сыром. Клала голову на плечо Каролины, гладила мать по руке. Только почти не разговаривала. Иногда напевала песенку, которую слушала через айпод. В обычной ситуации мы бы что-нибудь об этом сказали. «Мы за столом, Юлия. Прервись, немного погодя можешь слушать дальше». Но мы молчали. Думали: пусть делает что хочет. Пока что определенно не время переворачивать страницу.

На прокатной машине, белом «шевроле-малибу», мы поехали на запад. Видели, как ландшафт мало-помалу становится более скудным и пустынным. Лиза на заднем сиденье восторженно вскрикивала при виде первого ковбоя и первого бизона. А Юлия сидела в наушниках. Чтобы привлечь ее внимание, приходилось кричать:

— Смотри, Юлия! Вон там, на голой скале. Стервятник.

Тогда она вынимала из уха один наушник.

— Что ты говоришь?

— Стервятник. Вон там. Нет, уже улетел.

В Национальном парке Бэдлендз мы видели таблички, предупреждавшие о присутствии гремучих змей. Возле горы Рашмор сфотографировали высеченные в скале головы четырех американских президентов. То есть сфотографировала Лиза, мы дали ей камеру. Мне самому никогда не хватало терпения фотографировать, Каролина еще делала снимки, когда дети были маленькие, но позднее тоже бросила. А Лизе это занятие нравилось, лет в девять она увлеклась фотографией. Поначалу снимала на отдыхе главным образом бабочек и цветы, потом все чаще семью.

Юлия старалась изо всех сил. На всех снимках улыбалась. Но вроде как ради нас. Или чувствуя за собой вину в собственной мрачности. В парке Кастера, где мы на несколько дней сняли хижину, она в буквальном смысле попросила прощения:

— Sorry. Я, наверно, не самая веселая компания.

Мы сидели возле хижины за столом для пикника, рядом на жаровне шипели куски говядины и гамбургеры.

— Не говори глупости, Юлия, — сказала Каролина. — Ты у нас самая милая и самая веселая дочка. Делай что тебе хочется. Для того и каникулы.

Лиза стояла возле барбекю, переворачивала мясо.

— А я? — воскликнула она. — Я тоже самая милая и самая веселая?

— Конечно, — ответила Каролина. — Ты тоже. Вы обе. Самое прекрасное, что у меня есть.

Я посмотрел на жену. Она прикусила губу и потерла глаза. А немного погодя встала:

— Пойду посмотрю, есть ли еще вино.

— Да оно ведь здесь, мама! — крикнула Лиза. — Стоит на столе.

В Дэдвуде мы зашли в «Джейкс», ресторан Кевина Костнера. Весь обед пианист громко играл на рояле, нормально не поговоришь. Юлия сидела в наушниках, поклевала еду и скоро отодвинула тарелку. В Коди мы ходили на родео. В Йеллоустонском парке снова видели бизонов, а еще лосей и разных оленей. Мы вышли из машины там, где вдоль узкого шоссе выстроилось множество автомобилей. Люди с биноклями показывали на холм за ручьем.

— Медведь, — сказал какой-то мужчина. — Правда, он только что скрылся за деревьями.

Остановились мы и у «Старого верного», у гейзера, который каждые пятьдесят минут выстреливает в воздух белопенной струей. «Ого!» — воскликнула Лиза, когда это произошло. Юлия улыбалась и покачивала головой под музыку айпода.

Мы свернули на юг. Увидели первых индейцев. Проехали по долине Моньюмент-велли и остановились на полузаброшенной парковке, там развевался американский флаг и стоял серебристый караван, где продавались резные индейские вещицы.

— Не хочешь выйти посмотреть? — спросила Каролина у Юлии, которая осталась на заднем сиденье. Юлия помотала головой, потерла глаза.

— Посидеть с тобой? — спросила Каролина.

В Кейенте мы услышали, что на всей территории резервации навахо действует сухой закон и ни капли алкоголя нигде не получишь. Ни в ресторане, ни в супермаркете.

— Прямо как в Иране, — сказала Каролина, отпив глоток колы. — Посреди Америки.

На первой смотровой площадке у Большого каньона Юлия расплакалась. В эту минуту мы с ней были вдвоем, Лиза и Каролина как раз зашли в кирпичный домик туалета. Мы стояли на краю, на выступе без ограждения, чуть поодаль от многочисленных групп туристов.

— Посмотри, вон там. — Я показал на хищную птицу, вероятно орла, который, не шевеля крыльями, парил метрах в пяти от нас. — Хочешь вернуться в машину? — спросил я. Посмотрел вбок и только теперь увидел, что Юлия сняла наушники. Плакала она беззвучно, слезы просто текли из глаз по щекам.

— Я больше не вижу, как это красиво, — сказала она.

Я почувствовал, как по спине пробежали холодные мурашки. Шагнул к ней, протянул руку. Очень осторожно, всего лишь хотел взять ее за запястье. С тех пор как я месяцев восемь назад осматривал ее, она старалась избегать физического контакта со мной. Я думал, со временем это пройдет, но нет. Когда я протянул к ней руку, она мгновенно отвернулась — за всю поездку мы ни разу даже не дотронулись друг до друга.

— И не надо, — сказал я. — Вовсе не обязательно находить это красивым.

Я взял ее руку. Минуту-другую мы стояли так, потом она посмотрела вниз, на руку отца, сжимающую ее собственную, и высвободилась. Повернулась и пошла вверх по тропинке, в сторону туалета, откуда как раз вышли Каролина и Лиза. Увидев мать, Юлия ускорила шаги. Под конец она бежала. И бросилась в объятия Каролине.

Тем вечером мы остановились на ночлег в Уильямсе, одном из городков на знаменитом шоссе номер шестьдесят шесть. Поужинали на воздухе, в мексиканском ресторане. Мы с Каролиной пили «маргариту». Когда подали закуски, между столиками появился ковбой с гитарой. В нескольких метрах от нашего столика он поставил на террасу ящик и стал на него. Я смотрел на Юлию, когда ковбой начал свое выступление. Пока что Юлия еще не притронулась к тарелке с энчиладой. Взгляд у нее был такой же, как днем, когда она смотрела на Большой каньон.

Гостиница располагалась у железной дороги. Я лежал в темноте без сна, слушал товарняки, проходившие каждые полчаса. Издалека слышал, как они приближаются, дают гудок: жалобный звук вроде крика совы или животного, заплутавшего в ночи. Бесконечные товарняки. Я пробовал считать вагоны, но с очередным поездом забывал подсчеты. Думал о Большом каньоне и о поющем ковбое. О слезах Юлии и ее взгляде, совсем недавно, в мексиканском ресторане.

— Марк? — Я ощутил на затылке руку Каролины. — Что случилось?

— Ты не спишь? Постарайся заснуть.

Рука Каролины добралась до моего лица, пальцы ощупывали щеки.

— Марк, что случилось?

Мне пришлось откашляться, чтобы голос звучал нормально.

— Ничего. Слушаю поезда. Вот опять один на подходе…

Каролина прижалась ко мне. Подсунула одну руку мне под голову, другую положила на грудь.

— Не огорчайся. То есть ты, конечно, можешь огорчаться. Я тоже огорчаюсь. Но ты заметил, что она уже не все время слушает айпод? Начинает смотреть по сторонам. Вот только что в ресторане. Смена обстановки все же на пользу, Марк.

Я в это не верю, хотелось сказать мне. Но я не сказал. Некоторое время лежал тихонько, считал вагоны.

— Пожалуй, сумею сейчас опять заснуть, — сказал я.

В Лас-Вегасе мы днем лежали в шезлонгах у одного из бассейнов отеля «Тропикана». Мы с Каролиной опять пили «маргариту». Во время так называемого happy hour иной раз заказывали по четыре подряд. Бросили доллар-другой в игральные автоматы. Вечером прогулялись по освещенным улицам мимо казино. У отеля «Белладжо» полюбовались фонтанами, танцующими под музыку. «Маргариты» к тому времени выветрились, я слушал стук крови в висках и уже не смел глянуть вбок, на старшую дочь. Каролина держала Юлию за руку. Лиза охала и ахала при каждом новом коленце фонтана и фотографировала. Я купил на всех мороженого и колы в ларьке, но и после колы во рту осталось сухо.

— Пожалуй, надо заняться чем-нибудь другим, — сказала Каролина, когда мы уже легли в постель.

Девочки занимали соседнюю комнату. Я смотрел по телевизору покерный турнир.

— Да? — Я залпом осушил банку «Будвайзера», которую достал из мини-бара.

— Чем-нибудь спокойным, — сказала Каролина. — Возможно, мы ошиблись, отправившись в путешествие. Возможно, для нее слишком много впечатлений разом.

У меня вдруг защипало глаза.

— Черт, — буркнул я.

— Марк! Неужели ты не можешь придумать ничего другого, кроме бесконечных выпивок? Речь идет о нашей дочери. О ее печали. Не о нашей.

— Что? — сказал я куда громче, чем рассчитывал. — Это кто здесь напивается? Ты вообще-то тоже не прочь выпить «маргариту». Никогда не можешь отказаться. Никогда! Последи за собой. И послушай! Этот деланно бодрый тон. Сегодня Лиза подмигнула мне, когда ты хихикала в шезлонге и опрокинула полное ведерко попкорна. Юлия, конечно, ничего не говорит, но, по-твоему, ей приятно целый день видеть вдрызг пьяную мать?

— Я? Вдрызг пьяная? Марк, ты сам не знаешь, что говоришь. Юлия достаточно взрослая, поэтому она знает, что ее мать, выпив бокальчик-другой, иной раз впадает в веселое настроение. Иначе она бы не стала, наверно, все время ходить рядом со мной и держать меня за руку? А вот ты — дело другое. От выпивки ты совершенно меняешься. И она вправду боится тебя.

Я аж задохнулся, из легких словно вмиг выкачали весь воздух.

— Если она боится меня, то по твоей милости! — Я вскочил с кровати, швырнул в стену пустую пивную банку. — Ведь ты знай изображаешь милую мамочку. Милую, участливую мамочку, которая сочувствует изнасилованной дочке. Ты не хуже меня знаешь, что из-за прошлого лета ей мало проку от твоей вечной болтовни насчет того, в котором часу она должна быть дома. Что она всегда считала меня милее тебя. Черт побери, меня тошнит от такого поведения. Порой мне кажется, в глубине души ты рада, что можешь теперь изображать заботливую мамочку, утешая бедную, несчастную, изнасилованную дочь. Но она уже не маленькая, Каролина. Совершенно бесполезно изображать при ней мамочку. Ты лишь загоняешь еще ее глубже в эту грязь!

В стену застучали. Мы оба зажали себе рот рукой и испуганно переглянулись.

— Тише! — послышался голос Лизы. — Спать не даете!

Последнюю неделю мы снимали квартиру в Ла-Голете, предместье Санта-Барбары на Тихом океане. Ели на пристани крабов, Лиза фотографировала огромных чаек и альбатросов, которые резко пикировали на столики и улетали, схватив объедки. Потом мы бродили по торговым улочкам. Юлия купила блузку. Потом пару кроссовок «Найк». Иногда я ждал на улице, когда она брала мать за руку и тащила ее в очередной магазинчик.

Но временами она смеялась. Все чаще. На сей раз по-настоящему. В квартире подолгу стояла перед зеркалом, потом демонстрировала нам обновки.

— Ну как? Мне идет? — спрашивала она. — Не узковато в плечах?

Лиза фотографировала Юлию, когда та в новых нарядах позировала ей на балконе квартиры. Приподнимала ногу, опираясь каблуком на поперечную планку балюстрады. Надевала новые солнцезащитные очки, сдвигала их вверх, в волосы. Лиза сидела на корточках, приставив камеру к левому глазу.

— Посмотри на солнце, — говорила она. — А теперь на меня… Да, вот так… взгляд… смотри так.

В один из последних дней мы опять пошли в мексиканский ресторан, в обсаженное пальмами и кактусами патио недалеко от пляжа.

— «Маргарита?» — спросил я у Каролины.

— Одну, пожалуй, — ответила она и подмигнула мне.

Потом на главной улице города состоялась процессия. Дочери пробились сквозь толпу, чтобы лучше видеть, а мы немного отстали на тротуаре, правда ни на секунду не упуская их из виду.

— Мы и вправду не очень-то хорошо придумали с этим путешествием, — сказал я.

Жена склонила голову набок, положила ее мне на плечо. Теплые волосы коснулись моей щеки.

— Да, — сказала она.