Книга: Сердце, живущее в согласии
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Я умирала от желания увидеть преображенный дом брата. Посланных денег должно было хватить на капитальный ремонт жилища У Ба.
Узкая тропка, петляющая между банановых деревьев и деревьев папайи, вывела нас к реке. У Ба часто останавливался, чтобы успокоить дыхание, но наотрез отказывался отдать рюкзак. Я узнала деревянный мост. Миновав его, мы поднялись по крутому склону, прошли мимо ветхих хижин. Казалось, первый же сильный ветер подхватит их и унесет неведомо куда. Покосившиеся стены и крыши были сплетены из сухих пальмовых листьев, бамбуковых стеблей и трав. Во многих дворах топились земляные очаги, и в темнеющее вечернее небо поднимались столбы белого дыма. Завидев нас, галдящие ребятишки бросали игры и вовсю глазели на двоих взрослых.
Дом брата скрывался за живой изгородью из цветущих бугенвиллей, стебли которых дотягивались до самой калитки. В наступающих сумерках цветки казались красными огоньками. Мы не без труда преодолели заросли, которые У Ба гордо называл садом. Его дом стоял на пятифутовых сваях. Я увидела знакомые стены из черного тикового дерева, прохудившуюся жестяную крышу и маленькое крыльцо. Внизу безмятежно похрюкивала свинья. Все как в моей памяти.
Мы поднялись на крыльцо. На первый взгляд дом и внутри почти не изменился. То же коричневое кожаное кресло. Та же пара кушеток с истертой обивкой. Маленький кофейный столик, темный шкаф. Картина маслом, изображающая лондонский Тауэр. Новым был красный алтарь… На стене висели фотографии Ми Ми и нашего отца – Тина Вина. Кусочек его нью-йоркской жизни. Вернувшись домой, я послала У Ба этот снимок. Перед фотографиями лежали красные цветы гибискуса и горстка риса. Если я не ошибалась, раньше это место занимала статуя Будды. Я вспомнила нью-йоркскую квартиру. В какой из нераспакованных коробок лежала такая же фотография отца?
По периметру гостиной были расставлены пластмассовые ведра. Вряд ли они часть какого-то ритуала… Вспомнив о пчелах, я взглянула на шкаф, где они жили. Пусто.
– А где пчелы?
– Увы, они покинули мой дом и нашли себе новое пристанище. Где – не знаю, – ответил У Ба, снимая с плеч рюкзак. – (Я облегченно вздохнула.) – Их место заняли две змеи.
– Кто? – пролепетала я, застыв на месте.
– Две кобры.
– У Ба, нельзя так шутить.
– Мы неплохо уживались, – сказал он, удивленно глядя на меня.
– У Ба, тебе ли не знать, насколько опасны кобры. Они ядовиты! Один укус – и человек умирает.
– Кобры не причинили мне вреда, – спокойно возразил брат.
Он не понял моего испуга.
– Где они сейчас? – спросила я, борясь с желанием вскочить на кофейный столик.
– Не знаю.
– Что?! – Я была на грани истерики.
– Однажды они просто исчезли.
– Что значит «исчезли»? Когда ты видел их в последний раз? На прошлой неделе? Месяц назад? Когда?
У Ба вдруг расхохотался и несколько минут не мог успокоиться.
– Уже и не помню. Ты же знаешь: в моей жизни время не играет особой роли. Должно быть, уползли год назад. Или два.
– То есть сейчас их нет ни в доме, ни во дворе?
– Да. Я же сказал, что они исчезли. Куда – тоже не знаю.
Мне стало чуточку легче.
– И ты не боялся?
– Чего?
Брат вовсе не поддразнивал меня. Он действительно не понимал моего беспокойства. Я это видела по его глазам. По маленьким карим глазам, говорившим: «Не понимаю, чтó так взволновало сестренку».
– Чего? – переспросила я. – Они могли тебя укусить. Ты бы мог умереть.
Он долго молча смотрел на меня и добросовестно пытался понять.
– Нет, – сказал наконец У Ба. – Этого я не страшился.
Думаю, я ему завидовала.
– Спать ты, конечно же, будешь на моей кровати.
У Ба отодвинул выцветшую зеленую занавеску, открыв комнатку с деревянной полкой, ночным столиком и стулом. С потолка свешивалась лампочка без абажура. У Ба не преувеличивал: скачки напряжения давали о себе знать.
– Даже матрас есть, – с гордостью сообщил У Ба. – Моя величайшая роскошь. – Он задвинул занавеску. – Сделаю-ка я нам чая.
У Ба прошел на кухню, я – за ним. У кухонного шкафа не было дверок, на одной полке стояла пара эмалированных мисок и три тарелки. Нижние полки занимали нехитрые припасы: несколько яиц, заплесневевшие помидоры, чеснок, имбирь и картошка. В открытом очаге тлели угли. Над ними висел закопченный чайник. У Ба склонился над очагом, подбросил несколько лучинок и дождался, когда вспыхнет огонь. Никакой вытяжки, естественно, не было. Дым уходил в дыру, проделанную в крыше.
Куда я попала? Неужели я смогу жить в этой хижине на сваях? Выгребной туалет во дворе. Вместо водопровода – колодец. Никакого душа, даже холодного. Я лихорадочно изобретала причину, которая бы не обидела брата и позволила вернуться в отель «Кало».
Чай У Ба заварил просто в термосе, поставил его на поднос с парой кружек и тарелкой жареных подсолнечных семечек, и мы вернулись в гостиную.
Вечером в его доме было не теплее, чем на улице. Пришлось доставать из рюкзака теплый свитер. Нагнувшись, я случайно задела пластмассовое ведерко и нашла повод спросить:
– Зачем тебе они?
У Ба оглянулся, словно впервые заметил их.
– Ах ведерки… Видишь ли, дом старый, крыша в нескольких местах протекает. Но ты не волнуйся: в спальне не бывает протечек.
– А почему ты не сделал себе новую крышу?
– Это очень дорого. Знала бы ты, как взлетели цены на дерево…
У Ба собирался еще что-то сказать, но я его опередила:
– На те деньги, что я тебе посылала, ты бы мог построить новый дом.
Он склонил голову и задумчиво поглядел на меня:
– Ты права.
– И почему ты этого не сделал? На что пустил деньги?
Какое право я имела задавать подобные вопросы, да еще таким тоном? Мне стало невыразимо стыдно. Разве У Ба обязан отчитываться за каждый потраченный доллар? Высылая деньги, я о таком даже не думала. А теперь, получается, требовала отчета за подарок.
Надо же, какие залежи дерьма скрываются во мне!
– У Ба, прости мне эту бестактность. Мне нет дела, как и на что ты потратил деньги. Просто мне казалось…
Брат задумчиво наморщил лоб:
– Ты совершенно права, сестренка, задала здравый вопрос. Сейчас вспомню, на что я их потратил… Какую-то сумму дал владельцу чайного домика, чтобы он смог построить новое заведение. Потом у соседа тяжело заболела жена. Требовалась операция, а их делают только в Рангуне. Сын друга поехал учиться в Таунджи. Часть денег пошла на учебу юноше.
Я надеялась, что этим список расходов исчерпывается. Я и так сгорала со стыда.
– Да, вот еще. Несколько лет назад у нас выдался на редкость засушливый год, урожай был очень скудным. Соседские семьи голодали… Кажется, ничего не забыл. – У Ба молчал, вспоминая, потом хлопнул себя по лбу и радостно воскликнул: – Я и о себе позаботился! Сейчас покажу, что купил. Просто замечательная вещица.
Открыв книжный шкаф, У Ба вынул кассетный магнитофон:
– Вот, посмотри. Когда кто-то ездит в Рангун, я прошу привезти мне новых кассет.
У Ба включил магнитофон в сеть, поставил кассету и нажал на «Пуск». Его лицо застыло в ожидании чуда.
Послышались звуки духовых и струнных инструментов, рождавших классические мелодии.
– Иногда ко мне приходят соседи. Приводят родных и друзей, – торжественно сообщил У Ба. – Временами нас собирается так много, что мы едва помещаемся в этой комнате. Сидим и наслаждаемся музыкой – бывает, что и целый вечер.
Я вслушивалась в звуки, пытаясь понять, что же исполняет оркестр. В мелодии улавливалось что-то знакомое, но вот манера исполнения… Казалось, подвыпившие музыканты пытались играть Бетховена или Брамса, причем не на традиционных инструментах, а на китайской флейте, резкой и пронзительной. К этому добавлялся неописуемо рваный ритм.
– По-моему, у магнитофона что-то со скоростью.
– Неужели? – озадаченно спросил У Ба.
Я осторожно кивнула. Слушать подобное было настоящей пыткой.
– Ты действительно так думаешь?
Я снова кивнула.
У Ба немного подумал, потом сказал:
– Скорость не так уж важна. Мне эта музыка все равно кажется прекрасной. – Брат закрыл глаза, покачивая головой в такт скрипичному пассажу. – И потом, мне не с чем сравнивать, – не открывая глаз, добавил он. – В этом и состоит секрет счастливой жизни.
Он восхищался мелодией искренне и очень эмоционально. Приоткрыв глаза, он послал мне благодарный взгляд и снова погрузился в музыку. Постепенно и я перестала замечать дефекты скорости… Где-то на середине проникновенного скрипичного соло музыка вдруг оборвалась и вдобавок погас свет. В кромешной тьме я не различала даже силуэта брата. Зато стали доноситься звуки извне: жужжание насекомых, голоса соседей.
– Такое вот у нас электричество, – послышался из темноты голос У Ба. – В последние недели отключается постоянно.
Он встал. Вспыхнул огонек спички – У Ба зажег несколько свечей, расставил их по комнате. Помещение наполнилось мягким неярким светом.
– Иногда отключают на несколько минут, а бывает – до самого утра, – пояснил брат, подливая мне горячего чая.
Я взяла кружку, отхлебнула и вдруг почувствовала всю усталость от долгого пути из Нью-Йорка в Кало.
– Ну как, сестренка, звезды были к тебе благосклонны? – спросил У Ба, садясь рядом.
Да, конечно. Спасибо. У меня все прекрасно. Лучше не бывает. Не жалуюсь. Могло быть и хуже… Я перебрала варианты привычных ответов. Привычных для Нью-Йорка, но не для бирманского брата. Он спрашивал не из вежливости, и я не хотела обижать его отговорками.
– Хороший вопрос, – сказала я уклончиво.
– Глупый вопрос, – возразил У Ба. – Прости, что спросил не подумав. Зачастую мы лишь через много лет можем оценить, насколько звезды были или не были к нам благосклонны. Жизнь способна делать самые удивительные повороты. То, что поначалу нам видится неудачей, впоследствии оказывается редким везением, и наоборот. Согласна? Мне всего лишь хотелось узнать, как ты жила эти годы. Счастлива ли? Любима? Остальное – пустяки.
Я едва сдерживала слезы. Мне хотелось бы широко улыбнуться и ответить громким «да!». Но я не могла. Наверное, поэтому и стало грустно. А может, простые вопросы брата затронули слишком глубокие душевные пласты.
Любима ли я? Меня любит мать, хотя и по-своему. Любит ли меня мой американский брат, я не знала. Вряд ли.
Меня любит Эми.
Два человека, чья любовь ко мне так сильно разнится. Еще кто-то? У Ба спрашивал про Америку. Пожалуй, все.
Было ли этого достаточно? И для чего именно? Сколько человек должны нас любить, чтобы мы чувствовали себя счастливыми? Двое? Пятеро? Десять? Или всего один? Тот, кто дарует зрение и разгоняет страх. Кто наполняет смыслом наше существование.
Пожалуй, таких людей в моей жизни не было.
Когда начинается любовь? Когда она кончается?
У Ба внимательно смотрел на меня. Лишь однажды его взгляд скользнул по моей руке. По пальцу, где он, наверное, рассчитывал увидеть кольцо.
– Сэр Майкл – это длинная история. – Я вздохнула.
Не было у меня любви на всю жизнь. Лишь тоска по ней.
Брат почувствовал, как мне плохо.
– Прости за бестактный вопрос. Что это я сегодня, как кумушка на базаре? Ты едва успела переступить порог, а я уже лезу с расспросами, да еще с необдуманными. Как будто для нас не наступит завтра. Словно нам не принадлежит все время мира, чтобы вдоволь наговориться. Прими мои самые искренние извинения. Должно быть, это от волнения. И от радости, что снова вижу тебя. Конечно, это не извиняет моего поведения. Я лишь надеюсь на твое снисхождение. – У Ба приложил палец к губам. – Больше – ни одного бестактного вопроса.
Его старомодная манера извиняться на каждом шагу невольно меня рассмешила.
– Договорились, – сказала я. – А сейчас хорошо бы завалиться спать.
У Ба вскочил с кушетки:
– Ну вот! Еще одно упущение с моей стороны. Совсем забыл, какой тяжелый путь ты проделала. Немедленно тебе постелю.
Я сказала, что великолепно устроюсь на кушетке. У Ба сопротивлялся. Я шутя напомнила ему, что желание гостя – закон. Брат развел руками и больше не спорил. Он достал из шкафа теплое одеяло, подушку и фонарик. Последний предназначался на случай ночного визита в туалет. У Ба без конца спрашивал, будет ли мне удобно. Я отвечала, что очень устала и готова спать хоть на полу. У Ба нежно погладил меня по щеке и спустился вниз.
Я слышала, как плещется вода во дворе. Наверное, У Ба умывался на ночь. Мне было не до умываний.
Скрипнули ступени. У Ба, кашляя, поднялся, унес свечу к себе в спаленку, где вскоре потушил. Потом несколько раз скрипнула его кровать.
Кушетка оказалась удобнее, чем ожидалось. Я вспомнила, как прекрасно мне спалось на ней десять лет назад. Однако сегодня, невзирая на сильное утомление, заснуть я не могла.
Я думала об отце. Впервые за много лет мне захотелось, чтобы он сидел рядом, держал меня за руку и что-нибудь рассказывал негромким, убаюкивающим голосом. Как же я могла забыть про его любовь и не включить в список любящих меня? Не важно, что отца уже нет. Любовь тех, кто умер, не исчезает, и никто не может отнять ее у нас.
Мысль оказалась как нельзя кстати, мне стало легче, но сон не шел. Я чувствовала, что незримая спутница скоро снова заговорит. Прошло еще несколько минут… Только стрекот сверчков. Может, все-таки не появится?.. Появилась!
Умоляю, немедленно уезжай отсюда.
Она молчала всю дорогу, с самого моего отъезда. Я знала, чего она хочет. Еще в Нью-Йорке она усиленно отговаривала меня от путешествия.
– Я только что приехала и возвращаться не собираюсь.
Не упрямься. Уезжай. Немедленно. Пока не стало слишком поздно.
– Зачем мне это?
Мне знакомы здешние места. Тебя ждут ужасные несчастья.
– Какие же?
Они придут и схватят тебя.
– Глупости.
Это ты так думаешь. Ты их не знаешь.
– Кого?
Черных сапог. Они приходят и днем и ночью. Могут явиться, когда захотят. И увести с собой, кого пожелают.
– Только не меня.
И тебя тоже.
– Брат меня защитит.
От них никто не защитит.
– Я – иностранка.
Их это не волнует. Если им надо, они забирают стариков, женщин, детей.
– И что делают с теми, кого забрали?
Ты услышишь разные истории. Только тех, кто их тебе расскажет, мало. Вернувшиеся изменились.
– Они забирали и тебя?
Не меня.
– Тогда кого?
Моего сына. Это гораздо хуже. Те, кто остались, тоже изменились.
– И где же, по-твоему, я встречу эти черные сапоги?
Они сами тебя найдут. Когда они явятся, не смотри им в глаза. И на их сапоги не гляди.
– Почему?
У сапог магическая сила. Там отражается все зло и вся жестокость, на какую мы способны.
– «Мы» – это кто? – спросила я.
Люди. В мире, отражение которого ты увидишь в их сапогах, нет ни любви, ни прощения. Только страх и ненависть. Нам не выдержать такого. Они делают нас другими. Ни в коем случае не смотри на их сапоги.
Никогда еще она не говорила так много о себе. Я терпеливо ждала, не расскажет ли еще что-нибудь.
– Кто ты? Откуда родом?
Молчание.
Всегда один и тот же трюк. Как только я пыталась узнать о ее происхождении и жизни, она умолкала. Кто же ты такая? Как тебя звать? Где родилась и жила? Я не раз спрашивала ее, но не получала даже туманных ответов. И все-таки кое-что я сегодня выяснила. Ей знаком Кало. У нее был сын, которого забрали «черные сапоги». Кто же они?
Не говори ему обо мне. Ни слова.
– Кому?
Брату.
– Ты его знаешь?
Молчание.
– Наоборот, я собираюсь все ему рассказать. Затем сюда и приехала. Он поможет тебя найти.
Меня невозможно отыскать. Я мертва.
– Тогда узнать, кем ты была, и причину твоей смерти.
Я запрещаю.
– Почему?
От ваших поисков станет хуже.
– Но почему? Объясни!
Не могу. Это должно остаться тайной. Навсегда.
– Ты решила меня испугать? Не получится.
Нет. Я хочу предостеречь. Ни в коем случае не ищи моих следов. Ты завтра же должна вернуться в Нью-Йорк.
– Тогда сама расскажи про свою смерть.
Никогда.
– Тебя кто-то убил?
Молчание.
– Это сделали черные сапоги? Они тебя убили?
Молчание.
– Произошел несчастный случай? Может, ты была стара и болела? Или покончила с собой?
Упрямое молчание.
– Я все равно узнаю.
Ответа я не ждала.
Постепенно сон сморил меня.
Я проснулась среди ночи от монотонной игры скрипки – концерт Бетховена. Даже в полусне я узнала знакомую музыку.
В дом вернулось электричество.
Потом я услышала кашель и скрип кровати. У Ба перевернулся на другой бок. Музыка ничуть не мешала ему спать.
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10