Глава 8
На следующее утро меня снова разбудила Моэ Моэ. На миг мне показалось, что я по-прежнему лежу в объятиях Тхара Тхара, чувствуя на животе теплую руку.
Моэ Моэ опустилась передо мной на колени. По лицу девочки я сразу поняла: что-то случилось. Она улыбалась, но во взгляде не было прежней жизнерадостности. Моэ Моэ поставила на пол кружку с чаем. Когда наши глаза встретились, она опустила голову. Поверх чашки лежал многократно сложенный листок бумаги.
– Для тебя, – сказала Моэ Моэ.
– Письмо? Для меня? Ты уверена?
Ни мой английский, ни моя улыбка не вызвали у нее отклика. Моэ Моэ лишь кивнула, встала и быстро вышла. С чего такая спешка? Может, она видела, как мы с Тхаром Тхаром ночью выходили из монастыря? Видела, что в сарае я нашла свое счастье?
Снова забилось сердце. Я развернула лист. Оттуда выпали засушенные цветки жасмина.
Моя дорогая Джулия!
Никогда еще мне не было так тяжело, как сейчас. Никогда еще я не выводил строчки дрожащей рукой. И никогда слова, ложащиеся на бумагу, не вызывали у меня столько душевной боли.
Начало письма не предвещало ничего хорошего.
Твои часы показывают половину четвертого. Все спят. Даже твой брат мягко и ровно посапывает. Кстати, он перестал кашлять во сне!
Но нет покоя в моем сердце. Оно напряженно бьется. Я дрожу всем телом. Какой уж тут сон!
Я сел возле тебя, зажег свечу. Ты лежишь рядом, и мне не отвести от тебя глаз. Я по-прежнему ощущаю прикосновение твоего тела, твоих рук и губ. Что ты со мной сделала? В какое место меня унесла? Я не ожидал найти в себе этот уголок. Я бы с радостью остался в нем навсегда, хотя едва ли там можно задержаться дольше нескольких драгоценных секунд. Я не знал, что ты обладаешь такой властью надо мной. Не подозревал о существовании места, где страх уже не имеет силы.
Места, где мы удивительно свободны.
Как же удивительно ты красива! Твой брат прав, когда говорит об этом. Сон ничуть не уменьшает твоей красоты. Ты даже не представляешь, чего мне стоит не лечь рядом с тобою. Мне так этого хочется. Хочется кожей ощущать твое дыхание, целовать и ласкать тебя.
Мое желание так велико, что мне физически больно сидеть рядом и не дотрагиваться до тебя. Но если я не сделаю над собой усилия, то вообще не смогу расстаться с тобой. Потому я и решил уйти.
Когда ты увидишь это письмо, я буду в пути. Я вышел из монастыря, едва начало светать.
Пожалуйста, прости меня.
Дни, проведенные с тобой, принесли в мою жизнь великую радость. Ее не передашь словами. Я и не надеялся, что когда-нибудь судьба снова подарит мне такое. Я тем более благодарен тебе за это, поскольку знаю, как хрупко и мимолетно счастье. Оно – торопливый гость, а не друг, который остается надолго. Слова о постоянном счастье или постоянной радости – не более чем фантазия. Такого нет нигде.
Я вынужден уйти, иначе с каждым днем, проведенным вместе, мое сердце будет все сильнее выпадать из привычного ритма. А я не буду знать, как его настроить снова после того, как ты вернешься в свой мир.
Будь я другим человеком, возможно, сумел бы пережить эту душевную бурю. Но я слишком долго жил с расстроенным сердцем и не хочу, чтобы это повторилось. Наверное, я бы не выдержал и дня.
Ни одного.
В том, кого однажды отвергли, навечно сохраняется ощущение ненужности.
Тот, кого не любили, всегда будет испытывать неутолимую тоску по любви.
А тот, кто был любим, но по какой-то причине лишился любви, сохраняет ее в душе вместе со страхом потерять снова.
Часть всего этого я несу в себе.
Любовь и страх – сливаясь, они превращаются в яд, что действует на мое тело и проникает в потаенные уголки души. Он управляет моими чувствами, не убивает их, а парализует.
Он не убивает, но делает меня недоверчивым. Пробуждает ревность и негодование.
Сколько потерь способен выдержать человек?
Сколько боли?
Сколько одиночества?
Ты пришла в наш монастырь не одна. С тобою были брат и маленький мальчик, ты пыталась его спрятать, но я сразу же его увидел и узнал.
Ребенок, который не появился бы на свет, сложись обстоятельства так, как желала его мать.
Душа ребенка знает всё.
Этот мальчишка был невероятно одинок. Его руки перепачкались кровью кур, которых он называл друзьями. Прошло много лет, прежде чем он смог смотреть на них без содрогания. На свои руки!
Душа ребенка ничего не забывает.
Но она растет и учится недоверию, ненависти, самозащите. Или же наоборот, постигает искусство любить и прощать. Ты привела с собой ребенка, которого я никак не ожидал увидеть снова.
Когда ты уедешь, он останется со мной. Я буду заботиться о нем. Утешать, если ему станет грустно. Защищать, если – страшно. Я всегда буду рядом, чтобы он не чувствовал себя одиноким.
Ты рассказывала, что мой отец мечтал о жизни без привязанностей. Ему не удалось так жить. Мне – тоже. В этом смысле я – никудышный буддист. Значит, так тому и быть.
Наверное, для меня настал момент, когда я вынужден признаться себе, что не настолько свободен, как думал.
Прости мне эту ошибку. Прости мне это письмо, если оно причиняет тебе боль. Меньше всего я хотел бы сделать тебе больно. Однако я должен уйти. Иного выхода не вижу.
Спасибо тебе за все.
Обязательно береги себя.
Тхар Тхар
Письмо стало для меня громом среди ясного неба. Кусая губы, я перечитала его и отбросила. Первой мыслью было: «Какой же он трус! Жалкий трус!» Как мог уйти и оставить меня с этим письмом? Почему не дал шанса ответить? Почему даже не подумал, каково мне будет? Неужели не нашлось иного решения, кроме побега? Горечь мешала мне связно думать. Что он имел в виду, написав, что по-прежнему не свободен? Кто его удерживает в плену? Любовь к Ко Бо Бо? Почему сразу не сказал мне об этом? Может, ему просто хотелось секса, а все остальное – не более чем антураж?
«Прости мне эту ошибку. Прости мне это письмо, если оно причиняет тебе боль». А чего он ждал? Что я посмеюсь? Я была готова кричать от злости. Где он? Знает ли Моэ Моэ, где он прячется? Согласится ли рассказать? Смогу ли я снова найти Тхара Тхара? И хочу ли этого?
У Ба проснулся и теперь сидел на постели. Он взял кружку, отхлебнул воды и взглянул на меня.
Я чувствовала, что вот-вот разревусь.
– Ты знал о том, что он затевает? – спросила я, ошеломленная собственной резкостью.
У Ба медленно покачал головой, внимательно и недоуменно глядя на меня.
– Ты догадывался? Скажи честно.
– Нет. Тхар Тхар мне ничего не говорил. А что с ним случилось?
Я беспомощно пожала плечами и бросила брату письмо.
У Ба внимательно читал, покачивая головой, словно не верил написанному. Закончив, аккуратно сложил лист и вернул мне.
– Мы уезжаем, – заявила я.
– Когда?
– Сегодня. Сейчас.
– А разве ты не хочешь…
– Нет. Ты же сам говорил: чем дольше мы здесь останемся, тем тяжелее будет уезжать. – (Брат кивнул.) – Вот и не будем затягивать сборы.
Я встала, надела джинсы и куртку и спешно побросала в рюкзак вещи. Своим письмом Тхар Тхар четко давал понять: он не хочет меня видеть. Ему тяжело находиться рядом со мной, и в монастырь он вернется только после нашего отъезда. Чем раньше мы уедем, тем лучше. Я быстро сложила одеяла, подстилки и спальные мешки. Когда У Ба предложил помощь, сказала, что справлюсь сама.
Моэ Моэ сидела на корточках перед очагом, палкой вороша угли. Меня она встретила испуганным взглядом:
– Ты… уходишь?
– Да. Мы уезжаем.
– Уезжаем, – повторила она.
Она не понимала этого слова.
– Да. Мы уходим, – суровым тоном сказала я.
В глазах девочки было столько печали, что я опешила.
– Мне очень жаль, – уже спокойнее пояснила я. – Я… Мы…
Как объяснить этой девчонке, едва понимавшей английский, то, что почти не выражалось словами?
– Я должна уйти! – сказала я, тщательно выговаривая каждое слово. – Понимаешь?
Моэ Моэ едва заметно кивнула:
– Почему?
На кухню вошел У Ба. Я попросила его объяснить Моэ Моэ, что мой отпуск закончился и мне пора возвращаться на работу. Мне очень здесь понравилось и будет недоставать ее вкусного утреннего чая. Не желая отнимать у нее надежду, я добавила, что обязательно вернусь. У Ба переводил, а Моэ Моэ смотрела то на него, то на меня. Потом, не дослушав, о чем-то спросила. У Ба ответил. Моэ Моэ повторила свои слова, теперь уже громче и с напором.
– Моэ Моэ хочет знать, когда ты вернешься, – сказал брат.
– Когда? – невесело рассмеялась я. – Ну… скоро. Очень скоро.
У Ба перевел. По глазам девочки я поняла: ответ ее не убедил.
– Оставайся, – вдруг сказала она по-взрослому серьезно.
Ее «оставайся» прозвучало почти как приказ. Откуда она узнала это слово? Не от меня.
– Это невозможно. Я бы с радостью, но… работа… офис… ждет… – Я не договорила, было стыдно обманывать Моэ Моэ.
Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Потом Моэ Моэ что-то прошептала. У Ба не сразу перевел мне ее слова.
– Она спрашивает, не хочешь ли ты оставить записку для Тхара Тхара.
Наши глаза встретились. Я поняла: Моэ Моэ знает больше, чем я предполагала.
Я сглотнула, выждала несколько секунд и сказала:
– Нет.
– Нет? – недоверчиво переспросила Моэ Моэ. – Нет?
Она мне не верила. Эта однорукая девочка понимала больше моего.
– Нет, – еле слышно ответила я.
– Да, – прошептала Моэ Моэ. – Пожалуйста.
Я опустила взгляд:
– Передай, что я думаю о нем и буду по нему скучать.
У Ба перевел.
Я надела рюкзак. Моэ Моэ пошла с нами к двери. Мы попрощались безмолвно, посмотрев друг другу в глаза, потом я и У Ба спустились во двор, там лихорадочно бегали куры. Что их всполошило? Я оглянулась. Моэ Моэ стояла на крыльце и махала нам рукой. Я ответила тем же, затем направилась к дороге. Через несколько шагов снова обернулась. Моэ Моэ все так же махала нам. Она махала до тех пор, пока мы не свернули на дорогу и крыльцо монастыря не скрылось за кустами.
