Часть вторая

У Ба куда-то меня вел. Брат целиком погрузился в раздумья, утратив былую легкость походки, однако двигался очень быстро. Настолько, что со стороны могло показаться, будто за ним гонятся. С ним часто здоровались, У Ба рассеянно кивал. На мои вопросы отвечал с предельной неохотой, и я перестала спрашивать.

Мы миновали вчерашнее чайное заведение, прошли мимо мусульманской мечети и буддистского монастыря, в котором наш отец когда-то был послушником. У раскидистого баньяна свернули влево и шли по грунтовой дороге, пока та не сменилась исхоженной тропой. Эта тропа привела нас на вершину холма, а затем и на другой конец города.

У Ба остановился у полусгнившей садовой калитки, едва различимой в буйных зарослях. Брат раздвинул ветви, и мы очутились во дворе, где росли ореховые и банановые деревья, папайя и несколько пальм. Тут же на бамбуковых сваях (высотой не более трех футов) стояла маленькая хижина. Как и у многих «соседок», ее стены были сплетены из сухой травы. Ступени вели на крылечко, где под солнцем сохли красная лоунджи и белая блузка.

У Ба произнес имя. Мы ждали, но из домика никто не выходил. Тогда брат позвал снова.

Хозяйку звали Кхин Кхин. Я бы не решилась определять ее возраст. Ей могло быть лет пятьдесят, а могло – и все восемьдесят. Она смотрела на нас узкими глазками, лоб и щеки были изрезаны морщинами, шрам делил подбородок на две неравные части.

Вся жизнь этой женщины была написана на лице.

Ее волосы скрывала ярко-розовая косынка. В руках Кхин Кхин держала дымящуюся сигару.

Зачем брат привел меня сюда? Какая связь между судьбой этой женщины и моей?

Кхин Кхин тепло поздоровалась с У Ба и радушным жестом пригласила нас войти. В хижине была всего одна комната. В углу дремала стопка аккуратно свернутых одеял и одежды. Над ними возвышался небольшой алтарь с фигуркой лежащего Будды, горсткой риса и вазой, где стоял увядший цветок. Напротив располагался очаг с тлеющими древесными углями, над которыми кипел чайник. Мы уселись на соломенную циновку. Кхин Кхин достала три чашки и налила нам чая из термоса. Наверное, она задавала себе схожий вопрос: зачем У Ба привел к ней иностранку?

Мой брат начал рассказывать. Скорее всего, мою историю. На бирманском она звучала удивительно певуче. Мы с Кхин Кхин внимательно слушали, но она все понимала, а я могла лишь наслаждаться мелодией речи. В словах У Ба я улавливала страстную, точно выверенную мольбу. Иногда его голос звучал настойчиво и даже требовательно, но в следующую секунду снова делался просящим. Я даже отмечала нотки ликования, хотя не понимала, чему тут радоваться.

Иногда Кхин Кхин недоверчиво мотала головой, не забывая затягиваться сигарой. Она что-то говорила У Ба, улыбалась и с изумлением поглядывала на меня. Когда У Ба закончил рассказ, Кхин Кхин важно покивала и вдруг засмеялась.

Ее реакция не обескуражила моего брата. Он, словно музыкант, исполнил первую часть (допустим, это было адажио) и перешел к основной. Теперь говорил тише и спокойнее, порой переходя на шепот. Их с Кхин Кхин взгляды часто встречались, и никто не торопился отвернуться первым.

Затем Кхин Кхин погрузилась в размышления, ее сигара догорела и погасла. Женщина долго и пристально смотрела на меня, потягивая чай. Сделав несколько глотков, она взглянула на У Ба, затем – в мою сторону и кивнула.

Брат наклонился ко мне.

– Кхин Кхин готова рассказать нам об умершей сестре, – тихо сказал он по-английски. – Я буду переводить.

– Но с чего ты решил, что ее сестра имеет отношение к голосу внутри меня?

– Когда услышишь историю, сама поймешь.