Глава 47

Вот что я знаю про Освальда.

1. Он такой высокий, что почти достает головой до потолка. Он самый высокий воображаемый друг из всех, кого я встречал.

2. Освальд похож на человека. Если бы не рост, он был бы похож на человека, как я. Уши, брови и все остальное.

3. Освальд — единственный воображаемый друг, кто дружит со взрослым человеком.

4. Освальд — единственный из всех воображаемых друзей, кого я знал, умеет передвигать вещи. Поэтому я чуть-чуть не уверен в том, что он воображаемый.

5. Освальд — злой и страшный.

6. Освальд меня ненавидит.

7. Освальд — единственный, кто может помочь мне спасти Макса.

Я встретил Освальда примерно месяц назад и потому не уверен, что он все еще в больнице, хотя думаю, что он там. Его друг лежит на специальном этаже в отделении для умалишенных. Так, как сказал мне Макс, называют психов. Это слово я слышал от одной докторши. Или, может быть, это была медсестра. Она сказала, что терпеть не может работать на этаже, где эти умалишенные.

Но другая медсестра сказала, что это этаж для больных с черепно-мозговыми травмами. Видимо, она так назвала то, когда человек разбивает себе голову. Не уверен. Может быть, они обе правы. Может быть, из-за травмы люди становятся умалишенными.

А друг Освальда лежит в коме, а Макс сказал, что он, значит, спит и никогда не проснется.

Человек в коме — вроде меня наоборот. Я не сплю, а люди в коме только и делают, что спят.

Первый раз я увидел Освальда, когда пришел в больницу для взрослых. Я люблю иногда туда ходить, чтобы послушать, как врачи разговаривают про больных. Все больные разные, так что истории у них тоже разные. Иногда их истории трудно понять, но они всегда захватывающие. Слушать их интереснее даже, чем смотреть, как Поли проверяет свои лотерейные билеты.

Больница очень большая, и мне иногда нравится просто бродить по ней. Каждый раз я здесь нахожу что-нибудь новое.

В тот день я первый раз заглянул на восьмой этаж, и в коридоре увидел Освальда, который двигался мне навстречу. Он шел с опущенной головой и смотрел себе под ноги. Высокий, с плоским лицом и толстой шеей. Щеки у него были красные, как будто он только что с мороза. Лысый. С абсолютно лысой большой головой.

Но я сначала обратил внимание на его походку. Он выбрасывал ноги так, будто пинал воздух перед собой. Казалось, ничто в мире не сможет его остановить. Он шел, как снегоуборщик.

Подойдя ближе ко мне, он поднял голову и заорал:

— Убирайся с моего пути!

Я оглянулся, чтобы посмотреть, кто идет следом за мной, но в коридоре никого не было.

Когда я снова повернулся к нему, он сказал:

— Прочь с моей дороги!

Вот тогда я и понял, что он воображаемый друг. Он меня видел. Заговорил со мной. Я отступил в сторону, и он пошел дальше. Прямо как снежный плуг — пропахал коридор по прямой и даже не взглянул на меня. Я развернулся и пошел за ним следом. Никогда до этого я не встречал воображаемого друга, который бы выглядел так реально, и мне захотелось с ним поговорить.

— Меня зовут Будо, — сказал я, пытаясь не отставать от этого великана.

— Освальд, — отозвался он.

Он не оглянулся, просто бросил на ходу это слово и пошел пахать дальше.

— Нет, — сказал я. — Я — Будо.

Он остановился и повернулся ко мне:

— Это я — Освальд. Отвяжись. — Повернулся и пошел дальше.

Я немного занервничал, потому что Освальд был очень большой, очень злой и говорил очень громко. Раньше я никогда не встречал злых воображаемых друзей. Но и таких похожих на реальных людей тоже не встречал, потому я не удержался. Я отправился за ним.

Мы прошли по коридору, повернули, двинулись по другому коридору, снова повернули, а потом остановились около двери. Дверь была закрыта не до конца. Оставалась маленькая щелка. Врачи часто оставляют двери приоткрытыми, чтобы можно было тихонько зайти в палату посреди ночи — проверить больного, но не разбудить. Щелка была слишком узкой для Освальда, и я подумал, что он пройдет сквозь дверь, как это делаю я. Но Освальд протянул руку, дотронулся до двери. Толкнул дверь, и она открылась достаточно широко, чтобы он мог протиснуться в палату.

Когда дверь открылась, я даже вскрикнул. Я не верил своим глазам. Я никогда не видел, чтобы воображаемый друг трогал предметы реального мира. Освальд, должно быть, услышал, как я вскрикнул, потому что он обернулся. И ринулся ко мне. Я оцепенел. Я не знал, что делать. Я все еще думал о том, что видел. А Освальд выбросил руки и ударил меня. До этого момента меня никто никогда не бил. Я упал на пол.

Было больно.

До этого момента я и не подозревал, что мне может быть больно. На самом деле, до этого момента я даже не понимал, что это означает.

— Я же сказал — отвяжись! — крикнул Освальд.

После этого он развернулся и пошел обратно в палату.

Освальд заорал на меня, толкнул, ударил, но мне все равно нужно было узнать, что там такое в этой палате. Я просто не мог этого не сделать. Я только что видел своими глазами, как воображаемый друг открыл дверь. Мне необходимо было узнать больше.

Так что я стал ждать. Я ушел в конец коридора, спрятался там за углом и не сводил глаз с той двери. Я ждал целую вечность, и Освальд наконец вышел. Он направился в мою сторону, потому я сдвинулся немного дальше и спрятался в кладовке. Стоя там, в темноте, я досчитал до ста, а потом снова выглянул в коридор.

Освальда не было видно.

Тогда я вернулся к палате, откуда вышел Освальд, и вошел внутрь. Свет там был выключен, но через щель в двери просачивался свет из коридора, так что в палате был полумрак. Я увидел две кровати. Ближе к двери лежал человек. Вторая кровать была пустой — ни простынь, ни подушек. Я огляделся по сторонам, но ни игрушек, ни поролоновых зверей, ни маленькой одежды или обуви не заметил. Я не нашел ничего, что говорило бы, что в этой палате лежит ребенок.

В палате был только один взрослый мужчина.

У него была густая рыжая борода и густые брови, но голова у него была лысая, как у Освальда. Рядом с его кроватью стояли больничные приборы, от которых к его рукам и груди тянулись провода и трубки. Приборы попискивали и шипели. На маленьких экранах мигали огоньки.

Я подумал, что что-то упустил, и снова посмотрел на пустую кровать. Поролоновые игрушки и детские штанишки могли лежать в шкафу, а ребенок мог выйти в туалет. Или этот лысый — папа мальчика, а Освальд — воображаемый друг его сына или дочки (скорее всего, сына). Сын, наверное, сидит в комнате отдыха и ждет, когда папа проснется. Он и мог послать Освальда проверить, хорошо ли себя чувствует его папа.

Потом я подумал, что этот человек мог и не быть чьим-то папой. Он мог быть кем угодно. Освальд мог просто отдыхать на пустой кровати. Еще Освальд мог искать тихое местечко, где можно посидеть одному. А еще Освальд мог быть таким же любопытным, как я.

Потом я подумал, что, возможно, Освальд не воображаемый друг, который умеет трогать вещи в мире людей, а человек, который умеет видеть воображаемых друзей. Я как раз обдумывал, что из всего этого больше похоже на правду, и тут зажегся свет и в палату зашли три женщины. Одна была в белом халате, а две другие, шедшие за ней, держали в руках планшеты. Они подошли к кровати, где лежал лысый человек, и женщина в белом халате сказала:

— Джон Харли. Возраст — пятьдесят два года. Черепно-мозговая травма в результате падения. Поступил четвертого августа. Не реагирует на лечение. В коме с момента поступления.

— План лечения мистера Харли? — спросила одна из женщин с планшетом.

Они продолжали разговаривать, задавали вопросы, отвечали, и я перестал их слушать.

Тут в палату вернулся Освальд.

Он посмотрел на врача в белом халате и на тех, что с планшетами. Было видно, что Освальд раздражен, но не злится. Он закатил глаза и фыркнул. Я подумал, что он уже видел их раньше.

Потом Освальд заметил меня. Я стоял между двумя кроватями спиной к больничным приборам и старался не шевелиться в надежде, что он меня не заметит. Когда он меня заметил, у него отвисла челюсть, и он сам сначала оцепенел. Наверняка он очень удивился, когда меня увидел. Так же как я удивился, когда увидел, как он открывает дверь. Освальд просто не верил своим глазам.

Он вздохнул поглубже, показал на меня пальцем и сказал:

— Ты!

Освальду не нужно было бежать ко мне. Он был таким большим, что в три или четыре шага оказался рядом со мной. Я даже подумать ничего не успел.

Мне некуда было бежать, и я испугался. Не знаю, способен ли один воображаемый друг убить другого. Но до встречи с Освальдом я не знал и того, что воображаемые друзья способны причинить друг другу боль. Освальд доказал, что это так и есть.

Освальд бросился на меня, а я запрыгнул на кровать и перекатился через нее. Я даже равновесие не успел восстановить, когда он ударил меня еще раз. У него были такие большие и сильные руки, что меня подбросило в воздух. Приземлился я на маленький столик в углу палаты. Столик, естественно, даже не сдвинулся с места, но я-то об него ударился, и это было тоже больно. Угол столика впился мне в спину, и я закричал от боли. Я имею в виду идею угла, но она была не менее острой, чем реальный угол.

Я хотел было встать, но Освальд схватил меня за плечи и швырнул на пустую кровать. Я подпрыгнул один раз на матрасе и свалился на пол в проход между двумя кроватями. Думаю, в тот момент я ударился головой об один из приборов и не смог быстро встать. Я лежал в проходе, пытаясь успокоиться и что-нибудь придумать. Я смотрел под кровать лысого мужчины и видел пол футов на шесть перед собой. Женщина в белом халате и две с планшетами все еще стояли и разговаривали о человеке в коме. Они задавали вопросы и листали какую-то, как они называли, карту. Они понятия не имели, что сейчас, в этот момент, в палате драка. Только это была не совсем драка, потому что я не дрался, меня просто били.

Я встал на четвереньки и хотел выпрямиться, но тут мне в спину врезалось колено Освальда. Это была самая жуткая боль, у меня как будто что-то взорвалось в спине. Я вскрикнул и снова упал. Носом в кафельный пол, и это была такая же боль, как в спине. Я тогда заорал от боли, как никогда не орал. Раньше я даже не знал, что могу так орать. Было очень больно.

Когда дети падают или больно ушибаются обо что-нибудь на игровой площадке, чаще всего они зовут маму. Я хотел позвать маму, но у меня нет мамы, и мне некого было позвать. Никто не пришел бы мне на помощь. Три врача все еще стояли в палате, продолжая разговаривать и заглядывать в свои планшеты, но они не знали, что в этот момент в палате кому-то еще очень больно.

Я подумал, что Освальд меня или убьет, или тоже отправит в кому.

Освальд бил меня по ногам. Бил по рукам.

Мне снова захотелось позвать мамочку. Но я подумал о Ди и позвал ее.

По-моему, я тогда заплакал, но у меня не было времени плакать, потому что Освальд тогда бросил меня о стену. Я, как мяч, отскочил от стены и упал навзничь, на спину, которая и так болела. Потом Освальд поднял меня снова и вышвырнул в коридор. Я два раза кувыркнулся через себя, а потом пополз. Я полз как только мог быстро, хотя не знал, куда ползти. Я только знал, что уползаю от его палаты, и это хорошо. И все время, пока я полз, я ждал, что Освальд меня догонит.

Но он не догнал.

Я полз секунд тридцать, потом остановился и оглянулся. Освальд стоял в коридоре и смотрел на меня.

— Не возвращайся, — сказал он.

Я подождал, не скажет ли он что-нибудь еще.

Но он ничего не сказал, и тогда я ответил:

— Хорошо.

— Я серьезно, — сказал Освальд. — Не возвращайся.