30
— Энни, вы способны солгать ради того, чтобы оградить свой порок?
— Конечно.
— Общаетесь ли вы с людьми, которые могут поддержать ваши дурные привычки?
— Естественно.
— Могли бы вы украсть ради того, чтобы удовлетворить свои потребности?
— Я это делала, и не раз.
— Вам бывает стыдно после этого?
— Всегда.
— А стыд не заставлял вас остановиться?
Энни задумалась.
— Занятно, но стыд подобен раме картины — он оттеняет порок.
— Вы циник?
— Цинизм — это поручни, за которые цепляются в случае всемирного катаклизма.
— У вас на все есть ответ!
— Нет, только на вопросы, не представляющие для меня интереса.
Доктор Шинед объявил перерыв. Энни не сдавалась дольше предусмотренного. Его интересовало, как пользователи сети Интернет, те, которые следили за лечением онлайн — на самом деле с двухминутной задержкой, — воспримут этот диалог: не встанут ли они на сторону Энни? Конечно, режиссерская группа радовалась тому, что дерзкая Энни расцветила передачу своими хлесткими репликами, что превосходно для шоу, однако у доктора Шинеда, который намеревался рекламировать клинику и ее программы дезинтоксикации, складывалось впечатление, что он на этом погорит.
Он посмотрел на Энни, заметил лукавые огоньки в ее глазах. Как можно, оказавшись в таком положении, еще и смеяться?
— Энни, вы ничего не принимаете всерьез?
— Почему? Свою игру.
— Простите?
— Когда я снимаюсь, я становлюсь серьезной.
— Зато саму себя вы не воспринимаете всерьез?
— Именно это я вам только что и сказала — себя я не воспринимаю всерьез, пока не забудусь.
«Какая забавная девица, — подумал Шинед. — Говорит как старуха, а чувствует как ребенок. Когда слушаешь ее, слышишь скептический, ироничный треп, свидетельствующий о большом жизненном опыте, а когда смотришь на нее, видишь чувствительность впечатлительной натуры, душевное напряжение, эмоциональную переменчивость, когда смех мгновенно сменяется слезами».
Сказав положенные в данной ситуации слова, он ее отпустил. Он теперь уходил со сцены грамотно: зная, что в коридоре его подкарауливает камера, он сохранял напускную доброжелательность вплоть до выхода из кадра.
Ему на смену пришел Итан.
Энни с облегчением вздохнула. И не только появление Итана было тому причиной. Ровно в полдень камеры прекращали свою слежку на две минуты, время, необходимое ей, чтобы принять набор лекарств.
Таблетки задавали ритм ее жизни. Таблетки для борьбы с зависимостью. Таблетки для смягчения последствий предшествующих снадобий. Таблетки для того, чтобы заснуть. Таблетки для того, чтобы проснуться. Таблетки для того, чтобы собраться. Таблетки для того, чтобы расслабиться. Таблетки как добавка к пище. Таблетки, подавляющие аппетит. Итан виртуозно управлялся с этим разноцветьем пилюль и желатиновых капсул, к которому добавлялись инъекции.
Энни заметила, что Итан, осуществляя уход за больным, делал это не механически — он возвел исполнение своих обязанностей в ранг сакрального действа. Когда он давал какую-нибудь таблетку, он был горд осознанием того, что несет исцеление, он вел себя как утешитель, как поставщик счастья. Итан в такой момент, должно быть, походит на Иисуса, накладывающего руки на лоб больных, чтобы сотворить чудо.
Во время этих коротких пауз, когда их никто не слышал, Энни и Итан рассказывали друг другу о себе. Так Энни и узнала, что Итан — бывший наркоман, что у него было несколько рецидивов, прежде чем он окончательно отказался от алкоголя и всяких препаратов. Теперь, чувствуя себя здоровым, он хотел поддержать других споткнувшихся людей; вот поэтому он получил диплом санитара и устроился на работу в эту клинику.
Так что она стала лучше понимать чувство, которое охватывало ее всякий раз, когда она его видела. Итан был крепким и в то же время слабым, его сила опиралась на то, чего он добился, его нынешнее спокойствие одерживало верх над вчерашней тревогой.
В отличие от доктора Шинеда, Джоанны и большинства других людей из ее окружения, он не раз падал в пропасть. Он не пустословил с речного бережка, где процветал в спокойной уверенности, а вещал с края обрыва, откуда упал и куда потом, после ужасных злоключений, вновь сумел подняться.
Зажглись красные глазки камер.
— Вперед! На гимнастику!
Энни заворчала.
Она ненавидела этот момент рабочего дня. Ей нравилось танцевать, бегать, гонять на автомобиле, а выполнение нелепых движений на «раз-два-три-четыре» ее раздражало.
Ей казалось, что в спортивных занятиях, которые вела Дебби, бывшая чемпионка по синхронному плаванию, было больше от медицины, чем от игры. То и дело, с неприятным напором, Дебби объясняла своим ученикам цель упражнения, какие мускулы работают, какие сухожилия задействованы. Занятие превращалось в практикум по анатомии, и Энни представляла, как совершает пробежку с обнаженными мышцами. Когда Дебби подходила к ней, чтобы подправить принятую позу, у Энни создавалось впечатление, что ее препарируют. Кроме того, в этом храме формы не существовало понятия удовольствия: мышечное напряжение оставалось единственным способом обращения к своему телу.
По окончании занятия она долго пробыла в душевой — профсоюз клиники добился, чтобы там не было никаких камер.
Она вернулась в свою палату в сопровождении Итана. Санитар стал для нее необходим. Поскольку он верил в проводимое лечение, то и она перестала сомневаться.
Однако она заметила кое-что, что вызвало ее беспокойство. Однажды в двухминутный перерыв, когда за ними не следила камера, она обнаружила следы уколов на локтевом сгибе его руки.
— Ты что, колешься, Итан?
— Да, но это лекарства.
— Мм?
— От наркотиков.
— Короче говоря, ты колешься, чтобы не колоться.
— Энни…
— Или: ты накачиваешь себя, чтобы не накачиваться.
Итан хотел объясниться, но тут заработали камеры. На следующий день он выглядел до странности спокойным, вид у него был отсутствующий.
— Итан, ты плохо себя чувствуешь?
— Да нет. Дело в том, что я себя чувствую очень хорошо. Это, должно быть, перебор.
— Перебор чего?
— Психотропного средства, которое я принимаю.
Эти признания озадачили Энни: с одной стороны, это означало, что от химических препаратов невозможно избавиться окончательно, а с другой — показывало, что вылечиться — вовсе не то же самое, что избавиться от зависимости, так что все это предвещало веселенькие перспективы.
В этот день, после сиесты, Энни полагалась первая прогулка в парке. Разумеется, она потребовала, чтобы ее сопровождал Итан.
Инженеры-звукотехники снабдили их петличными микрофонами, закрепили на поясе передатчики. Камеры были установлены по всему участку, поскольку решено было отдать приоритет общим планам, которые должны были во всей красе представить пейзаж.
Энни прогуливалась под руку с Итаном.
Природа действовала на нее как откровение. Как, разве может свет быть таким ярким? А можно ли долго-долго смотреть на небо? И пусть небо напоминало голубой экран, на котором ничего не происходило, это так, но зато какая синь! Какая вибрация в лоне этой синевы!..
Пораженная видом небосклона, она даже не опустила глаз, чтобы полюбоваться цветами и кустарниками.
Ну и не надо, завтра тоже будет день.
Итан счастливо улыбался.
Вдруг Энни вскрикнула:
— Ой, щекотно!
Она просунула руку под пуловер, отключила микрофон.
— Какое-то насекомое забралось мне под одежду, а тебе? — продолжила она, поворачиваясь к Итану.
И, изображая накидывающегося слепня, она прижала ладонь к боку Итана, схватила передатчик и повернула ручку реле.
— Ну вот, так лучше. Можно говорить о чем угодно — они нас больше не слышат.
— Ты в этом уверена?
— Итан, за двенадцать лет работы много чему научишься. Когда я только начинала сниматься, звукооператоры умирали со смеху, когда они слышали мои слова о том, что я иду в туалет.
Она с нежностью во взгляде посмотрела на него. Выждав немного, чтобы завладеть его вниманием, она прошептала:
— Спасибо.
Итан залился краской. Она засмеялась:
— Не красней. Блондины не должны краснеть, а то создается такое впечатление, будто ты перегрелся на солнце.
Она сделала несколько шагов, потом тихо спросила:
— Почему ты этим занимаешься?
— Это моя работа. Я за это получаю зарплату.
— В предыдущие недели тебе не платили ни за то, что ты искал меня повсюду, ни за то, что ты помогал мне.
— Я… я чувствовал, что… ты в этом нуждаешься…
— Это из жалости?
Он остановился, подумал и пробормотал:
— Может быть. Во всяком случае, это была самая сильная и самая неотступная жалость, которую я когда-либо испытывал в жизни.
Энни поняла, что он только что объяснился в любви. Она ответила тактично:
— Мне тоже жаль тебя, Итан. Мне хотелось бы тебя защитить.
Они замолчали. Они обменялись сокровенным. И это их связывало. Полчаса они, охваченные новым чувством, прошагали, не говоря ни слова.
Когда они вышли к клинике, техническая бригада набросилась на них, объясняя им, что совсем не было слышно их разговора; ну да ладно, невелика беда, они подложили музыку под изображение в кадре.
— Весьма романтический прием, — уточнил режиссер, — впрочем, даже слишком. Невероятно, в какой степени это создало вокруг вашей прогулки атмосферу влюбленности. В конце концов, пусть будет так… Все лучше, чем тишина, крики птиц да отдаленный шум с шоссе.
Энни и Итан вернулись в палату.
Энни легла. Итан неотрывно пожирал ее глазами. Не говоря ни слова, он прошел в ванную, принес оттуда махровые полотенца и с неожиданным проворством набросил их на камеры, чтобы закрыть объективы.
В режиссерской аппаратной техники оказались перед черными экранами.
Энни улыбнулась.
Итан защелкнул собачку замка.
Затем он лег рядом с нею и размеренно, не спеша, словно время ожидания стало таким же значимым, как и время объятий, приник к ее устам.
Нежность.
Никакой поспешности и тишина.
Пылкость и деликатность.
Тела обнажались, но взгляды не разлучались ни на миг.
У Энни было такое впечатление, будто это происходит с ней впервые. Раньше она занималась сексом, а тут ласково гладила мужчину, которого уважала и который, дивясь самому себе, с жаром отвечал ей.
В поисках чаши Грааля они раздели друг друга с религиозным почтением. Сокровище заключалось не в лишенных одежды телах, а в обнажении души, которая соглашалась отдаться. Никогда еще прикосновение, вид живота или подмышки не вызывали в Энни такого волнения. Что касается Итана, то он с дрожью и волнением целовал тело Энни.
Они стремились продлить это наслаждение как можно дольше, сознавая, что оргазм не только вершина, но также и конец.
Два часа спустя это свершилось.
Однако, преисполненные неслыханной гармонии, они не размыкали объятий.
Все еще не говоря ни слова, Итан помог одеться Энни, оделся сам, заправил кровать, затем сдернул полотенца, закрывавшие камеры.
Энни заснула.
Он отпер дверь и на цыпочках вышел.
Как только Итан, покинув палату, вернулся в обыденный мир, его грубо схватили за плечи и провели в кабинет директора клиники.
Режиссер и продюсер передачи расхаживали по комнате, полностью разделяя негодование профессора Шинеда.
— Подлец, мерзавец, да кем вы себя возомнили?!
— Вы хоть знаете, где находитесь?
— Вас приняли на работу в клинику в качестве санитара, а не…
— А не…
Все трое не смогли вставить слово в проверяемый цензурой кадр.
Итан спокойно ответил:
— Энни моя подруга.
Доктор Шинед, решив, что спорить бесполезно, объявил Итану, что его немедленно отстранят от работы.
— Энни не согласится с этим, — пробормотал, побледнев, Итан.
— Насколько мне известно, Энни Ли не является руководителем этой клиники.
— Она откажется продолжать курс лечения, если меня не будет рядом.
— Она подписала контракт.
— Она его расторгнет.
— Не уверен, что она будет в состоянии сделать это. С помощью транквилизаторов ее можно образумить.
Итан взорвался:
— Если хотите, можете выгнать меня на улицу — мы уйдем вместе!
Уязвленный, доктор Шинед выпрямился в своем кресле. Гнев вернул ему самообладание.
— Вы уволены! Охранники не дадут вам возможности подойти к ней. А если будете упорствовать, вами займется полиция. Верните мне ключи и беджи. Прощайте.
Итан понял, что он бессилен. В холодной ярости он бросил связку ключей на стол и вышел из кабинета.
Раньше в конце рабочего дня, в семь часов вечера, Энни давали лекарство. Разумная предосторожность: проснувшись, Энни позвала Итана. Через тридцать секунд после того, как она выпила стакан воды с добавленным в нее транквилизатором, она снова впала в забытье.
В полночь, когда в клинике все давно спали, внезапно завыла сигнализация, разрывая мрак. Охранники помчались к указанному компьютером месту нарушения контура.
Когда они подбежали к аптеке, то увидели, что дверь взломана, шкафы раскрыты, полки пусты.
— Вот он! — закричал один из них.
Какая-то тень шмыгнула мимо них и выпрыгнула в окно. Охранники бросились к окну, но никто из них не решился прыгнуть со второго этажа.
Человек бежал с ношей на спине.
Раздались трели полицейских сирен. Три автомобиля перекрыли дорогу.
Окруженный беглец в нерешительности остановился. Подскочили полицейские с оружием в руках:
— Сдавайтесь!
Тогда Итан, бросив мешок с лекарствами, поднял руки.
