Из тридцати девяти человек мы потеряли восьмерых, включая двух сестер, но исключая миссис Форестер, которая двое суток провалялась на одеялах.

— Выходит, мы напрасно лишили жизни мистера Тернера, и священника, и мистера Синклера? — причитала Мэри-Энн. — Нужно было подождать всего один день!

— Заткнись, дура! — взвился мистер Харди. — Мы вчера чуть не утонули, или ты не заметила? Ты что, не видишь: у нас пробоина, в которую хлещет вода! Шлюпка перегружена, а жратвы не осталось вовсе.

Тут мне бросилось в глаза, что Харди как-то усох. Он вконец отощал и будто бы провалился внутрь себя. Впервые за все время он не скрывал усталости, то и дело присаживаясь отдохнуть. С минувшей ночи он левой рукой держался за бок, словно сжимал рану. Мне было больно видеть его в таком состоянии, зато Ханна неожиданно осмелела и, расхаживая по шлюпке, отдавала команды. Харди не сводил с нее взгляда, как раненый пес следит за наглой, голодной кошкой.

Я понимала: конец близок. Оставалось только удивляться, как мы продержались столько времени. Весь день напролет я осмысливала свое единение с бесчисленным множеством таких же мужчин и женщин, которые на протяжении столетий в момент истины начинали понимать, что жизнь неудержимо летит в пропасть, что вода скоро поднимется до горла и что осознание беды отличает человека от зверя.

Другими словами, на одиннадцатый день я со всей остротой ощутила, что еще жива. Наконец-то забылись и окоченевшие ноги, и пустой желудок. Больше не верилось, что нас подберет какое-нибудь судно, а на причале меня встретит Генри. Разглядывая свои кровоточащие, израненные руки, я переосмыслила поговорку «На Бога надейся, а сам не плошай». Так ли уж необходима в ней первая часть, про Бога? Это как посмотреть. Разве не может человек сам по себе быть стойким и деятельным? Минувшей ночью во время ливня мы сумели наполнить бочонки, то есть благодаря смекалке Харди обеспечили себя пресной водой.

На рассвете погода прояснилась; несмотря на свежий бриз, волны больше не вырастали до исполинской высоты и уже не свирепствовали, а просто перекатывались. Теперь, когда нас стало меньше, мы равномернее распределяли нагрузку на палубу, чтобы предотвратить крен; Харди как мог заткнул пробоину, снова натянул тент, и мы опять поплыли по водам. Мистер Нильссон держал руль, а остальные расстилали у себя на коленях одеяла, чтобы просушить их на солнце, и заодно отогревались сами, да так, что обезвоженная кожа едва не лопалась до крови. Мои содранные мозоли затянулись корочкой, и я не уставала поражаться живучести человеческой плоти даже перед лицом неминуемой гибели. Пресной воды хватало на всех, но съестное закончилось, и мы отдавали себе отчет, что умрем голодной смертью. Я спросила у мистера Престона, как долго человек может продержаться без еды, и он ответил: недели четыре, в лучшем случае шесть.

— При условии, что у него есть вода, — уточнил он.

— Значит, еще поживем, — сказала я, и он ответил: да, будем надеяться, но вид у него был настолько подавленный, что я добавила: — Наверняка мы выкарабкаемся, — хотя умом понимала, что вряд ли.

В том разговоре мистер Престон повторил слова какого-то знакомого врача:

— Наступление голодной смерти зависит не только от состояния организма, но также и от образа мыслей. Люди, которые сопротивляются, могут продержаться дольше тех, кто потерял силу духа.

— Тогда срочно начинаем сопротивляться, — сказала я, и у меня зашлось сердце.

— Я, например, думаю о Дорис, — признался он. — Дорис для меня — источник силы.

По всей видимости, так звали его жену, хотя он не уточнил.

— На себя мне плевать, но ради нее я должен выжить!

— То есть как: у вас нет других причин бороться за жизнь? — Меня изумила такая крайность. — Разве у вас нет желания просто жить?

Его растрескавшиеся губы распухли вдвое, ладони превратились в кровавое месиво от неравной борьбы со стихией. Хотя он не разжимал кулаки, я успела заметить его раны, когда шлюпку качнуло и он вытянул руку, чтобы не упасть. У него вырвался лишь один тяжкий вздох, но его высокий голос даже не дрогнул, когда он стал мне рассказывать, как ежедневно ходил в промерзший пакгауз и в скудном кружке света вносил в гроссбух бесконечные колонки цифр; если он продолжал это делать из месяца в месяц, из года в год лишь ради того, чтобы у них с Дорис был стол и дом, — все остальное его уже не страшило. Тут я вспомнила свою родную сестру Миранду; могла ли я в свое время ожидать от нее силы духа? Теперь мне виделось в ней нечто среднее между мистером Престоном и Мэри-Энн; неизвестно еще, как бы она себя проявила на моем месте, в этой спасательной шлюпке.

Когда в наш особняк уже вселились чужие люди, Миранда уговорила меня съездить на него посмотреть. Со стороны переулка, поверх ограды мы долго разглядывали задний двор с деревцами самшита, после чего Миранда набралась смелости и предложила пройтись, как будто гуляючи, мимо главного фасада. Не знаю, что на нее нашло, — остановившись прямо напротив парадной двери, она выкрикнула: «Как вы посмели захватить наш дом!» Я тут же напомнила ей, что никакого захвата не было, что мы сами его продали. Вспышка ее гнева задела во мне потаенные струны, но моя досада вылилась только на сестру, а не на людей, которые преуспели в жизни больше, чем наша семья.

Пока мы, как уличные попрошайки, топтались на тротуаре, из дверей дома вышла девушка, а следом за ней мужчина, по виду — ее отец. Мы двинулись вдоль живой изгороди; девушка, скорее всего, нас не заметила, но ее появление слегка отрезвило мою сестру. Я потащила Миранду прочь, но напоследок она буквально испепелила новых владельцев злобным взглядом. А у меня злости к ним так и не было. В чем-то я даже ими восхищалась, и вид молодой девушки в длинном белом платье с голубыми лентами, как ни странно, давал мне надежду.

Разговор с Престоном почему-то меня укрепил. То ли потому, что моя тяга к жизни сосредоточивалась на мне самой, то ли потому, что во мне проснулся состязательный дух — азарт борьбы с обстоятельствами. Оглядев других пассажиров, я выхватила у кого-то ковш и стала отчерпывать воду с таким рвением, словно от этого зависела моя жизнь; возможно, так оно и было.

Мы решили идти под парусом и держать курс на Англию, хотя до нее было дальше, чем до Америки. Время от времени мистер Харди покрикивал: «Уваливай!» или «Прямо под ветром!» — это означало, что он корректирует курс шлюпки относительно ветра. От нас требовалось вовремя пересаживаться, чтобы уравновешивать давление ветра на парус. Во время одного из таких маневров прямо передо мной оказалась Мэри-Энн, которая вклинилась между Ханной и миссис Грант. Стреляя глазами с одной на другую, она выговорила:

— Он ведь не устранился. Он тоже тянул жребий.

На что Ханна цинично ответила:

— Не думаешь ли ты, что он не знал, где какая щепка? Он специально все подстроил. Хороши б мы были вчера, если бы не мистер Нильссон, мистер Хоффман и полковник Марш. Мистер Престон и то сильнее многих женщин. Из мужчин мы потеряли самых слабых. По-твоему, это случайное совпадение?

Я поймала себя на том, что накануне предавалась точно таким же мыслям, но успела выбросить их из головы.

— Если он это и подстроил, — вмешалась я, — то лишь для того, чтобы спасти остальных.

— Ну-ну, — холодно процедила Ханна, — значит, ты ради спасения собственной шкуры подписываешься под убийством?

Я растерялась. Не знаю, почему Ханна воспылала ко мне такой ненавистью, но миссис Грант смерила меня оценивающим взглядом, как умела только она, и бросила:

— Не трогай ее, Ханна. Грейс нам еще пригодится.

Мэри-Энн подсела к Грете, молодой немке, благоговевшей перед миссис Грант, и они, склонив головы, долго секретничали. Так среди нас взращивались семена недоверия. Позднее миссис Грант начала пытать Харди по поводу нашего курса.

— Мы ходим кругами, — заявила она. — То в одну сторону, то в другую.

Харди ощетинился:

— Много вы понимаете!

Я еще раз убедилась, что шторм не прошел для него бесследно: спасательный жилет, брошенный священником, он снял, а левую руку примотал к груди. Но меня радовало, что он стоит с ножом наготове и высматривает в воде рыбу. Милый старый Харди. Вероятно, его травмы все же оказались не слишком опасными.

В разговор вмешалась Ханна:

— По-моему, мы решили держать курс на восток, чтобы воспользоваться ветром и течением, а теперь почему-то идем на юг.

И в самом деле, солнце только-только стало клониться к закату, обозначив для нас стороны света. Мэри-Энн заныла. Этот разговор, независимо от объективных фактов, задел всех без исключения.

Харди ответил:

— Посмотрел бы я, как вы пойдете против ветра. Если вы хоть что-то смыслите, должны понимать: это невозможно.

— Ветер, по-моему, дует со стороны Америки, — не унималась Ханна.

После этого Харди вообще перестал отвечать и с головой погрузился в свои обычные заботы; впрочем, от меня не укрылось, что он скорректировал курс и мы опять, насколько я могла судить, шли на восток. Миссис Грант меланхолично обращалась к пассажирам «мои дорогие» и уверяла, что еще не все потеряно, что рано или поздно, держа курс на восток, мы достигнем берегов Англии или Франции. Конфликт между миссис Грант и Харди назревал исподволь, однако теперь я задним умом понимала, что с самого первого дня, когда она требовала поднять на борт ребенка, ей удавалось как по нотам разыгрывать некоторые сцены в свою пользу. Именно она первой предложила идти под парусом, и все ее поддержали, хотя перегруз шлюпки делал это невозможным. После этого она всячески поносила идею тянуть жребий, хотя пальцем не шевельнула, чтобы этому помешать. Избавление от нескольких человек было всем на пользу, но миссис Грант после того случая взяла на себя роль верховного судьи.

Высматривая рыбу, Харди втягивал голову в плечи и подавался вперед, становясь все более похожим на зверя. У него ввалились глаза; он то и дело озирался с плохо скрываемой опаской. Я догадывалась, что его покинула уверенность в собственной власти. К тому же, как и все мы, он физически ослаб, и его заявления, которые поначалу вселяли в нас мужество, утратили прежнюю твердость. Женщины теперь все чаще обращались за прогнозами к миссис Грант, а один раз, когда Харди, вконец измотанный событиями прошлой ночи, забылся сном, миссис Грант решительно подошла к бочонкам с пресной водой и заглянула внутрь.

— Меньше, чем я думала, — изрекла она в ответ на наши расспросы, а затем пошепталась с Ханной, у которой зрачки сузились, как у кошки.

— За дураков нас держит, — бросила Ханна, а когда Харди проснулся, потребовала отчета: сколько у нас воды?

— На четверо суток точно хватит, — ответил Харди, но мы уже ему не верили, поскольку миссис Грант успела самолично проверить анкерки.

— Не обманывайте нас! — вскричала Грета. — Мы не дети!

Харди явно удивился, но стоял на своем.

— Открывайте, мы посмотрим, — распорядилась Ханна.

— Нечего тут демократию разводить, — отрезал он и вновь принялся измерять высоту солнца.

Ветер превратился в ровный бриз, и шлюпка скользила на приличной скорости, но инцидент с пресной водой и утренняя ошибка курса заметно подорвали авторитет мистера Харди, тем более что жребий лишил его трех верных союзников. Четкие разъяснения, по всей видимости, могли бы укрепить его позицию, но вместо этого он в своей грубоватой манере пустился рассуждать, что ветер бывает истинный и кажущийся, что без компаса и хронометров никуда и что кое у кого денег навалом, а мысли в голове путаются. Мы-то считали, что человек либо умеет ходить под парусом, либо не умеет. Мы не хотели ничего не знать про возмущения атмосферы, преобладающие течения, изменение ветра и действие стихийных сил.

Вечером миссис Грант, Ханна и прилипчивая Мэри-Энн, пошептавшись на корме, опять потребовали открыть бочонки, чтобы самим оценить серьезность нашего положения. И опять получили отказ. Три женских спины загораживали от меня мистера Харди. К тому же от голода и ветра у меня то и дело отключались зрение и слух, так что я с трудом воспринимала происходящее, хотя сейчас, возвращаясь к событиям тех дней, могу кое-что восстановить. С одной стороны, я была готова поверить Харди, что на ближайшее время воды у нас достаточно; понятие ближайшего времени уже сжалось до одного-двух дней, поскольку я была уверена: дольше мы не протянем. С другой стороны, мне из принципа хотелось докопаться до истины. Я ловила себя на том, что злюсь и на миссис Грант с Ханной, которые опять будоражили пассажиров, и на Харди, который, весьма вероятно, нас обманывал, да еще и совершал одну оплошность за другой. Но сильнее всего удручали меня искры страха, что мелькали в глазах мистера Харди. Я не желала видеть в нем ни тени слабости, потому что все свои надежды на спасение возлагала только на него. Подобное отношение я замечала и у некоторых других. Даже если претензии миссис Грант были обоснованны, мы все еще цеплялись за свои иллюзии, которых оставалось совсем немного.