Зря мы так набросились на мясо: у многих началось сильнейшее желудочное расстройство, и всю ночь в шлюпке слышались приглушенные стоны людей, отправлявших свои естественные потребности. Я избежала этой напасти; с наступлением темноты меня охватила непонятная легкость, а дневное сопереживание переросло в острую жалость. Переполнявшее меня чувство больше всего походило на оптимизм, и когда Мэри-Энн обвила меня своими хрупкими ручками, я тоже обняла ее в ответ.

Поскольку мистер Харди в самый первый день усадил нас рядом, Мэри-Энн теперь машинально искала во мне опору. Думаю, этот инстинкт был частично обусловлен и холодной неприступностью мистера Харди — чтобы к нему обратиться, требовался едва ли не ходатай, — и постоянной занятостью Ханны и миссис Грант; я же, напротив, оставалась совершенно неприкаянной. Тем вечером, когда солнце обожгло горизонт, шлюпку окутало теплым сиянием, в котором наши физиономии с запекшейся на них кровью наводили на мысль о полчище демонов. Найдя клочок ветоши, Ханна смочила его в морской воде и стала расхаживать среди пассажиров, вытирая им лица. Тут даже Мэри-Энн сообразила, какой у нее вид: вглядевшись в других, облепленных перьями и потрохами, она сделала выводы о себе.

— Грейс, — прошептала она, пряча лицо в ладонях, — нет ли у тебя какой-нибудь тряпочки?

— А тебе зачем? — спросила я.

— Умыться! Я кошмарно выгляжу, да?

Я ответила, что тряпочки у меня нет, зато у Ханны есть и Мэри-Энн, когда до нее дойдет очередь, сможет рассчитывать на помощь Ханны, как и все остальные.

— Еще не хватало! — воспротивилась Мэри-Энн. — Ты только подведи меня к бортику, ладно? Я сама умоюсь. — Она указала на свободное место рядом с мистером Престоном и, пока мы туда шли, цеплялась за меня, но и там не отпустила. — Ой, не уходи. Мистер Престон, можно вас попросить поменяться местами с Грейс?

С этими словами Мэри-Энн, можно сказать, повалила меня на мистера Престона, не оставив ему особого выбора. Когда мы устроились рядом, она сказала:

— Вот теперь давай умываться. Я буду твоим зеркалом, а ты — моим.

К тому времени солнце уже наполовину скрылось за горизонтом; через считаные минуты грозила наступить темнота.

— Еще немного — и мы вообще ничего не увидим, — заметила я. — В потемках зеркало ни к чему.

— Не зря же я тороплюсь, — сказала Мэри-Энн.

Я подумала, она беспокоится, что Ханна провозится с другими до темноты и не сумеет толком привести ее в порядок. А еще мне показалось, что Мэри-Энн мается животом и просто хочет занять место у борта, чтобы в нужный момент не суетиться. Ханна дошла до нас минут через тридцать и предложила свою помощь; и тут мне открылась истинная причина такой настырности Мэри-Энн. Подняв глаза на Ханну, я услышала:

— Так-так. Вы, похоже, неплохо устроились.

Очевидно, в ней говорила ревность. Меня осенило: Мэри-Энн заметила, какими взглядами обменивались (все-то пару раз) мы с Ханной, и решила больше не давать нам такой возможности; я возмутилась, что мною так манипулируют.

Конечно, я могла ошибаться. В поисках разумного объяснения поступков Мэри-Энн я не учла, что ее предыдущие действия вообще не поддавались никакому объяснению и были результатом глубокого эмоционального шока. Я бы затруднилась объяснить даже многие из своих собственных поступков, а уж требовать разумных действий от человека психически неуравновешенного было совсем глупо. Объективности ради я просто записываю все, что тогда приходило мне в голову. А кроме того, этот эпизод показывает, что в долгие часы вынужденного безделья наши умы пытались наделить все происходящее хоть каким-то смыслом, — людям свойственно искать смысл во всем, что выпадает на их долю.

Потом взошла луна, тронувшая шлюпку холодным светом. Древние поклонялись луне, потому что не находили ей объяснения; ни с того ни с сего я произнесла короткую молитву о нашем спасении. А вслед за тем еще задумалась, не утратит ли силу моя молитва, когда тонкий убывающий серп, висевший над нами в ту ночь, вырастет в полный лунный диск. Наконец я помолилась еще и за Генри, устыдившись, что в последние дни ему почти не находилось места в моих мыслях.

Сейчас я почти уверена, что во время этих раздумий Мэри-Энн еще находилась рядом, но тогда меня это не волновало, так что утверждать не стану. Как бы то ни было, на восходе солнца выяснилось, что она пересела обратно на среднюю банку, под бочок к мистеру Престону, который все еще занимал мое привычное место. Они не спали, а перешептывались, но Мэри-Энн отпрянула в сторону, поймав на себе мой взгляд. Мне сразу вспомнилось, как накануне вечером она требовала, чтобы я осталась рядом с ней, и моя трактовка вчерашних событий начала меняться. Я спрашивала себя, не разыграна ли ею эта шарада с одной-единственной целью — найти способ поговорить с мистером Престоном без свидетелей, но сама же себе отвечала, что у меня разыгралось воображение. Пассажиры уже начали просыпаться, и события последующих дней вытеснили у меня из головы все размышления о мелких происках Мэри-Энн.