Книга: Нет худа без добра
Назад: 16 До меня стал доходить смысл предсказаний на печенье, который я сначала не понял
Дальше: Благодарности

17
Бездомные кошки с Парламентского холма

Дорогой мистер Гир!
Пока мы шли по городу к главной цели нашего приезда в Оттаву, Макс рассказал нам все, что необходимо знать о Кошачьем парламенте.
Как повествует местная легенда, здания парламента охранялись от мышей и крыс колонией кошек, исключительно талантливых по части ловли этих грызунов. Так продолжалось до 1950-х годов, когда грызунов предпочли уничтожать ядами. Но служащие, смотревшие за порядком в зданиях, несколько десятилетий продолжали по доброте душевной кормить этих кошек. Затем к служащим присоединилась часть местных жителей, и все вместе они выделили кошкам специальную территорию, где они могли бы жить одной семьей, или колонией.
Теперь там можно видеть два белых миниатюрных дома за железным забором, сквозь который кошки могут свободно пролезать. Дома имеют крытую плиткой крышу и четыре входа под своего рода навесом, на котором кошки могут проводить свой досуг. Над крышей левого дома развевается маленький красно-белый канадский флаг.
Устроен там также дощатый настил, чтобы кошки могли по нему прогуливаться. Настил при необходимости очищают от снега.
Миски с едой расставлены в разных местах в домиках и около них. Макс говорит, что волонтеры кормят кошек также ежедневно.
Я решил, что район вокруг Парламентского холма действительно напоминает Англию, хотя я никогда в Англии не был и вряд ли когда-нибудь попаду туда.
Задняя сторона парламентского здания закруглена, как у собора; у здания много изломанных завитков, что опять же делает его похожим на космический корабль. С Максом, однако, я этим наблюдением не поделился.
Ранним утром следующего дня, после того как отец Макнами присоединился к маме на небесах или в чистилище, мы подходили к Парламентскому холму. По дороге Макс рассказал нам все вышеизложенное, а затем, завидев вдали своего первого кота, понесся вприпрыжку вперед, как радостный мальчик, оставив нас с Элизабет позади.
Он действительно несколько раз подпрыгнул на бегу, вопя:
– Долбаный Кошачий парламент! Долбаный Кошачий парламент! Я наконец-то здесь, блин!
– Ты был когда-нибудь настолько счастлив? – спросила меня Элизабет, и, честно говоря, я подумал, что ни разу за всю свою жизнь не испытывал такого восторга.
Добежав до кошачьего убежища, Макс схватился за ограждение и стал рассматривать нескольких котов, вышедших погреться под утренним солнцем.
Элизабет остановилась футах в двадцати позади Макса, я остановился тоже, чтобы дать Максу беспрепятственно насладиться моментом.
Когда мы все же подошли к нему, все лицо его было в слезах: они замерзали у него на подбородке, образовав своего рода бороду.
Губы его дрожали.
Он шмыгал носом и фыркал.
– С тобой все в порядке? – спросила Элизабет.
– Это, блин, прекрасно.
– Кошки? – спросил я.
– Да, блин! А также тот факт, что люди, блин, заботятся о бездомных кошках. О кошках! Столько долбаных лет! Они дали им убежище. Они кормят их. Они не бросили кошек, когда, блин, надобность в них отпала. Эти кошки не приносят обществу никакой пользы, а люди все равно кормят их. Ну разве это, блин, не прекрасно? Разве это, блин, не гуманно? Вы, надеюсь, понимаете, о чем я, блин, толкую? Долбаный Кошачий парламент – самое прекрасное место на земле, а? Вы согласны? Вы видите, как это, блин, прекрасно?
Мы покивали, наблюдая за тем, как две кошки, пестрая и серая полосатая, поедают кошачий корм.
– Вы только посмотрите на них! Только, блин, посмотрите. Это прекрасно! Это охрененно прекрасно! Это существует!
Минут через двадцать мы с Элизабет отошли к скамейке неподалеку, откуда наблюдали за Максом.
Несколько детишек в сопровождении их мам остановились, чтобы посмотреть на котов. Их сходство с Максом бросалось в глаза: притом что он произносил по меньшей мере одно нецензурное слово в каждой фразе, пусть даже состоящей из трех или двух слов, он, несомненно, сохранил по-детски чистое сердце.
– Моей жизненной целью было выпить с тобой в баре, – сказал я Элизабет.
– Макс говорил мне. Поэтому я и пригласила тебя вчера в бар. Я думала, может быть, это поможет тебе пережить внезапную смерть отца Макнами. По крайней мере, цель твоей жизни будет достигнута. Но я все испортила, поделившись своими планами ухода. Прости, пожалуйста. Это было не слишком удачное первое свидание, да?
При слове «свидание» мое сердце подпрыгнуло, но я, подражая хладнокровию Ричарда Гира, сказал:
– Делись со мной всем, чем хочешь, не держи ничего в себе. Я говорю это совершенно серьезно. Я думаю, мы должны быть откровенны друг с другом, если мы хотим помочь друг другу наладить жизнь.
– Согласна. Спасибо тебе.
– У меня теперь есть новая цель. Хочешь узнать какая?
– Конечно.
– Когда-нибудь – не обязательно в ближайшее время, так что не считай, что я на тебя давлю, – но когда-нибудь я все же хотел бы недолго подержать тебя за руку. Может быть, всего минуту и, может быть, лучше всего за Филадельфийским музеем искусств, около дамбы. Это мое самое любимое место во всем свете. Тебе понравится это место, если ты там никогда не была.
Мое сердце громко стучало. Я не мог поверить, что говорю это.
Но внешне я был теперь хладнокровен, как Ричард Гир, и даже хладнокровнее.
Учтив, как сказочный принц.
Улыбнувшись, Элизабет сказала:
– Возможно, когда-нибудь мы и подержимся за руки за Филадельфийским музеем искусств, но явно не сегодня – мы ведь в Оттаве. И даже если это в самом деле произойдет, то, наверное, нескоро, потому что мне нужно решить много проблем. Всем нам троим, несомненно, нужна помощь, и, я думаю, нам следует получить ее, когда вернемся в Филадельфию. Ты согласен?
– Я понимаю, – ответил я – и действительно понимал. – Нам нужна помощь. И мы ее обязательно получим.
Так мы просидели несколько часов, давая Максу возможность насладиться обществом обитателей Кошачьего парламента.
Мы замерзли, но не подгоняли Макса, потому что не были уверены, что он или кто-либо из нас попадет когда-нибудь еще в столицу Канады и тем более в Кошачий парламент. Да если бы мы и попали сюда снова, то это было бы, несомненно, совсем не то. Обстоятельства были бы совсем иными. Сложилось бы совсем другое уравнение из абсолютно непохожих переменных величин, и ничего нельзя было бы с этим поделать, потому что жизнь всегда течет и меняется, и как бы нам ни хотелось, мы никогда, ни за что не могли бы повторить этот момент, даже если бы мы специально постарались воспроизвести его, например оделись бы точно так же. Наши попытки неминуемо потерпели бы провал, потому что победить время нельзя, можно только по возможности насладиться тем или иным моментом, выхватывая его из бесконечного потока.
Большой черный кот начал тереться о ноги Макса, описывая восьмерки. Когда Макс наклонился к нему, кот поднял голову к руке Макса и тот почесал его за ушами. Кот блаженно зажмурил глаза. Макс сделал то же самое. Казалось, они молча беседуют друг с другом. Очевидно, это была кошачья телепатия в действии.
– Вы видели это, блин? – крикнул нам Макс, когда кот отправился по своим делам. – Он выбрал меня, блин, чтобы пообщаться! Какого хрена, алё?
Макс был в таком восторге, что мы с Элизабет улыбнулись.
Хотя по большому счету нам было не до улыбок. Денег не было, «настоящей» работы у нас не было тоже, как и какого-либо представления о том, что мы будем делать по возвращении в Филадельфию, или хотя бы о том, кто оплачивает счета, которые прибывают в мамин дом со штампом «оплачено». И, честно говоря, каждый из нас троих представлял собой клубок спутанных трагических эмоций.
Каким бы странным это ни показалось, но наблюдать холодным зимним утром в Оттаве за взрослым человеком в компании с бездомным котом и видеть, что этот человек в полном смысле слова живет этим моментом и наслаждается им, было достаточно для того, чтобы оправдать этот момент и это место.
Достаточно, чтобы почувствовать, что это хорошо.
И уж тем более для того, чтобы улыбнуться.
Наверное, это все, чем я хотел поделиться с Вами, Ричард Гир, хотя история на этом не заканчивается и можно было бы рассказать о том, как мы доставили тело отца Макнами в Штаты и как его родные даже не хотели говорить со мной на похоронах, хотя мы никому не раскрывали секрет, что он был моим биологическим отцом; о том, как какой-то высокий человек в дорогом костюме подошел ко мне, крепко пожал мне руку и, держа меня за плечи и глядя в глаза, сказал: «Дикки очень гордился тобой», а когда я ничего не ответил, он добавил: «Понимаешь, мы с ним выросли вместе. Были лучшими друзьями в школе от первого до последнего класса. А там, откуда я родом, не принято бросать друзей. Так что не тревожься ни о чем – но это между нами. Договорились?» Он подмигнул мне, и я подмигнул ему обоими глазами, обещая не говорить об этом никому, даже Максу и Элизабет. Отец Хэчетт познакомил нас троих с женщиной-психотерапевтом, которая будет за символическую плату консультировать каждого из нас по-отдельности и группой (она называет ее «семейной»). Элизабет посещает вместе со мной субботние мессы, хотя пока еще не признает себя верующей. Венди обратилась за финансовой помощью в университет Темпл, чтобы раз и навсегда покончить с зависимостью от Адама; явилась туда в темных очках, разрыдалась, и консультант по финансовым вопросам, красивый мужчина по имени Франклин, принялся утешать ее, пригласил в ресторан пообедать, предоставил ей фантастическую финансовую помощь в виде ссуды и в итоге отбил ее у Адама. Я знаю это все, потому что Венди посещает теперь вместе с Франклином субботние мессы, после которых мы иногда заходим вчетвером в пиццерию, где я с удовольствием разглядываю Венди, избавившуюся от синяков и шрамов. Я работаю в центре города в закусочной «Вендиз» (опять синхронистичность?), и меня уже повысили и сделали менеджером; Элизабет взяли на полставки в Филадельфийскую публичную библиотеку, и даже Макс получил повышение в своем «долбаном кинотеатре», так что мы теперь в состоянии оплачивать счета без помощи моего нового высокорослого и хорошо одетого друга из Канады, который звонит мне время от времени и говорит: «Дикки смотрит на тебя с небес и улыбается». Его звонки всегда вдохновляют меня, я чувствую себя взрослым самостоятельным человеком, которым его отец может гордиться.
Как Вы знаете, Ричард Гир, между первыми моими письмами и последними был довольно продолжительный перерыв. Простите, что я бросил писать Вам так неожиданно, но дело в том, что я немного ошарашен всем случившимся за такое короткое время. Честно говоря, у меня возникает теперь какое-то странное ощущение, когда я пишу Вам, как будто это несколько безумное занятие. А может быть, это просто напоминает мне о том времени, когда у меня в черепе бурлила какая-то безумная каша. Боюсь, как бы это состояние не вернулось, если я не буду соблюдать осторожность и следить за собой.
Нашего нового психотерапевта зовут доктор Хэнсон. Это миниатюрная леди, собирающая волосы в узел, как у балерины, в который она втыкает письменные принадлежности. Она посоветовала мне рассказать Вам свою историю до конца – хотя бы для того, чтобы попрощаться с Вами и тем самым завершить период моей жизни, проходивший под знаком Ричарда Гира.
– Замкните этот виток своей жизни, – сказала она. – Очень важно поставить в подсознании точку.
Кроме того, она сказала, что я должен признаться Вам – и тем самым своему бессознательному – в том, что в своих письмах я придерживался правды не на все сто процентов, а иногда присочинял, чтобы сделать рассказ интереснее. Доктор Хэнсон объясняет это тем, что мне казалось, будто я недостаточно интересная персона для переписки с таким знаменитым и выдающимся человеком, как Вы, Ричард Гир. Но хотя, строго говоря, это все верно, я хочу, чтобы Вы знали, что все написанное мной Вам было правдой на все сто процентов, если говорить метафорически.
В некотором отношении я был даже более правдив с Вами, чем со всеми остальными, кого я знал в жизни, включая маму, и Вы, надеюсь, можете гордиться этим.
Теперь я стараюсь меньше прятаться за своими метафорами.
Доктор Хэнсон говорит, что это важно.
Я согласен с ней.
И Элизабет тоже.
Доктор Хэнсон в самом деле очень одаренный целитель, может быть даже вроде святого Андре, но не в абстрактно-религиозном смысле, а в конкретных делах современной действительности.
Мне нравится моя новая жизнь.
Действительно нравится.
Я живу без мамы, но со мной все в порядке.
Это чудо?
Может быть, оно все-таки произошло с нами?
Может быть.
Как бы то ни было, я благодарен.
И последний штрих: мы с Элизабет держимся за руки почти каждый день.
Это правда.
Вы гордитесь мной, Ричард Гир?
Я очень стараюсь сделать жизнь для Элизабет сказкой.
Так что это как раз такой момент, когда пора прекратить переписку.
Навсегда.
Больше писем не будет.
Может быть, Вы возьметесь за какое-нибудь другое дело или же – если Вас в действительности не существует – просто навсегда исчезнете.
Но независимо от того, являетесь ли Вы всего лишь плодом моего воображения или нет, я благодарю Вас за то, что Вы прочли все, что я писал, – пусть даже мы оба при этом притворялись. Спасибо Вам за то, что Вы были рядом, когда у меня никого больше не было, и за то, что выслушали меня, ни в чем не упрекая.
Желаю Вам удачи в Ваших делах.
Я верю, что Вам удастся освободить Тибет, – и я отпраздную Вашу победу.
Я не буду возражать, если Вам захочется изложить мамину философию его святейшеству.
Мне будет не хватать Вас, но я согласен, что это должно быть моим последним письмом.
Как велит доктор Хэнсон.
Наше взаимное притворство исчерпало себя.
Теперь со мной рядом есть живые люди.
Прощайте, Ричард Гир.
Ваш преданный поклонник
Бартоломью Нейл
Назад: 16 До меня стал доходить смысл предсказаний на печенье, который я сначала не понял
Дальше: Благодарности