35

Час-другой спустя — я по-прежнему сидел на стуле возле двери, курил, Каролина прикорнула рядом с Юлией — по лестнице спустился Ралф.

— Я подумал, может, ты еще не спишь, — сказал он; под мышкой у него была бутылка виски, в руках — два стакана со льдом.

Некоторое время мы молча сидели рядом. Где-то в сухих кустах на той стороне бассейна упрямый кузнечик стрекотал, потирая друг о друга задние ножки. Этот стрекот и позвякиванье льда в стаканах — единственные звуки среди мертвой тишины. Небо на востоке уже начинало светлеть. Я смотрел на неподвижную воду бассейна, подсвеченную из глубины. Потом перевел взгляд на трамплин для прыжков. Тот же, что вчера, и все-таки другой. И сад, и дом тоже другие. И не только это. В будущем я не желал видеть ни сад, ни дачный дом, ни бассейн. Пожалуй, никогда. Мне хотелось домой.

Ралф потер правое колено.

— Ловко ты меня сшиб, Марк. Где научился? В армии? В университете?

Я глянул на его колено. Снаружи ничего не заметно, обычное волосатое мужское колено, а вот внутри, я знал, все мышцы и связки до предела растянуты. Я не обратил внимания, как он спустился по лестнице и сел рядом, но, по всей вероятности, ближайшие несколько дней будет хромать.

— Что ты потом делал? — спросил я. — Сразу поехал домой?

— Еще немного прошелся по пляжу. Вдоль моря. Ну, «прошелся» не то слово. Проковылял. Поначалу я почти ничего не чувствовал, но затем внутри возникла дергающая боль. — Он щелкнул пальцем по колену. — И я подумал: чего я тут торчу? Поеду-ка домой.

Признаться, в своих расчетах я не принимал во внимание Ралфово колено. Просчитывал, мог ли он дойти до другого развлекательного центра и вернуться обратно. И мог ли быть дома, когда Юдит звонила ему. Но я совершенно упустил из виду его колено.

Зачем Ралфу Мейеру с больным коленом идти больше километра к другому центру? А потом обратно? Это не только маловероятно, но почти невозможно физически.

— Тебе надо обязательно нагружать его движением, — сказал я. — Если будешь сидеть сиднем, оно может потерять подвижность.

Ралф вытянул правую ногу. Пошевелил толстыми пальцами в пластиковом шлепанце. Застонал. Даже губу прикусил, как я заметил, глянув на него. Если он играл, то играл очень хорошо. Я не исключал ничего. В том числе и что вся эта чепуха насчет колена наиграна. Что он использует колено как алиби.

— Я поговорил со Стэнли и Эмманюель, — продолжал он. — Вы можете оставаться в этой квартире сколько захотите. Мы что-нибудь придумаем.

Я хотел было ответить, что в этом нет нужды, что через несколько часов мы уедем, но вовремя осекся. Как знать, может, известие о нашем отъезде станет для него облегчением. А я не хотел, чтобы он испытывал облегчение. Пока не хотел.

— Где Алекс? — спросил я.

Глядя прямо перед собой на подсвеченную синим воду бассейна, я внимательно следил за физической реакцией Ралфа. И он вправду переменил позу. Чуть наклонился вперед, потер рукой лицо, потом опять откинулся на спинку стула.

— Наверху. — Ралф скрестил ноги, на сей раз без стона. — Спит. Хочешь еще? — Он поднял с земли бутылку, поднес к моему стакану.

— О’кей. Он тебе что-нибудь говорил?

Ралф налил себе и только потом ответил:

— Мальчишка совсем в кусках. Чувствует себя виноватым. Я ему сказал, что он не должен чувствовать себя виноватым.

Я глубоко вздохнул. Поднес стакан к губам. Лед растаял. Тепловатое, разбавленное водой виски.

Вот так я мог сказать. Но не сказал. Ощутил волну жара на лице, а это нехорошо. Голова должна оставаться холодной. В буквальном смысле.

— Да, ему незачем чувствовать себя виноватым, — сказал я. — Но ведь, возможно, он что-то видел? А рассказать не смеет. Как раз оттого, что чувствует себя виноватым.

— И что же он в таком случае должен был видеть? — Ралф снова переменил позу, быстро отпил несколько глотков виски. Язык тела. Если принять во внимание язык его тела, то и он рассказал мне не все, что должен бы. Хотя, возможно, он лишь выгораживал своего сына.

Теперь я подумал и кое о чем еще. Как ни глупо, однако же раньше эта мысль мне в голову не приходила. Юлия ничего не помнит. Но Ралфу я об этом не говорил. И Алексу не говорил, и вообще никому. В сущности, кроме нас с Каролиной, никто об амнезии не знает. Или все-таки? Я попробовал как можно детальнее восстановить в памяти минувшие часы. Кто не заходил к нам в комнату, а кто заходил и когда именно.

Все старались поменьше нас донимать и с расспросами не приставали. Юдит… Уложив Томаса и Лизу, она спустилась к нам, о чем-то спросила. Знает ли Юлия, кто или что… Она еще в шоке, ответили мы. И не знает. Вероятно, память заблокировало, сказал я, как часто бывает в таких случаях. Говорили мы шепотом. А когда Юлия открыла глаза, замолчали. Эмманюель ни о чем больше не спрашивала, Стэнли позднее тоже. Вполне возможно, Юдит рассказала Ралфу, чтó слышала от нас внизу. А тогда… Возможно, Ралф обосновался подле меня с бутылкой виски, поскольку знал, что Юлия рано или поздно опознает своего обидчика?

Разве только… В висках у меня резко застучало. Разве только Юлия уже была без сознания… Об этом каждый читал в газетах. Украдкой подбрасывают что-то в напиток. Таблетку, от которой девочки быстрее пьянеют. Становятся смешливее. Уступчивее. Или даже попросту отключаются. Отпускают все тормоза и идут с мужчиной, с которым идти бы не следовало. А иной раз от такой комбинации алкоголя и таблеток они теряют сознание.

Я старался не думать об этом и все равно думал. Мужчина — по всей вероятности, взрослый мужчина — наклоняется к бесчувственной тринадцатилетней девочке и… Больной, говорит народ. Такие типы явно больные. Но это не болезнь. Болезнь можно вылечить, во всяком случае лечить. А здесь совсем другое. Изъян. Дефект конструкции. Треснувшую бутылку лимонада изымают из продажи. Вот так надо поступать и с подобными типами. Не лечить. А сразу изымать. Уничтожать всю партию. Не хоронить. Не кремировать. Мы не желаем, чтобы этот прах смешался с воздухом, которым мы дышим.

Я поморгал глазами. Правым глазом, сообразил я; до сих пор я не обращал внимания, но после возвращения с пляжа левый глаз вообще не открывался. Боли не причинял, нет, просто не открывался. Сперва я попробовал заставить веко подняться, но безуспешно, тогда потянул пальцами за ресницы. Потер опущенное веко, нажал на него кончиками пальцев, глаз все равно не открылся. Симптом нехороший, я знал. Прежде чем сесть в машину, мне предстояло неприятное дельце. Что у тебя с глазом? — спрашивал меня буквально каждый. Может, посмотреть хорошенько, что там с глазом? — спросила одна Каролина. Нет, отрезал я.

Я глянул вбок, на грузное тело актера. Он сидел, опершись локтями на ляжки и подперев голову ладонями. Через несколько часов мы уедем. Первые двадцать четыре часа, они важнее всего, сказала Каролина. Я должен что-нибудь сделать. Чего позднее сделать уже не смогу. Позднее он уже успеет все просчитать. Успеет тщательно выбрать ответы. Сейчас пять утра, и он выпил полбутылки виски.

— О чем ты, собственно, думал, когда свалил ту девчонку на землю? — спокойным тоном спросил я.

Секунду-другую царило молчание.

— Sorry? — переспросил он. — Что ты сказал?

— Я спросил, какова была задняя мысль. Когда ты собирался пнуть норвежку.

Ралф громко шмыгнул носом. Искоса поглядел на меня. Я ответил на взгляд. Перехватил его, как говорится. Одним глазом, конечно, но открытым глазом я худо-бедно удерживал его взгляд. Старался не мигать.

— Ты что, дурака из меня делаешь или?.. — Он усмехнулся, но я остался серьезен.

— Такова у тебя стандартная реакция, когда женщина, на сей раз девушка, тебя отвергает? Ты пытаешься ее избить? Пинками отправить в больницу?

— Марк! Я тебя умоляю! Кто, собственно, кого пинал? В смысле сам подумай, как это звучит. Пинками отправить в больницу…

Он снова вроде как скривился от боли и потер колено. Я видел его насквозь: он пытался перевернуть ситуацию и одновременно обратить все в шутку, но не вполне успешно. Я видел по его глазам, подернутым влагой, — будто замерзший пруд, где поверху тонкий слой воды, а под ним лед, твердый как камень. Внезапно я сообразил, когда раньше видел этот взгляд: во время игры в пинг-понг, когда он пробовал гасануть. И в тот раз, когда поскользнулся, в первые секунды, когда никто еще не рискнул засмеяться: он чувствовал только боль и пока не решил, как реагировать.

— Юлия мне рассказала, — проговорил я. — Чтó ты делал.

При этих словах я смотрел ему прямо в глаза. Сквозь воду смотрел на лед. Проверял толщину.

— О чем ты?

— Ты прекрасно понимаешь о чем, Ралф. Я видел, как ты смотришь на женщин. На всех женщин, независимо от возраста. А сегодня вечером я видел и как ты реагируешь, когда женщины не уступают твоим желаниям.

На этот раз язык тела молчал. Если только не счесть таковым его отсутствие. Не шевелясь, Ралф смотрел на меня.

— Что тебе рассказала Юлия?

— Что ты стянул с нее трусики. И ей это вовсе не понравилось.

— Что? Она так сказала? Черт побери… — Он стукнул кулаком по колену. — Это была игра, Марк! Игра! Мы все стягивали трусы друг с друга. Алекс, Томас, Лиза и она тоже. Она стянула плавки с меня. Мы помирали со смеху. Кто оставался без трусов, должен был достать со дна бассейна монетку. Господи! Игра. А теперь она говорит… Говорит, что я… Черт побери, ты не сочиняешь?

Сердце у меня в груди гулко застучало. Гулко и торопливо. Но подавать виду нельзя. Надо продолжать.

— И по-твоему, это нормально, Ралф? Нормально, что взрослый мужчина стягивает трусики с девчонок? То есть несколько дней назад я, пожалуй, посчитал бы это нормальным, но со вчерашнего вечера на пляже уже нет.

Взгляд Ралфа изменился. Казалось, влага разом высохла. Я видел на белках лишь красную сетку лопнувших сосудиков.

— К чему ты, собственно, клонишь, Марк? Хочешь превратить нормальное в мерзопакость просто потому, что у твоей дочери начинают играть гормоны и она вдруг сожалеет об игре, во время которой ни на секунду не показала, что ей это не нравится? Клянусь, я бы немедля прекратил, если б заметил, что ей неприятно. Клянусь.

Я сглотнул. Хотя сглатывать было нечего. В горле пересохло.

— Что ты сказал? Что ты сказал про гормоны?

— Да ведь любой видит! Господи, Марк! Алекс — первая жертва. Сперва она целыми днями его поддразнивает, а потом дает ему щелчок по носу. Да еще и жалуется папе на невинную игру. Конечно, ты же отец. Но глаза-то у тебя есть.

Я только принял к сведению новую информацию: Юлия отвергла Алекса? Когда? Вчера они еще были влюблены. В другом развлекательном центре явно произошло что-то, мне пока неизвестное. Но сперва я должен сосредоточиться на Ралфе.

— Ты вот рассуждаешь о невинных играх, — сказал я. — Но так ли они невинны, если Юлия уже женщина? Или, по крайней мере, девочка, у которой, как ты говоришь, начинают играть гормоны? Иными словами, Эмманюель. Эмманюель тоже играла с вами? Тоже снимала трусики? Тоже ныряла за монеткой, когда ты стянул с нее трусики?

Ралф рывком вскочил на ноги. Стул опрокинулся. Он сделал нетвердый шаг, повернулся. И теперь стоял прямо передо мной, примерно на расстоянии полуметра. Толстый палец был направлен на меня. Почти касался моего носа.

С одной стороны, я испугался. Испугался, что он набросится на меня. С другой стороны, ничего со мной случиться не может. Больше ничего. Ралф пьян. Одним ударом меня вырубит, остального я уже не почувствую.

— Знаешь что, — процедил он, и я почувствовал на лице брызги слюны. — Ты бы спросил себя, кто тут вообще-то грязная свинья. Именно ты, потому что простенькая игра сразу наводит тебя на грязные мысли. Не я. Я вижу, как твоя дочь разыгрывает невинную девочку, когда ей выгодно. Когда плачется в жилетку папочке. Но с мужчинами она отлично умеет обращаться, Марк. Я сам видел. Как она кокетничает и ловко всех заводит своими игривыми шажками по трамплину. Своими смешками. Как она выступает! Я имею в виду, кто знает, что именно случилось там, возле пляжного центра? Кто знает, кого она там соблазняла своими фотомодельными закидонами? Может, папочка и не замечает, но каждый мужчина оборачивается, когда твоя милая дочурка проходит мимо. Может, ты просто не хочешь этого замечать. Может, тебе хочется, чтобы она навсегда осталась маленькой. Но маленькая девочка уже выросла, Марк. И уже отъявленная хитрованка, такая же, как все остальные!

Теперь и я в свою очередь встал. Внешне спокойно. Не опрокинув стул. Но внутренне я был готов ко всему. Ралф крупнее меня и сильнее. Я потерплю поражение. Но сперва могу нанести ему травму. Опасную для жизни. Драться я не умею, зато не в пример другим наперечет знаю слабые места. Знаю, как несколькими простыми приемами вывести человеческое тело из строя.

— Что ты сказал? — Я старался, чтобы и голос звучал спокойно, но в нем чувствовалась дрожь. — Что ты сказал насчет того, как Юлия выступает? Уж не полагаешь ли ты, что она сама виновата в случившемся? Как в конечном счете все женщины сами виноваты? По причине того, как они выступали?

У нас над головой открылось окно. Кухонное, как мы увидели, посмотрев вверх.

— Нельзя ли потише? — сказала Юдит. — Вас за километр слышно.