Декабрь высасывает из замка весь свет. Солнце, не успев толком выглянуть из-за горизонта, прячется снова. Снег идет, тает, идет снова. На третий раз он уже ложится окончательно. Вернер никогда не видел снежной целины, не испачканной копотью и угольной пылью. Единственные посланцы внешнего мира – редкие птицы, садящиеся на липы за плацем (их сбили с пути штормовые ветры или сражения, а может, и то и то), и два гладковыбритых ефрейтора, которые заходят в столовую примерно раз в неделю – всегда сразу после молитвы, когда мальчики только-только подносят ко рту первую ложку. Они проходят под геральдическими украшениями, останавливаются за спиной у очередного кадета и шепчут тому на ухо, что его отец пал в бою.

А бывает, что староста кричит: «Ахтунг!» – кадеты встают, и в столовую неспешной походкой входит комендант Бастиан. Мальчики молча глядят на еду, покуда Бастиан идет вдоль ряда, ведя по их спинам указательным пальцем.

– Скучаете по дому? Нечего скучать! Фюрер – наш отчий дом. Что в сравнении с этим все остальное?

– Ничто! – кричат мальчики.

Каждый день, в любую погоду, комендант свистит в свисток, и четырнадцатилетки выбегают на улицу. Он высится над ними: мундир на животе натянут, медали позвякивают, резиновый шланг крутится в руке.

– Есть два вида смерти, – говорит комендант, и его дыхание клубится морозным облачком. – Кто-то дерется как лев. А кого-то убить проще, чем вытащить волос из чашки с молоком. – Он обводит взглядом шеренги, помахивает шлангом, драматически таращит глаза. – Как умрете вы, ребята?

Как-то ветреным днем он вызывает из строя Гельмута Рёделя. Гельмут – низкорослый южанин, учится средне, а руки у него постоянно сжаты в кулаки.

– И кто это, Рёдель? По. Твоему. Мнению. Кто слабейший член данного подразделения?

Комендант помахивает шлангом.

Рёдель отвечает без запинки:

– Он, господин комендант.

У Вернера внутри обрывается что-то тяжелое: Рёдель указал прямо на Фредерика.

Бастиан вызывает Фредерика вперед. Если другу и страшно, Вернер этого не видит. Фредерик выглядит рассеянным. Почти философичным. Бастиан вешает шланг на шею и неторопливо трусит по полю, увязая в снегу. Вот уже он не более чем темное пятнышко у дальней ограды. Вернер тщетно пытается поймать взгляд Фредерика – тот смотрит куда-то за горизонт.

Комендант поднимает левую руку и кричит: «Десять!» Ветер доносит только обрывок слова. Фредерик несколько раз моргает, как обычно на уроке, когда к нему обращается учитель. Ждет, когда его внутренняя жизнь догонит внешнюю.

– Девять!

– Беги! – громко шепчет Вернер.

Фредерик хороший бегун, лучше Вернера, но сегодня комендант считает быстрее обычного. Фредерик получил меньшую фору, и ему мешает снег. Он все еще в двадцати метрах от остальных ребят, когда Бастиан поднимает правую руку. Ребята срываются с места. Вернер старается держаться в задних рядах. Винтовки ритмично хлопают их по спине. Самые резвые уже бегут быстрее обычного, как будто им надоело проигрывать.

Фредерик выкладывается изо всех сил. Однако самые резвые мальчишки – гончие, отобранные со всей страны за скорость и готовность повиноваться. У Верне ра такое чувство, что они бегут яростнее, целеустремленнее прежнего. Им не терпится узнать, что будет, когда кого-нибудь догонят.

Фредерик не добегает до Бастиана пятнадцати шагов – его валят на землю. Получается куча-мала.

Толпа сгущается вокруг нее. Фредерик и его преследователи встают. Они все в снегу. Подходит Бастиан. Кадеты окружают своего наставника: все они тяжело дышат, многие упираются руками в колени. Морозные облачка пара сливаются в одно и тут же растворяются на ветру. Фредерик стоит в середине круга и хлопает длинными ресницами.

– Обычно это случается быстрее, – говорит Бастиан ласково, словно обращаясь к самому себе. – Обычно первого ловят раньше.

Фредерик щурится на небо.

Бастиан спрашивает:

– Кадет, ты слабейший?

– Не знаю, господин комендант.

– Не знаешь? – Пауза. В лице Бастиана мелькает неприязнь. – Гляди на меня, когда отвечаешь.

– Одни люди слабы в одном, господин комендант. Другие – в другом.

У Бастиана сжимаются губы и суживаются глаза, лицо наливается медленной концентрированной злостью. Как будто ветер на миг развеял облако – и проступила истинная, изувеченная сущность Бастиана. Он снимает с шеи шланг и вручает Рёделю.

Тот моргает.

– Давай, – говорит Бастиан, словно понукает робкого ученика войти в холодную воду. – Поучи его уму-разуму.

Рёдель смотрит на шланг – черный, метровый, затвердевший от холода. Проходит несколько минут – Вернеру они кажутся часами. Ветер гонит по мерзлой траве султанчики и струйки поземки. Внезапно на Вернера накатывает тоска по Цольферайну, по детским дням, когда он черными от копоти задворками катал сестренку в тележке. Грязь под ногами, хриплые голоса рабочих, мальчишки спят на составленных в ряд кроватях, их штаны и куртки висят на крюках по стене. Фрау Елена идет вдоль кроватей, как ангел, шепчет: «Знаю, холодно, но ведь я здесь, рядом, видите?»

Ютта, закрой глаза.

Рёдель делает шаг вперед и, взмахнув шлангом, бьет Фредерика по плечу. Тот отшатывается. Ветер свистит в траве.

– Еще раз, – говорит Бастиан.

Все странно замедлено. Рёдель размахивается и бьет. Удар приходится Фредерику по скуле. Вернер старается удержать перед глазами образы дома: комнату для стирки, розовые натруженные пальцы фрау Елены, собак в проулке, дым из фабричных труб. Каждая клеточка его тела хочет завопить: «Ведь это же неправильно!»

Однако здесь это правильно.

Всё никак не заканчивается. Фредерик выдерживает третий удар. «Еще!» – командует Бастиан. На четвертый раз Фредерик вскидывает руки, удар приходится ему по локтю, он оступается. Рёдель замахивается снова, Бастиан восклицает: «Нас веди своим примером за собою, о Христос!» – и весь зимний день перекашивается вбок, лопается с треском. Происходящее отдаляется, Вернер наблюдает за сценой словно с другого конца длинного тоннеля: маленькое белое поле, кучка мальчиков, голые деревья, игрушечный замок. Все так же не связано с явью, как истории про эльзасское детство фрау Елены или сказочный Париж Юттиных рисунков. Еще шесть раз Вернер слышит свист рассекаемого воздуха и странно глухой хлопок резины о руки, плечи, лицо Фредерика.

Фредерик может часами бродить по лесу, за пятьдесят метров различать певчих птах по голосам. Фредерик почти не думает о себе. Он сильнее Вернера почти во всем. Вернер открывает рот и тут же закрывает снова. Закрывает глаза, мозг.

Ударов больше не слышно. Фредерик лежит ничком на снегу.

– Господин комендант? – спрашивает Рёдель, тяжело дыша.

Бастиан забирает у него шланг, вешает себе на шею и поддергивает ремень, поправляя брюки на круглом животе. Вернер опускается на колени рядом с Фредериком и поворачивает того на бок. Из носа – а может, из глаза или из уха – течет кровь. А может, отовсюду сразу. Один глаз уже заплыл, другой открыт и смотрит в небо. Следит за чем-то в серой голубизне.

Вернер отваживается поднять голову: над ними парит одинокий ястреб.

– Встать! – говорит Бастиан.

Вернер встает. Фредерик не шевелится.

– Встать, – повторяет Бастиан тише.

Фредерик поднимается на одно колено. Встает, шатается. Щека рассечена, из нее тонкими струйками сочится кровь. Снег, попавший за шиворот, тает на рубашке. Вернер подает ему руку.

– Кадет, ты слабейший?

Фредерик не смотрит на Бастиана:

– Нет, господин комендант.

Ястреб по-прежнему парит в небе. Толстый комендант мгновение думает, двигая челюстями. В следующий миг звучит его зычный голос: «Бегом!» Пятьдесят семь кадетов пересекают поле и по заснеженной дороге трусят через лес. Фредерик на своем всегдашнем месте, рядом с Вернером. Левый глаз распух, щеки в кровавых разводах, ворот бурый и мокрый.

Ветки качаются и скрипят. Пятьдесят семь мальчишек поют в унисон:

Зима в лесах старой Саксонии. Вернер не отваживается еще раз взглянуть на друга. Он трусит по морозу, с незаряженной пятипатронной винтовкой через плечо. Ему почти пятнадцать.