35

Гретхен, годы утекли…

О подруга детства, я часто думаю о тебе, возвращаюсь в наше прошлое, мне в нем приятно, и я тебя в нем целую. Так и дадим нашей жизни улетучиться, не увидевшись? Иногда я мечтаю о том, чтобы получить от тебя вести, узнать, где работает твой Вернер, кем стали ваши сыновья.

Что произошло? Помнится мне, что официально мы поссорились. Но я никак не могу вспомнить почему. Мои воспоминания о тех временах путаные; сами времена тогда были такими: я заканчивала проходить курс лечения с помощью психоанализа, расставалась с Францем, покидала Вену. Может быть, у меня возникла потребность начать все с чистого листа и ты стала жертвой этого? Я оказалась чрезмерно радикальной? Вглядываясь в прошлое, я спрашиваю себя, не была ли я несправедлива…

Ибо я забыла, в чем я тебя упрекала. Это меня беспокоит и наполняет мое сердце горьким чувством вины.

Гретхен, я хочу, как и раньше, писать тебе, хочу читать твои разумные ответы, я хочу, чтобы продолжилась наша драгоценная дружба. Хочешь ли ты того же?

После нашего абсурдного разрыва моя жизнь сильно изменилась. Хотя в ней есть и черные моменты, она мне нравится. Более того, она меня приводит в восторг. С чего начать мой рассказ? В Вене я жила как птица в клетке, как красивый попугайчик с ярким оперением, которого хозяин любил выставлять напоказ. Я не знала счастья, хоть и считала, что оно у меня есть. Сразу же я начала постоянно жаловаться, что его не замечаю.

После курса лечения с помощью психоанализа я начала от этого избавляться. Калгари, у которого я была, как потом выяснилось, одной из первых пациенток, выдумал такой курс лечения, который убедил меня в том, что у меня невроз. Мой брак с Францем только казался удачным. Хотя мой муж был молод, я смотрела на него как на отца, патриарха, который учил меня правилам поведения, светским манерам, обязанностям жены. Я его не любила — я его чтила. И в постели, и на людях я подчинялась ему. Однако мое послушание не принесло мне душевной радости.

Благодаря Калгари я осознала, что испытываю сильную физическую неудовлетворенность. Однажды мне пришла в голову глупая мысль попытаться избавиться от нее с помощью Калгари; я не отдавала себе отчета, что это трансфер, обычный этап курса лечения, когда оно подходит к завершению.

Не слишком хорошо помню, что я предприняла, но это, должно быть, походило на изнасилование. Не важно. Раз уж в последние недели, когда я еще пребывала в Вене, Калгари снова занялся со мной психоанализом и довел работу до конца, значит он на меня за это не рассердился.

В то же самое время я пережила исключительные, чудесные и трагические минуты.

Сомневаюсь, что рассказывала тебе об этом, потому что я была тогда очень стыдливой. Теперь, когда я больше не боюсь говорить на любые темы, я тебе все объясню в нескольких словах.

По случайному стечению обстоятельств я оказалась в объятиях человека, который повел меня к себе. К моему великому удивлению, этот юноша, о котором я ничего не знала и который ничего не знал обо мне, довел меня до экстаза, когда мы занимались с ним любовью.

Ты мне веришь? Раньше я даже отдаленно не подозревала о возможности такого состояния. Мои сладострастные прогулки с Францем ограничивались садом у дома, обихоженным парком, но мы никогда не заходили в лес, я не ступала в его пределы, пренебрегала теми возможностями, которые заложила в нас дикая природа.

Потрясенная этим откровением в области чувственных наслаждений, я тем не менее не пыталась вновь увидеться с ним. Я стала искать кого-нибудь еще. Потом еще кого-нибудь. Я и не знаю толком, сколько их еще было. И каждый раз я поднималась на вершину наслаждения.

Ты потрясена?

Я была потрясена.

Благодаря этому удивительному открытию обозначились более четкие контуры: если моему возлюбленному становилось известно мое имя, история моей жизни, заботы, занятия, я не шла дальше, я не вступала с ним в близость. Избыток слов, дум, мыслей возводил стену, которую невозможно было преодолеть.

Я поняла, на что я способна и каков мой предел: я достигаю оргазма, но он возникает только при условии анонимности.

Чтобы проверить это, так как я остерегалась делать окончательные выводы, я предприняла попытку обновить чувственные утехи с Францем. Набрасываясь на него, я возбуждала себя, воспроизводя пыл, бесстыдство и энергию, которые проявляла со своими мимолетными любовниками. Бесполезно. То ли я слишком явно выказывала свои намерения, что мешало мне отдаться, то ли он продолжал вести себя как Франц фон Вальдберг, но я чувствовала, будто приклеена к постели. Наши телодвижения мне представлялись настолько смешными, что очень скоро меня начинал разбирать смех.

Я поведала об этой особенности Калгари. Хотя мое признание не смутило его, он попытался дать объяснение. По привычке он доискивался того, что в моем прошлом не позволяло мужчине, которого я ценю, удовлетворить меня. Впустую. Тогда, вместо того чтобы пересмотреть свою методику, он решил, что я утаиваю от него какие-то секреты моего детства.

В то время у меня не сложилось своего мнения на этот счет. Я ничего не рассказала тете Виви. Несмотря на то что мы были близкими подругами, даже сообщницами, я боялась, что ей не понять странности моих нравов. В отличие от меня, Виви отдавалась мужчинам, которых знала, которые на протяжении долгого времени ухаживали за ней, а она вменяла им в обязанность бесконечные прогулки и обеды. Тетя Виви явно оставалась самой собой, достигая с очередным избранником «ослепительного мига». Вот поэтому я боялась, что мой курьезный случай вызовет ее неодобрение.

Несколько месяцев я вела двойную жизнь. Двойную? Чем дальше я заходила, тем глубже становилась пропасть между ними. Существование одной госпожи фон Вальдберг было частью лицемерного ритуала, а существование другой давало мне возможность постичь неиссякаемую щедрость природы. Да, две жизни, одна — ложная, другая — настоящая. Отражение и оригинал. И вот однажды вечером я подошла к Францу, который читал в библиотеке, и сказала:

— Франц, не сердись — я ухожу от тебя.

Он рассмеялся, полагая, что это шутка. Я не двигалась, дожидаясь, пока не смолкнет смех.

— Я очень сожалею, что причиняю тебе эти страдания, — продолжила я, — потому как ты человек хороший, нежный и умный.

До него вдруг дошло, что я говорю серьезно.

— Ханна, какая муха тебя укусила?

— Я не могу тебе объяснить. Это моя ошибка. Мне вообще не следовало давать согласие на наш брак. Я чувствовала, что замужество не моя стезя, но в то время еще сомневалась в этом. А теперь я уверена. Мой уход никак не связан с тобой, не чувствуй себя виноватым — ты был безукоризнен. Ты такой замечательный, что, сказать по справедливости, я пришла к выводу, что мне совершенно не подходит подобный образ жизни.

Опишу последовавшую вслед за этим сцену. Франц плакал, приводил доводы, метал громы и молнии, рассерженно кричал и снова стенал. А я сохраняла хладнокровие, хорошо владея собой, потому что, не опускаясь до вранья, все же не стала излагать подробно истинное положение дел. Моя решительность, мое спокойствие и молчание в конце концов вывели его из себя. Хлопнув дверью, он вышел из дому.

Часом позже он вернулся с Тейтельманом и Никишем, семейным врачом и своим коллегой. Он убедил их, что у меня приступ помешательства. Мне было нетрудно рассказать им о своем желании уйти от мужа, ибо, в отличие от бедного Франца, они выслушали меня, не испытывая никаких страданий.

Когда они сообщили ему, что я не больная женщина, а скорее женщина, которая желает развестись, Франц издал ужасный крик. В нем слились боль раненого зверя и страдание ребенка. От этого воя я оцепенела, преисполнившись угрызений совести. Значит, Франц так сильно меня любит?..

В этот момент я — а меня била дрожь — решила: раз уж не могу его утешить, то отдам ему все, чем располагаю. На следующий день я отправилась к торговцам произведениями искусства, через которых я составила свою коллекцию рисунков на стекле, и предложила им приехать, произвести экспертную оценку моей коллекции и продать ее.

Ты мне не поверишь! Эти хамы, которые вытянули из меня целое состояние, даже не потрудились приехать, несмотря на повторные к ним обращения. Один из них после долгих уговоров все же соизволил явиться и предложил мне смехотворную сумму — тысячную часть того, что мне стоили мои миллефиори.

По моему приказанию слуги выставили его за дверь. Этот случай наполнил меня отвращением. Отвращением к этим мошенникам, отвращением к самой себе, оказавшейся такой наивной, отвращением ко всем этим вещицам, ценность которых оказалась дутой.

Что я сделала? Если бы ты спустилась к Дунаю под мост Радецкого и, при наличии необходимого снаряжения, сумела погрузиться на дно реки, то там, среди форелей и щук, тебе бы открылась самая что ни на есть барочная флора: там раскинулись хрустальные луга, стеклянные цветы и разноцветные растения, превращенные в миллефиори, которые некий бог-ювелир с итальянским вкусом насадил ради собственного удовольствия.

В самом деле, туда я несколько дней подряд после полуночи высыпала то, что некогда составляло «мои сокровища».

Прощай, Вена. Я оставила Францу все свое имущество, мои личные средства — жалкие остатки от тех миллионов, которые я внесла в совместную собственность нашей четы. Его согласия я не спрашивала. Мнения Шондерфера тоже.

В то время Франц отказался дать мне развод. Так он упрямился на протяжении многих лет. Это меня глубоко огорчало и трогало. Насколько мне известно, это упрямство означало, что Франц отвергал идею развода, он хотел, чтобы мы вновь соединились; готовый меня простить, он ждал моего возвращения.

Только в прошлом месяце мне прислали бумаги на подпись. Бракоразводным процессом занимается адвокат. Кто за всем этим стоит? То ли Франц, который наконец смирился — чего бы мне хотелось, то ли его семья, которая с помощью интриг переломила его. Этого я никогда не узнаю.

Из Вены я уехала бедной. И это принесло мне ощущение благополучия. Тот портфель ценных бумаг, доставшийся мне от приемных родителей, вопреки моей воле определил мою судьбу — судьбу наследницы. Оставшись без гроша, я была намерена вернуться к своей настоящей жизни. Или заново выдумать ее. Сначала я обосновалась в Цюрихе. Там на деньги, заработанные уроками, я сняла мансарду и начала читать работы Фрейда. Впоследствии я прошла второй курс лечения, теоретический, а не терапевтический, и это был ход, который дал мне возможность, в свою очередь, стать психоаналитиком.

Да, ты правильно меня поняла, Гретхен! Я стала врачевателем душ. Я лечу тех, кто страдает. Конечно, пока что я бьюсь над тем, чтобы обзавестись постоянной практикой. Однако я не теряю надежды, что мне это удастся.

Пока же, чтобы чем-то себя занять, я пишу книгу о фламандском мистицизме, эссе, которое по завершении я намерена послать профессору Фрейду.

Как я к этому пришла?

Благодаря одному дереву.

На этот раз речь идет не о стеклянном дереве, изготовленном стеклодувами Мурано или Баккара, а о липе, к которой привели меня ноги.

Я ездила в Бельгию вместе с Уллой, моей цюрихской подругой, которая преподает историю в женской гимназии. Мы только что проехали по богатой Валлони, и Фландрия, по контрасту, казалась нам бедной до тех пор, пока Антверпен не раскрыл перед нами все свое великолепие, а вслед за этим нас на набережных своих каналов принял прелестный Брюгге.

Времени у нас оставалось в обрез, а Улле непременно надо было посетить обитель бегинок. Чтобы ты лучше поняла эту настойчивость, я должна уточнить, что Улла — активная сторонница борьбы за освобождение женщин, она считает несправедливым то, что на протяжении столетий общество отводит нам второстепенную роль. Она требует для женщин права голоса, выдвигая такой довод: раз мы подчиняемся законам, мы должны участвовать в их разработке. Она не согласна с тем, что мы ниже по умственному развитию, а тем более с тем, что мы не способны выбирать. Стоит ли ждать войн и обнищания людей, чтобы в очередной раз обнаружить, что женщины умеют исполнять обязанности и даже заниматься ремеслами, которые традиционно считаются мужскими? Хотя я не такая активная, как Улла, я одобряю ее борьбу и надеюсь, что ты не сродни тем клушам, которых это возмущает. По мнению Уллы, бегинки были первыми эмансипированными женщинами Средневековья, так как они разработали модель самостоятельной жизни, не прибегая к образованию супружеских пар и созданию семьи. Они избегали традиционных ролей — жена, мать, вдова, любовница; они мечтали о чем-то большем, чем роды и стирка грязного белья. Объединившись в нерелигиозную общину, они предлагали альтернативную модель поведения в эпоху, когда доминировали мужчины. Впрочем, очень быстро самцы перешли в нападение. Неоднократно они покушались на образ жизни бегинок и даже расправлялись с ними.

Улла хотела воздать должное этим женщинам-первопроходцам и рассчитывала написать статью для журнала швейцарских суфражисток. Признаюсь, что меня в тот день больше заботили волдыри на ногах — я так мало хожу пешком, — чем разглагольствования Уллы, безусловно увлекательные. В то время как моя подруга бегала от одного дома к другому, посещала капеллу, осматривала лазарет, я, едва перейдя горбатый мостик через канал, приметила дерево, к стволу которого и прислонилась.

Разувшись, я растерла ступни, а потом призадумалась.

Под этой липой меня объяло душевное спокойствие. Уж не знаю почему, но это место показалось мне знакомым. Несомненно, тишина, прерываемая только призывными криками лебедей и гусей, напомнила мне о детстве. Возможно, прикосновение к земле вернуло меня в те далекие времена, когда я, уткнувшись лицом в траву, пыталась обхватить земной шар раскинутыми в стороны руками. Во мне всплывали старые ощущения, которые меня волновали и ободряли.

Неожиданно у меня возникло впечатление, что жизнь может быть простой. Довольно наполнить легкие воздухом, смотреть на небо и любоваться светом.

Бабочка села на цветок примулы.

Эти два существа были созвучны по цвету: нежно-зеленому и солнечно-желтому. Равные друг другу по красоте и изяществу, цветок и насекомое различались только образом жизни: один уходил корнями в землю, другое возносило свое тело в воздух. Под пахучими листьями встретились домосед и путешественник, чтобы поговорить по секрету. Что же они сказали друг другу?

Вдруг мне показалось, что вся вселенная сосредоточилась там. Трепет легких крылышек представлялся дыханием растения. Мир предстал объемной декорацией, в обрамлении которой состоялась эта драгоценная встреча насекомого и растения, и показал мне главное: непрерывность простой, безгрешной и твердо стоящей на своем жизни.

Мое тело освободилось от тяжести. Многотонный груз свалился с моих плеч; мне стало очень легко.

— Эй, Ханна, ты что, оглохла?

Улла выглядывала из дома, где повстречала коллегу, тоже преподавательницу истории. Ей не терпелось поделиться со мной своим энтузиазмом.

Физически я ушла из-под дерева, однако какая-то часть меня там осталась. В душе моей царил покой. Мне открылся главный секрет. Я была не в состоянии выразить его словами, но он продолжал жить во мне.

Улла разговаривала с этой эрудированной фламандкой, которая разделяла ее убеждения. Я рассеянно слушала их разговор, крутившийся вокруг бегинок. В конце беседы фламандка передала Улле средневековую рукопись.

По возвращении в гостиницу я села у окна, чтобы мыслями унестись к той липе, а тем временем Улла, вытянувшись на кровати, бегло просматривала бесценные страницы, которые вызвали у нее такой энтузиазм.

Перед тем как мы спустились вниз на ужин, ее возбуждение спало.

— Эти стихи — пустопорожняя болтовня невротички. Бред неудовлетворенной мещанки. Какая жалость! Это не служит женскому делу. Никоим образом. И только подумать, что моя коллега возмущается тем, что «Зерцало невидимого» никогда раньше не было издано! Я придерживаюсь иного мнения: оно заслуживает забвения.

Она бросила текст на кресло. После ужина я от нечего делать раскрыла подборку стихов, пролистала ее.

Прочтя несколько страниц, я пережила потрясение. Дерево! Я вновь погрузилась в ту памятную атмосферу! Эти стихи будто принадлежали липе…

Так началось мое увлечение Анной из Брюгге, поэтессой. О ней ничего не было известно, поэтому я решила заняться ею. Удивленная, но сговорчивая Улла пообещала мне помочь в поисках архивных материалов.

Если позволишь, об этом я напишу тебе в следующем письме. Разве не великолепное название — «Зерцало невидимого»? На обороте конверта ты найдешь мой цюрихский адрес, который с каждым днем становится все более и более временным, так как знакомые психоаналитики обещали подыскать мне работу в Бельгии и я планирую покинуть Швейцарию. Впрочем, посмотрим…

Ответь мне, дорогая Гретхен. Пожалуйста. Что бы я ни наделала, прости меня. Прости и за то, чего я не сделала. С нетерпением буду ждать твоего письма.