В просторные и светлые дали

Они сидели за угловым столиком в пабе на Глассхаус-стрит. Их подбросил до Пикадилли сержант американской армии, который тормознул, когда они голосовали на окраине Дувра. Они в последний момент втиснулись на палубу американского военно-транспортного парохода в Гавре — самолета пришлось бы ждать двое суток. Строго говоря, оба находились в самоволке, но им было плевать.

После Пикадилли это был уже третий по счету паб; они единодушно решили, что изрядно напились, но непременно должны продолжить. В субботний вечер везде было полно народу. Они пришли в форме, а потому за весь вечер им ни разу не пришлось платить за выпивку. В воздухе до сих пор витал душевный подъем, если не восторг победы.

— Ну что ж, — сказал Вик, поднимая стакан, — за наше возвращение.

— Давай, — подхватил Тедди. — За будущее.

Его сбили в ноябре сорок третьего и отправили на восток, в Шталаг Люфт VI. Это было не самое страшное — будь он русским, было бы гораздо хуже, с русскими обращались как с животными. Но в начале февраля их среди ночи подняли с нар привычным «Raus! Raus!» и погнали на запад в связи с наступлением русских. Это выглядело кривой усмешкой судьбы: через пару дней их бы освободили. Не одну неделю они, питаясь впроголодь, шли колонной по двадцатиградусному морозу.

Дерзкий коротышка Вик, старший сержант авиации, был штурманом «ланкастера», сбитого над Руром. Кого только война не сводила вместе. Во время марша они как могли поддерживали друг друга. Скорее всего, их товарищество (ну, возможно, в сочетании с редкими посылками от Красного Креста) и спасло жизнь обоим.

Тедди был сбит под Берлином; в последнее мгновение он сумел выброситься с парашютом. Он старался выровнять машину, чтобы дать экипажу шанс спастись. Капитан не имеет права покидать корабль, пока на борту остается хотя бы один матрос. Похожий неписаный закон действовал и на борту бомбардировщика.

«Галифакс» был от носа до хвоста охвачен пламенем, и Тедди решил, что для него все кончено. Почему-то ему даже стало легче на сердце: он вдруг понял, что все будет путем, — сейчас придет смерть и о нем позаботится. Но смерть не пришла, потому что его радист, австралиец, заполз в кабину, закрепил у Тедди на спине парашют и прохрипел: «Пошел, болван». Больше он не видел этого парня, как не видел и других ребят и даже не знал, живы ли они. Он выпрыгнул в последнее мгновение; парашют раскрылся у самой земли. К счастью, он отделался переломами лодыжки и запястья. Его доставили в госпиталь; местные гестаповцы пришли за ним прямо в палату с бессмертными словами: «Для тебя война окончена» — эту фразу слышал, считай, каждый попавший в плен летчик.

Как положено, он заполнил карту военнопленного и стал ждать письма из дому, но все напрасно. Два года он подозревал, что Красный Крест не включил его в списки военнопленных и что родные ничего не знают о его судьбе.

Окончание войны застало их в дороге, где-то под Гамбургом. Вик с удовольствием повторял конвоирам:

«Ach so, mein Freund, für zu die Krieg ist fertig».

— Удалось тебе связаться со своей девушкой, Тед? — спросил Вик, когда Тедди протиснулся назад к их столику от барной стойки, где лестью уломал буфетчицу дать ему телефонный аппарат.

— Удалось, — посмеялся Тедди. — Меня, как видно, считали погибшим. Она явно решила, что это розыгрыш.

Через полчаса, когда они пропустили еще по паре пива, Вик сказал:

— Эй, Тед, вот та, которая сейчас вошла в дверь, — это, судя по улыбке, твоя зазноба.

— Нэнси, — прошептал сам себе Тедди.

— Любимый мой, — одними губами сказала Нэнси среди общего гомона.

— Гляди-ка, она и подружку для меня привела — какая заботливая! — обрадовался Вик, но Тедди со смехом окоротил:

— Эй, полегче, это моя сестра.

Нэнси до боли стиснула ей руку, но Урсула не почувствовала боли. Он здесь, он и в самом деле здесь: сидит в лондонском пабе, перед ним пинта английского пива — все как положено. У Нэнси перехватило горло; Урсула едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Как две Марии в преддверии чуда Воскресения, они застыли без слов.

Только теперь их заметил Тедди; лицо его прорезала широкая улыбка. Он вскочил, едва не опрокинув кружки. Нэнси бросилась сквозь толпу и обвила руками его шею, а Урсула осталась стоять на месте, вдруг испугавшись, что от малейшего ее движения эта картина счастья у нее на глазах разобьется вдребезги. Но потом ей пришло в голову: да нет же, ведь это взаправду, все так и есть, и, когда Тедди, отпустив наконец Нэнси, вытянулся по стойке «смирно» и с шиком отдал ей честь, она засмеялась от незамутненной радости.

Он что-то прокричал ей поверх толпы, но его слова утонули в общем гвалте. Ей показалось, что это было «Спасибо», но она могла ошибаться.