ДЕТИ
Мы заботливо устраивали наших детей в бороздах между грядками или в плетеных корзинках под деревьями. Они лежали голенькие поверх одеял, на соломенных циновках. Мы укладывали их в деревянные ящики для помидоров и подбегали к ним всякий раз, когда заканчивали пропалывать очередную грядку. Когда наши дети подрастали и становились непоседливыми, нам порой приходилось привязывать их к стульям. Мы пристраивали их себе за спину и отправлялись подрезать виноградные лозы, но зимой в Реддинге по утрам бывало так холодно, что уши у наших детей замерзали и начинали кровоточить. В начале лета в Стоктоне мы оставляли наших детей в ближайшей канаве, а сами выкапывали лук и собирали первые сливы. Мы давали им палочки, чтобы им было с чем играть, и время от времени окликали их, чтобы они знали: мы рядом.
«Не приставай к собакам. Не трогай пчел. Никуда не уходи отсюда, или папа тебе задаст».
Когда наши дети уставали и начинали плакать, мы продолжали работать, потому что знали: если мы не будем работать, нам нечем будет платить за аренду.
«Мама не может к тебе подойти».
Через некоторое время их голоса слабели и плач умолкал. В конце дня, когда становилось темно, мы находили наших детей спящими, будили и счищали грязь с их волос.
«Пора идти домой».
Некоторые из наших детей были упрямыми, своевольными и отказывались нас слушаться. Другие кротостью могли соперничать с Буддой.
«Он появился на свет с улыбкой на губах».
Одна из наших дочерей больше всего на свете любила своего отца. Другая ненавидела яркие цвета. Один из наших сыновей никогда не расставался со своим жестяным ведерком. Одна из наших дочерей перестала брать грудь, когда ей было тринадцать месяцев, показала пальчиком на стакан молока и сказала: «Хочу это». Некоторые из наших детей были умны не по годам.
«Прорицатель сказал нам, что он родился с душой мудрого старца».
Они ели за столом аккуратно, как взрослые. Они никогда не плакали. Они никогда не жаловались. Они никогда не баловались с палочками для еды. Целый день, пока мы работали в поле, они развлекали себя сами, тихо играя во что-то. Часами рисовали на земле. Когда мы пытались взять их на руки и отнести домой, они качали головами и говорили: «Я слишком тяжелый» или «Мама, отдохни». Они сочувствовали нам, когда мы уставали. Они сочувствовали нам, когда нам было грустно. Хотя мы не говорили им ни слова, они понимали, что у нас ноют колени или начались месячные недомогания. По ночам они спали рядом с нами, на деревянных досках, покрытых сеном, и впервые после прибытия в Америку нам было приятно ощущать близость другого человеческого существа.
Разумеется, среди детей у нас были любимчики. Возможно, мы отдавали предпочтение нашему первенцу Итиро, который своим появлением на свет помог нам избавиться от одиночества.
«Мой муж практически не разговаривал со мной, и так продолжалось почти два года».
А может, мы больше любили нашего второго сына Ёити, который в четыре года самостоятельно научился читать по-английски.
«Это не ребенок, а просто гений».
Не исключено, что нашей любимицей была Суноко, которая вечно тянула нас за рукав, привлекая внимание, а потом забывала, что хотела сказать. «Ничего, вспомнишь потом», — говорили мы, но ей никогда не удавалось это сделать. Некоторые из нас предпочитали дочерей, ласковых и послушных, другие, по примеру собственных матерей, отдавали предпочтение сыновьям.
«На ферме от мальчиков куда больше пользы».
Мы кормили мальчиков сытнее, чем их сестер. В спорах всегда принимали их сторону. Одевали их лучше. Отдавали последние деньги, чтобы показать мальчиков доктору, если их лихорадило. Дочерей мы всегда лечили домашними средствами.
«Я поставила ей на грудь горчичник и прочла молитву божеству, изгоняющему простуду».
Мы знали, что наши дочери рано или поздно выйдут замуж, а сыновьям предстоит заботиться о нас, когда мы состаримся.
Как правило, наши мужья почти не обращали внимания на детей. Они никогда не меняли младенцам пеленки. Никогда не мыли посуду. Никогда не брали в руки веник. По вечерам, возвращаясь с поля, мы, несмотря на усталость, готовили еду, стирали и чинили одежду, а наши мужья сидели с газетой в руках. Мы никогда не ложились спать раньше наших мужей. Никогда не вставали после восхода. Наши мужья не позволяли нам расслабиться.
«Нельзя подавать плохой пример детям».
Они никогда не давали нам даже пяти минут отдыха. Наши мужья были молчаливыми, угрюмыми людьми, которые бродили туда-сюда в поношенных комбинезонах и бормотали себе под нос что-то о ценах на бобы, сроке отела у черной коровы и предполагаемом урожае сельдерея. Они редко разговаривали со своими детьми и иногда даже не помнили их имен.
«Скажи нашему среднему мальчишке, чтобы не сутулился при ходьбе».
Если за столом становилось слишком шумно, наши мужья хлопали в ладоши и кричали: «Ну-ка заткнулись все!» Наши дети, в свою очередь, тоже предпочитали не разговаривать с отцами. Если надо было что-то сообщить, они делали это через нас.
«Скажи папе, что мне нужно пять центов. Скажи папе, что одна из лошадей захромала. Скажи папе, что он плохо побрил подбородок. Спроси у папы, как это вышло, что он так быстро состарился».
Как только наши дети немного подрастали, они начинали работать вместе с нами. Вместе с нами они собирали клубнику в Сан-Мартине. Вместе с нами они собирали бобы в Лос-Ососе. Они шли вслед за нами на виноградниках Хагсона и Дель-Рея, и когда мы срезали гроздья, которым предстояло превратиться в изюм, они раскладывали их на деревянных подносах сушиться на солнце. Наши дети таскали воду из колодцев. Расчищали кустарники. Выдергивали сорняки. Рубили дрова. Одуряюще жаркими днями гнули спину на полях с мотыгами, хотя их кости еще не окрепли. Некоторые из наших детей были сонными и медлительными и могли по ошибке посадить целую грядку цветной капусты корнями вверх. Другие, напротив, удивляли своим проворством и перебирали помидоры куда быстрее наемных рабочих. Некоторые наши дети жаловались на усталость. Говорили, что у них болит голова. Или живот. Говорили, что щиплет глаза от пыли. Другие, напротив, утром с готовностью собирались на работу, хотя никто не требовал от них этого. У одного из наших сыновей была любимая пара садовых ножниц, которые он каждый вечер после ужина точил в сарае и к которым никому не позволял прикоснуться. Другой наш сын без конца думал о жучках-вредителях.
«Они повсюду, повсюду».
Одна из наших дочерей однажды уселась на землю посреди грядки с луком и заявила, что хочет умереть. Зачем только ты меня родила, сказала она. Иногда мы тоже сомневались, что поступили правильно, произведя на свет наших детей.
«У нас ведь никогда не было денег, чтобы купить им хотя бы одну игрушку».
И все же наши дети часами играли, словно телята, выпущенные на волю. Они мастерили мечи из сломанных подпорок для виноградных лоз и устраивали сражения под деревьями. Они делали воздушных змеев из старых газет, прилаживали к ним хвосты из пробкового дерева и в ветреные дни запускали в небо. Из проволоки и соломы они ухитрялись мастерить кукол и подвергали их потом жестоким пыткам, главным орудием которых были деревянные палочки для еды. В саду при свете луны они играли в «тень ловит тень», точно так же, как мы в Японии. Они соревновались в меткости, бросая камнями в консервную банку или колышек. Они соревновались в силе, проверяя, кто поднимет самый тяжелый ящик и кто дольше провисит, уцепившись за ветку орешника. Они складывали из бумаги самолетики и птиц и любовались их полетом. Они собирали вороньи гнезда и сброшенную змеиную кожу, дохлых колорадских жуков, желуди, ржавые детали от старых грузовиков. Они запоминали названия планет. Читали друг у друга линии на ладони.
«Твоя жизнь будет очень короткой».
Они предсказывали друг другу судьбу.
«Когда-нибудь ты отправишься в далекое путешествие на поезде».
После ужина они спешили в сарай, прихватив керосиновую лампу, и там, на сеновале, играли в «маму и папу».
«А теперь шлепни себя по животу и застони так, словно вот-вот умрешь».
Жаркой летней порой, когда даже ночью температура воздуха не опускалась ниже девяноста восьми градусов, они спали в саду, на одеялах, расстеленных под персиковыми деревьями, и видели во сне пикник на берегу реки, новый мяч, или книгу, или ластик, или китайскую куклу, которая умеет открывать и закрывать ярко-синие глаза. А еще они видели во сне тот день, когда покинут родной дом и отправятся странствовать в большой мир.
Они слышали, что в этом далеком мире, что лежит за их фермой, живут странные белолицые дети, которые почти все время проводят в своих домах и ничего не знают о полях и ручьях. Если верить рассказам, некоторые из этих детей не видели даже деревьев.
«Их матери не разрешают им выходить из дома и играть на солнце».
В этом мире, что лежит за их фермой, есть множество белых красивых домов, а в этих домах есть зеркала с золотыми рамами, хрустальные дверные ручки и фарфоровые унитазы, которые наполняются водой, стоит дернуть за цепочку.
«И в сортирах никогда не воняет».
Они слышали, что в этом мире, что лежит за их фермой, есть удивительные матрасы, начиненные железными пружинами, и, как это ни странно, спать на них мягко, как на облаке. Сестра Горо перебралась в город и устроилась там прислугой. Когда она вернулась, то рассказывала: постели там такие мягкие, что она не могла к ним привыкнуть и спала на полу. Если верить рассказам, в этом далеком мире матери каждое утро завтракают в постели, а отцы целыми днями просиживают в своих конторах, отдают приказы по телефону и получают за это деньги. Если верить рассказам, в этом далеком мире все друг другу чужие, и если по ошибке сядешь не в тот автобус, то потеряешься и уже никогда не найдешь обратного пути домой.
Наши дети ловили головастиков и стрекоз и сажали их в стеклянную банку. Наши дети смотрели, как мы режем кур. Наши дети рыскали по холмам, отыскивая места, где спал олень, и валялись на траве, примятой его телом. Наши дети отрывали хвосты у ящериц, чтобы проверить, быстро ли они отрастают вновь.
«Ничего у них не отросло».
Они приносили домой птенцов воробья, выпавших из гнезда, и кормили их рисом с зубочистки, но наутро, когда они просыпались, птенцы были мертвы. «Вы не можете заменить им родителей», — говорили мы нашим детям. Они сидели на заборе и наблюдали, как сосед ведет корову на случку с быком. Они видели, как кошка-мать поедает собственных котят. «У животных такое случается», — говорили мы нашим детям. Они слышали, как по ночам наши мужья берут нас, хотя мы давным-давно утратили всякую привлекательность. «В темноте не видно, как ты выглядишь», — говорили нам наши мужья, которые все не хотели оставить нас в покое. Каждый вечер наши дети мылись вместе с нами во дворе, в огромной деревянной бадье, наполненной горячей водой, которая доходила им до подбородка. Они закрывали глаза от удовольствия. Запрокидывали головы. Протягивали к нам руки. И задавали вопросы.
«А как человек узнает, что он уже умер? Что будет, если исчезнут все птицы? Если у тебя ничего не болит, а все тело в красных пятнах, что это значит? Это правда, что китайцы едят свиные ноги?»
У наших детей были сокровища, которые они хранили как зеницу ока. Красная крышечка от бутылки. Кусочек мрамора. Открытка с двумя русскими красавицами, гуляющими вдоль реки Сунгари, которую прислал им дядя, обосновавшийся в Маньчжурии. У наших детей были талисманы, которые приносили им удачу. Белые перья, которые они носили в карманах. Завернутые в тряпицу камешки, которые они сжимали в ладонях, когда им было не по себе. Наши дети знали чудодейственные слова, которые произносили шепотом, когда им становилось страшно. У них были любимые деревья, на которые они забирались, когда хотели побыть один.
«Пожалуйста, оставьте меня в покое».
У наших детей были любимые старшие сестры, на руках у которых они сразу засыпали. У наших детей были нелюбимые старшие братья, с которыми они отказывались оставаться наедине.
«Он меня убьет».
У наших детей были любимые собаки, с которыми они почти не разлучались, и лишь им поверяли они свои секреты.
«Я разбил папину трубку и закопал ее под деревом».
У наших детей были свои жизненные правила, которым они неукоснительно следовали.
«Никогда не спи головой на север».
Как-то раз Хосико заснула головой на север, а посреди ночи перестала дышать и умерла. У наших детей были свои ритуалы, которые они всегда исполняли.
«То место, где спал бродяга, надо посыпать солью».
У наших детей были свои приметы и суеверия, в которых они не сомневались.
«Если утром увидишь паука, день будет удачным. Если ляжешь сразу после еды, превратишься в корову. Если будешь носить корзину на голове, перестанешь расти. Если найдешь в поле один-единственный цветок, это означает смерть».
Мы рассказывали нашим детям истории о воробушках, которые не мешают старшим своей болтовней, о благодарных маленьких журавлях и хорошо воспитанных голубиных птенцах, которые всегда уступают родителям самые удобные ветки. Мы старались научить их хорошим манерам.
«Никогда ни на что не указывай палочками для еды. Никогда не соси палочки для еды. Никогда не бери с общей тарелки последний кусок».
Мы хвалили их, если они проявляли доброту к другим, и предупреждали, что за хорошие дела не следует ждать награды. Мы бранили их, если они пытались нам возражать. Мы учили их никогда не принимать подачек. Учили никогда не хвастаться. Мы учили их всему, что знали сами. Только тот, кто умеет беречь каждый пенни, сможет сделать состояние. Как бы трудно тебе ни приходилось, делай свою работу хорошо. Всегда плати добром за добро. Не будь таким шумным, как американцы. Держись подальше от китайцев.
«Они нас терпеть не могут».
Будь осторожен, если имеешь дело с корейцами.
«Они нас ненавидят».
Не доверяй филиппинцам.
«Они еще хуже, чем корейцы».
Не вздумай жениться на девушке из Окинавы.
«Они не настоящие японцы».
Мы часто теряли наших детей, особенно если жили за городом. Их уносили дифтерия и корь. Тонзиллит. Коклюш. Таинственные и грозные инфекции, которые за одну ночь вызывали заражение крови. Одного из наших сыновей укусил ядовитый тарантул, и к вечеру у него началась лихорадка. Другого лягнул в живот наш любимый серый мул. Одна из наших дочерей пропала, когда мы перебирали персики под навесом, и хотя мы обыскали всю округу, заглянули под каждый камень и каждое дерево, мы так и не сумели ее найти. От этой потери мы так никогда и не оправились.
«Мне больше не хочется жить».
Один из наших сыновей вывалился из грузовика, в котором мы везли на рынок ревень, впал в кому и уже никогда не очнулся. Другой был похищен сборщиком фруктов из соседнего сада, который давно нас домогался и которому мы упорно отвечали отказом.
«Надо было согласиться».
Одна из наших дочерей получила сильный ожог, когда в сарае взорвался аппарат по перегонке спирта, и прожила после этого всего один день.
«Последние слова, которые она мне сказала: „Мама, не забывай иногда смотреть в небо“».
Множество наших детей утонуло. Один в реке Калаверас. Один в озере Насименто. Еще один — в оросительной канаве. Один — в чане для стирки, который мы по неосторожности оставили открытым. Каждый год, в августе, в День всех усопших, мы зажигали бумажные фонари на их могилах, чтобы духи наших детей могли вернуться на землю хотя бы на один день. Вечером, когда духам наставало время уходить, мы опускали бумажные фонари в реку, чтобы они указывали нашим детям путь. Потому что теперь наши дети принадлежали Будде и обитали в Стране вечного блаженства.
Некоторые из нас были не способны иметь детей, и это был худший из всех возможных уделов. Ибо если семья не имеет наследников, духи предков прекращают свое существование.
«У меня такое чувство, словно я проделала путь в Америку напрасно».
Некоторые из нас обращались к целительнице, которая сообщала, что наша матка имеет неправильную форму и этому нельзя помочь. «Твою судьбу определяют боги», — говорила она и указывала нам на дверь. Другие обращались к доктору Исиде, практиковавшему акупунктурный метод. Он окидывал нас взглядом, говорил: «Надо почистить кровь» — и давал целебные травы. А через три месяца у нас вновь случался выкидыш. Иногда наши мужья отсылали нас домой в Японию, где слухи и сплетни преследовали нас до конца жизни. «Разведенка», — шептали нам вслед соседи. «Она ведь бесплодна, как выдолбленная тыква». Некоторые из нас обрезали волосы и приносили их в жертву богине плодородия, ибо только она одна могла помочь нашей беде. Но месячные продолжали приходить по-прежнему. Некоторым из нас мужья говорили, что им совершенно все равно, станут они отцами или нет. «Единственное, что я хочу, — состариться рядом с тобой», — говорили они. Но мы все равно думали о детях, которых нам не суждено было произвести на свет.
«Каждую ночь я слышу, как они играют во дворе под деревьями».
В японских кварталах наши дети ютились вместе с нами над парикмахерскими и прачечными, в крошечных комнатах с некрашеными стенами, таких темных, что среди бела дня приходилось зажигать лампу. Они резали морковь в наших ресторанах. Раскладывали яблоки на наших фруктовых лотках. Садились на велосипеды и развозили нашим клиентам корзины с бакалейными товарами. Разбирали в наших прачечных белье, отделяя белое от цветного, и быстро обучались отличать пятна крови от тех, что оставляет красное вино. Наши дети подметали полы в наших меблированных комнатах. Меняли полотенца. Застилали постели. Наши дети видели то, чего им не следовало видеть.
«Я думал, он молится, а оказалось, он умер».
Каждый вечер они относили ужин миссис Кавамуре, старой вдове из Нагасаки, живущей на нашей улице в доме 4а. Она всю жизнь проработала горничной в отеле «Дрексел» и не имела своих детей.
«Мой муж был игроком, он умер, оставив мне всего сорок пять центов».
Наши дети играли в лото со старым холостяком мистером Морита, который тридцать лет назад начал работать гладильщиком в прачечной ручной стирки «Императрица», и с тех пор ничего не изменилось.
«Жизнь пролетела слишком быстро».
Наши дети не отходили от отцов, когда те работали в саду, и учились подравнивать живые изгороди и стричь лужайки. Наши дети ждали на скамейке в парке, когда мы закончим уборку в доме на противоположной стороне улицы.
«Не разговаривай с незнакомыми, — наставляли мы их. — Учись как следует. Будь упорным. И помни, что бы ни случилось, ты не должен повторить мою участь».
В школе наши дети сидели на задних партах вместе с мексиканцами. Они носили одежду, сшитую нашими руками. Они разговаривали робкими, запинающимися голосами. Они никогда не поднимали руку. Никогда не улыбались. На переменах они сбивались в кружок в углу школьного двора и шепотом переговаривались на своем родном, постыдном языке. В школьной столовой они всегда были последними в очереди. Некоторые из них — наши первенцы — едва говорили по-английски, и когда их вызывали отвечать урок, у них начинали дрожать коленки. Одна из наших дочерей на вопрос, как ее зовут, ответила: «Шесть», и оглушительный хохот, поднявшийся в классе, по сей день стоит у нее в ушах. Один из наших сыновей сказал, что его зовут Стол, и это прозвище закрепилось за ним на всю жизнь. Часто наши дети умоляли нас не посылать их больше в школу, но мы были непреклонны. Через несколько недель они запоминали, как по-английски называются все животные, и, когда мы ходили за покупками, читали вслух все вывески и надписи. Улица, где растут высокие тополя, называется Стейт-стрит, сообщали они нам, улица, где держат парикмахерскую наши конкуренты, называется Гроув, а мост, с которого прыгнул мистер Итами, когда проиграл все деньги на бирже, называется мост Последнего Шанса. А когда мы приходили в магазин или кафе, наши дети объяснялись с продавцами и официантами, которые сразу их понимали.
«Шоколадный коктейль, пожалуйста».
Мало-помалу все слова на родном языке, которым мы учили наших детей, выветривались у них из головы. Они забыли, как по-японски называется то или иное растение, тот или иной цвет. Они забыли имя божества в облике лиса, имя божества грома и имя божества бедности, из которой нам никак не удавалось вырваться.
«Сколько бы мы ни прожили в этой стране, они никогда не позволят нам купить землю».
Наши дети забыли имя богини воды, Мидзу Гами, которая защищает наши ручьи и реки и требует, чтобы мы содержали свои колодцы в чистоте. Если они видели радугу или слышали сверчка, то не могли вспомнить, как это называется. Если ночью их мучили кошмары, они не могли рассказать, что именно им снилось. Наши дети забыли, что нужно говорить, когда стоишь перед алтарем в честь умерших предков, которые заботятся о нас днем и ночью. Они забыли цифры. Забыли молитвы. Их дни теперь были наполнены новым языком, двадцать шесть букв которого нам так и не удалось запомнить, хотя мы прожили в Америке много лет.
«Мне удалось выучить только букву X, ведь именно так я пишу свое имя в банке».
Наши дети без труда произносили английское «л» и английское «р». Но хотя по субботам мы посылали их в буддийский храм заниматься японским языком, они не хотели его учить.
«Мои дети ходят в храм только для того, чтобы не работать в магазине».
Но когда по ночам они разговаривали во сне, с их губ — и в этом не было никаких сомнений — слетали японские слова.
Наши дети брали себе новые имена, которые мы им не давали. Имена, которые мы с трудом могли произнести. Одна девочка называла себя Дорис. Другая — Пегги. Многие мальчики выбирали имя Джордж. Сабуро все называли Китаезой, потому что он походил на китайца. Тоситати звали Гарлем, потому что у нее была очень смуглая кожа. Эцуко в свой первый школьный день получила имя Эстер, которое дал ей учитель, мистер Слейтер. «Так зовут его маму», — объяснила она нам. «А ты здесь при чем?» — пожимали мы плечами, но ничего не могли изменить. Сумире называла себя Вайолет. Сидзуко выбрала имя Шугар. Макото сократила свое имя до Мак. Сигэхару Такаги в возрасте девяти лет принял крещение в баптистской церкви и получил имя Пол. Эдисон Кобаяси от природы был ленив, но обладал цепкой памятью и помнил имена всех людей, которых когда-либо встречал. Грейс Сугита не любила мороженое.
«Такое холодное!»
Китти Мацутаро ничего не ждала от жизни и в результате ничего не получила. Тини Хонда, ростом шесть футов четыре дюйма, был самым высоким японцем, которого мы когда-либо видели. Мон Ямасаки носил волосы до плеч и обожал одеваться как девочка. Лефти Хаяси здорово играл в баскетбол и стал нападающим в команде юниорской высшей лиги «Эмерсон». Сэма Пусимуру отослали в Токио, чтобы он получил там настоящее японское образование, а через шесть с половиной лет он вернулся в Америку.
«Его снова отправили в начальную школу, словно в Японии он и не учился».
У Дейзи Такады была отличная фигура, и она привыкла жить на широкую ногу. Отец Мейбл Оты трижды объявлял себя банкротом. В семье Лестера Накано всю одежду покупали на распродажах. Мать Томми Такаямы была шлюхой, и все это знали.
«Она родила шестерых детей от пятерых мужчин, причем двое из этих детей были близнецами».
Через некоторое время мы уже с трудом узнавали наших детей. Они были выше ростом, чем мы. Они были крупнее и шире в плечах. Они были очень шумными.
«Я чувствую себя уткой, которая высидела гусиные яйца».
Они сторонились нас и делали вид, что не понимают ни слова из того, что мы говорим. Наши дочери ходили широкими шагами, как американки, и двигались с недопустимой для женщины скоростью. Их одежда была слишком свободной. При ходьбе они раскачивали бедрами, как кобылы. А едва вернувшись из школы, они начинали трещать, как сороки, и говорили все, что придет в голову.
«У мистера Демпси волосатые уши».
Наши сыновья выросли до невероятных размеров. По утрам они отказывались есть бобовый суп и требовали на завтрак яичницу с беконом. Они отказывались пользоваться палочками для еды. Они выпивали галлоны молока. Они поливали рис кетчупом. Они говорили на превосходном английском, как дикторы на радио. Если они видели, как мы, сложив руки, кланяемся кухонному божеству, то округляли глаза и стонали: «Мама, пожалуйста!»
Почти все наши дети стыдились нас. Наших соломенных шляп с обвисшими полями и поношенной одежды. Нашего сильного акцента.
«Се в пирядке?»
Наших мозолистых ладоней в трещинах. Наших морщинистых лиц, потемневших за годы, проведенные в полях и садах под испепеляющим солнцем. Они мечтали о других отцах — отцах с кожаными портфелями, отцах, которые ходят на работу в костюмах и галстуках, а траву на лужайках косят только по субботам, для развлечения. Они мечтали о других матерях, не таких невзрачных и неказистых.
«Может, накрасишь губы?»
Они ненавидели дождливые дни, когда мы приезжали забрать их из школы на разбитых фермерских грузовиках. Они никогда не приглашали друзей в наши тесные, убогие квартирки в японском квартале.
«Мы живем как нищие».
Они никогда не ходили с нами в храм в день рождения императора. Они никогда не ходили с нами в парк, чтобы отпраздновать День освобождения насекомых, который отмечается в конце лета. На Празднике осеннего равноденствия они отказывались танцевать с нами на улице, взявшись за руки. Когда мы требовали, чтобы они, проснувшись утром, первым делом кланялись нам, наши дети смеялись нам в лицо. Каждый новый день уносил их от нас все дальше и дальше, и мы не могли их удержать.
Некоторые из наших детей проявляли выдающиеся способности и становились лучшими учениками в классе. Они получали премии за лучший доклад о диких цветах Калифорнии. Они с отличием сдавали все экзамены. В журнале напротив их фамилий стояло больше всего золотых звезд. Другие наши дети отставали в учебе, потому что работали вместе с нами, как только начинался сезон сбора урожая, и вынуждены были сидеть в каждом классе по два года. Одна из наших дочерей забеременела, когда ей было четырнадцать, и нам пришлось отослать ее к дедушке и бабушке, на шелковичную ферму на западной окраине Японии.
«Она пишет мне каждую неделю и спрашивает, когда можно будет вернуться домой».
Один из наших сыновей покончил жизнь самоубийством. Многие бросили школу. Кое-кто из наших детей совсем отбился от рук. Они создали банду. Они жили по своим правилам.
«Никаких ножей. Никаких девчонок. Никаких китайцев».
По вечерам они шатались по городу и высматривали, с кем бы подраться.
«Идем зададим этим сраным филиппинцам хорошую взбучку».
Если им было лень таскаться по улицам, они оставались дома и устраивали разборки между собой.
«Ну, ты, желтозадый япошка!»
Другие наши дети старались не высовываться и держаться как можно незаметнее. Они никогда не ходили на вечеринки (их никогда туда не приглашали). Они не играли на музыкальных инструментах (никаких музыкальных инструментов у них не было). Они ни от кого не получали открыток в День святого Валентина (и никому их не посылали). Они бродили по школьным коридорам, словно во сне, опустив глаза и прижав к груди книги. Если кто-то окликал их по имени из-за спины, они не слышали. Если кто-то окликал их по имени, глядя прямо в лицо, они молча кивали и продолжали свой путь. Если при раздаче учебников им доставался самый старый и потрепанный, они и не думали возражать.
«Я никогда не любил алгебру».
Если их фотография оказывалась на последней странице ежегодного школьного альбома, они принимали это как должное. «Мне все равно», — говорили они себе. «Ну и что из этого?» — говорили они себе. «Какая разница?» — говорили они себе. Они знали, что в этой стране им никогда не найти дела, в котором они преуспеют.
«Все мы лишь куклы в руках многоликого Будды».
Наши дети быстро запоминали, к кому из одноклассников можно ходить в гости (миссис Хенке, миссис Вудраф, миссис Альфред Чандлер III разрешили приводить домой цветных), а к кому нельзя (все остальные матери запретили). Наши дети быстро запоминали, в каких парикмахерских их соглашаются стричь (в парикмахерских для негров) и в каких отказываются (в парикмахерских на южной стороне Гроув цветных особенно не жаловали). Наши дети быстро поняли, что в этом мире есть вещи, которые для них недоступны. Поняли, что им не изменить форму своих плоских носов, не сделать свою кожу более светлой, а ноги — длинными.
«Каждое утро я делаю упражнения на растяжку, но ни черта не помогает».
Они уяснили, в какое время могут плавать в бассейне Ассоциации христианской молодежи.
«Цветные — только по понедельникам».
Они уяснили, что не смогут посмотреть фильм в кинотеатре «Пэнтейдж», расположенном в центре города (никогда). Наши дети знали, что нужно первым делом спросить, входя в ресторан.
«Вы обслуживаете японцев?»
Они знали, что даже днем не следует разгуливать по городу в одиночку. Знали, что делать, если поздно вечером в темном переулке их окружит компания подвыпивших юнцов.
«Просто дай им понять, что владеешь приемами дзюдо».
На случай, если это не поможет, наши дети научились работать кулаками.
«Уважают только сильных».
Наши дети научились искать себе защитников и покровителей. Научились скрывать свою злобу.
«Нет-нет, ничего страшного. Я не возражаю. Все хорошо. Никаких проблем».
Научились скрывать свой страх. Они поняли, что некоторые люди от рождения удачливее остальных и все в этом мире происходит совершенно не так, как хотелось бы тебе.
И все же наши дети продолжали мечтать. Одна из наших дочерей мечтала выйти замуж за проповедника, чтобы не работать в поле по воскресеньям. Один из наших сыновей мечтал накопить денег, чтобы купить собственную ферму. Другой мечтал выращивать помидоры, как его отец. Третий мечтал заниматься чем угодно, только не выращивать помидоры. Кто-то мечтал разбить собственный виноградник. Кто-то мечтал создать свою торговую фирму.
«Я назову ее „Фрукты Фукуды“».
Одна из наших дочерей мечтала о том дне, когда наконец покинет ферму. Другая мечтала поступить в колледж, хотя никому из живущих в нашем городке это пока не удавалось.
«Я знаю, это безумие, но все же…»
Третьей нравилось жить на ферме, и она мечтала никогда отсюда не уезжать.
«Здесь лучше, чем в городе. Никто не обращает на нас внимания».
Кто-то из наших детей не мог выразить словами, о чем мечтает.
«Мне чего-то хочется, но я не могу понять, чего именно».
Кто-то мечтал получить в подарок набор ударных инструментов «Король свинга». Кто-то мечтал получить в подарок пони в яблоках. Кто-то мечтал стать владельцем службы по доставке газет. Одна из наших дочерей мечтала о собственной комнате с замком на двери.
«Любой, кто захочет ко мне войти, должен будет постучать».
Другая мечтала стать художницей и жить в Париже, в мансарде. Один из наших сыновей мечтал стать мастером по ремонту холодильников.
«В училище можно подать документы по почте».
Один из наших сыновей мечтал строить мосты. Другой мечтал играть на фортепиано. Еще один мечтал открыть собственный фруктовый магазин где-нибудь на оживленной улице, а не работать на хозяина. Одна из наших дочерей мечтала изучить стенографию на курсах секретарей в Академии Мерритт и найти работу в офисе.
«Я обязательно добьюсь своего».
Один из наших сыновей мечтал стать следующим Великим Того в ассоциации армрестлинга. Другой мечтал стать сенатором. Одна из наших дочерей мечтала обучиться парикмахерскому делу и отрыть собственный салон. Другая болела полиомиелитом и мечтала об одном: обходиться без аппарата для искусственного дыхания. Еще одна мечтала стать швеей и работать в ателье. Кто-то мечтал стать учителем. Кто-то мечтал стать доктором. Некоторые мальчики мечтали стать девочками. Другие мечтали стать гангстерами. Многие мечтали стать звездами. И хотя мы понимали, что далеко не всем мечтам суждено осуществиться, мы молчали и не мешали нашим детям мечтать.
