Сегодня я присутствовала на слушаниях, которые вел судья Поттер: весь день три группы адвокатов старались добиться, чтобы с нас были сняты все обвинения. Миссис Грант, Ханну и меня обвинили в убийстве первой степени, которое предполагает не просто убийство, но убийство, совершенное с преступным умыслом. Сторона обвинения и сторона защиты уже подали увесистые папки в пользу или против судебного преследования; к ним и обращался судья, задавая вопросы адвокатам. Мы с Ханной и миссис Грант сидели, словно в церкви, на скамье с высокой спинкой, откуда нам было позволено наблюдать за ходом слушаний, не произнося ни слова.

В течение долгого времени обсуждался вопрос, правомерно ли считать убийством действия человека, который ухватился за доску, чтобы не захлебнуться, а потом оттолкнул другого, который подоспел следом и начал вырывать у него эту доску. Правомерно ли считать убийством действия второго человека, если тот сумел вырвать доску у первого? Правомерно ли вообще ставить вопрос об убийстве в такой ситуации, когда каждый естественным образом борется за жизнь, а доска выдерживает только одного? Будет ли выживший неизбежно приговорен к пожизненному тюремному заключению, если попадет в руки правосудия и если найдутся свидетели его поступка?

— Безусловно, нет, — заявил мистер Райхманн. — Непосредственного вреда здоровью такие действия не причиняют, а у потерпевшего остается возможность найти другую доску.

— Поддерживаю предыдущую точку зрения, — сказал адвокат Ханны, долговязый и бледный, словно никогда не видевший солнца.

— А если причинение вреда здоровью все же имело место? — Адвокат миссис Грант был полной противоположностью защитника Ханны. На нем едва сходились пуговицы пиджака. Жизнерадостное лицо сияло румянцем, а частые улыбки никак не вязались с серьезностью предъявляемых нам обвинений.

— Но речь идет, согласитесь, не просто о доске, — вступил в дискуссию прокурор, который, в силу своей молодости, имел весьма ограниченный жизненный опыт, а в силу своей самоуверенности не мог этого понять. — По сравнению с доской шлюпка — это настоящая роскошь. Их и близко нельзя сравнивать. Хватающиеся за доску люди барахтаются в воде; для них необходимость бороться за выживание стоит куда более остро, нежели для пассажиров шлюпки. Вы утверждаете, что потерпевший может найти другую доску, но есть ли шанс у выброшенного из шлюпки человека найти другое спасательное средство? Думаю, нет.

— На самом деле в том же квадрате как раз и находилось другое спасательное средство, — сказал мистер Райхманн. — С ним едва не столкнулась шлюпка номер четырнадцать за считаные часы до того, как мистер Харди был выброшен за борт.

Мне бы это в голову не пришло; надо отдать должное мистеру Райхманну и его помощникам — они сумели беспристрастно рассмотреть ситуацию в мельчайших подробностях, с самых разных точек зрения. Мне захотелось поймать его взгляд и выразить свою признательность, но вместо этого я встретилась глазами с адвокатом Ханны, который то и дело оборачивался ко мне мертвенно-бледным лицом, причудливо изгибая шею, как будто голова крепилась к ней на шарнирах. Я даже не представляла, что могла наговорить ему Ханна, чтобы вызвать такое любопытство.

— Кроме того, — продолжал мистер Райхманн, — мы знаем, что на воду было успешно спущено по крайней мере десять шлюпок. У мистера Харди оставался шанс, пусть небольшой, попасть в одну из них. Но если вернуться к первому сценарию: велики ли шансы найти в океане другую доску? И как мы, находясь в зале суда, можем оценить вероятность обоих сценариев? Наш главный вопрос сводится к следующему: верно ли, что для человека, находящегося в переполненной шлюпке, существует единственная возможность избежать обвинительного приговора — решить, что все должны либо выжить, либо утонуть вместе? Допустимо ли в такой ситуации вообще не предпринимать никаких действий по спасению других и уж тем более себя самого? Не противоречит ли подобная пассивность человеческой природе и инстинкту самосохранения?

— Полагаю, в такой ситуации могут найтись благородные люди, которые покинут шлюпку добровольно, — заявил прокурор, агрессивно выпятив подбородок.

— Допустимо ли просить такой добровольной жертвы? — усомнился адвокат миссис Грант.

— Просить — да, требовать — нет, — ответил прокурор. — Любое давление или принуждение недопустимо.

Тогда судья спросил, не заключается ли принуждение в самом вопросе и есть ли у команды лайнера определенные обязательства перед пассажирами; все признали, что есть.

— Пассажиры, в свою очередь, не имеют подобных обязательств друг перед другом, — вставил адвокат миссис Грант.

— И перед командой тоже, — со значением добавил мистер Райхманн. — Но я вновь возвращаюсь к пониманию того, что формулировка «Возможно ли, что кто-либо спасется?» более уместна, чем «Возможно ли, что кто-либо погибнет?». Если согласиться, что в случае полного бездействия некоторые — или даже все — неизбежно погибнут, не следует ли совершить определенные действия для спасения хотя бы некоторых? С моей точки зрения, вопрос должен ставиться только так, и не иначе; не понимаю, как можно упрекать мою подзащитную за то, что она ответила на этот вопрос утвердительно — вне зависимости от того, как ответил бы любой другой дееспособный человек.

Прокурор сказал:

— Согласно вашему заявлению, во время дрейфа имелись основания полагать, что любые действия находящихся в шлюпке лиц могли гарантировать спасение некоторых. Однако речь могла идти единственно о продлении жизни, но никак не о спасении как таковом. Кто мог знать, когда придет помощь? Она могла прийти как через час после принятия какого-либо необратимого решения, так и через сутки и через неделю, вы согласны?

— Не забывайте, на море был шторм, — сказал адвокат миссис Грант, который, в отличие от других, брал своей бойкостью, а не вдумчивостью. — Необходимость действий была вызвана потребностями момента. Во-первых, в штормовую погоду на помощь рассчитывать не приходилось; даже если допустить, что поблизости оказалось другое судно, его команда не смогла бы заметить шлюпку, а тем более приблизиться для проведения спасательной операции. Во-вторых, при таких погодных условиях крушение переполненной шлюпки было весьма и весьма вероятно — по сути дела, неминуемо. Шторм уравнял шансы тех, кто сидел в шлюпке, и тех, кто цеплялся за доску, ибо для тех и для других проблема борьбы за выживание стояла одинаково остро.

— Возможно. Однако действия мистера Харди сейчас не обсуждаются, — заметил прокурор, ткнув носом адвоката миссис Грант в нелогичность его рассуждений, которая была очевидна даже мне.

До сих пор я сочувствовала Ханне, выбравшей себе защитника с головой на шарнирах, но теперь могла только пожалеть миссис Грант, чей адвокат забыл, что шторм утих задолго до нашей расправы над мистером Харди; и в самом деле, прокурор заключил:

— Во время шторма командование шлюпкой осуществлял мистер Харди. Правомерность организованной им жеребьевки сомнительна, однако этот вопрос не подпадает под юрисдикцию данного состава суда.

— Совершенно верно, — согласился адвокат Ханны. Своими непомерно длинными пальцами он быстро перебрал стопку бумаг, извлек один из самых нижних документов и поднес его к свету. Вытянутое, бледное лицо на мгновение сделалось расчетливым. — Но если у нас есть право не принимать в расчет действия мистера Харди, то, очевидно, у нас есть точно такое же право не принимать в расчет и действия этих женщин, всего лишь опиравшихся на уже созданный прецедент. Во время шторма, смею напомнить, шлюпка получила пробоину, через которую впоследствии стремительными темпами прибывала вода.

— Думаю, темпы установить невозможно, — возразил прокурор.

— Важно другое: если во время шторма, равно как и во время гипотетической борьбы за спасительную доску, ситуация оставалась критической и тем самым оправдывала крайние меры, то аналогичная ситуация сохранялась и после шторма — вследствие повреждений шлюпки и возникшего конфликта между мистером Харди и другими пассажирами. Наглядно подтвердив свою готовность к человеческим жертвам, мистер Харди стал представлять непосредственную угрозу для всех остальных.

Я в корне изменила свое мнение об адвокате Ханны: он воспользовался чужой логической погрешностью и обернул ее на пользу нам троим. Можно было только восхищаться его способностью просчитывать партию на несколько ходов вперед, тогда как меня хватало лишь на то, чтобы кое-как следить за полемикой, надеясь не увязнуть в дебрях логики или права. Но вместе с тем, видя его заторможенность и какую-то восковую гибкость, я благодарила судьбу, что меня защищает осанистый, быстрый в движениях мистер Райхманн, взявший себе двух помощников. Бледный адвокат Ханны все больше воодушевлялся и, несмотря на свой неказистый, даже болезненный вид, произносил речь с нарастающей уверенностью. Его изможденное лицо светилось, а в темных глазах с розоватыми белками тлели угольки и отблески внутреннего огня. Закончил он так:

— Разве не правомерно будет рассматривать убийство мистера Харди как свержение злобного правителя, даже, если хотите, тирана, деспотичного самодержца, который узурпировал всю власть в маленьком княжестве и угрожает смертью своим подданным?

Прокурор ответил вопросом на вопрос:

— Разве мистер Харди не заявил о нежелании, а то и полном отказе лишать жизни женщин? И далее: какие есть основания усматривать в организованной им жеребьевке скрытую угрозу?

Но мой несравненный мистер Райхманн тут же парировал:

— А как же миссис Кук? Разве не мистер Харди своими высказываниями и понуканиями довел ее до самоубийства? Не он ли тянул время, когда нужно было спасать Ребекку Фрост? Не он ли подобными действиями включил женщин в число всех тех, кто подвергался прямой смертельной опасности в силу одного лишь его присутствия в шлюпке?

Прокурор, отличавшийся гибкостью ума, выражался скороговоркой, как будто машина правосудия слишком быстро вращала колесами, а ему приходилось поспешать сзади, чтобы не отстать. Едва не задыхаясь, он выпалил:

— Представленные суду сведения относительно обстоятельств смерти миссис Кук противоречивы! Что же касается Ребекки Фрост, абсурдно полагать, что мистер Харди умышленно медлил перед тем, как поднять ее на борт. При изложении любых событий можно расставить акценты так, чтобы раздуть важность того или иного эпизода.

После примерно часовой полемики судья Поттер заявил:

— В наших рассуждениях мы — скорее всего, вынужденно — все время переходим на частности, а потому позволю себе в заключение нашей дискуссии подчеркнуть, что не существует единого принципа, который помог бы нам установить, допустимо ли выбрасывать за борт одних пассажиров ради спасения других. Мы должны только решить, допустим ли был этот шаг в одном конкретно взятом случае, ибо странные и аномальные факты, сопутствующие этой истории, вероятно, никогда больше не повторятся. Решение по каждому делу должно основываться на конкретных фактах и оценках, а не на абстрактных правилах.

Итак, судья дал ход нашему делу. Было провозглашено верховенство закона, и нас бросили в его воды.