Глава 43
Парта Макса по-прежнему пустует. Сегодня снова в классе отсутствует только он один. Из-за этого парта выглядит совсем одинокой. Мне кажется, что со вчерашнего дня прошел миллион лет, хотя ничего не изменилось. У парадной двери в школу, как и вчера, сидит полицейский. Миссис Госк все так же притворяется миссис Госк. И парта Макса так и стоит пустая.
Я бы сел за его парту, если бы мог, но стул задвинули, и для меня там нет места. Потому я сажусь на стул в конце класса и слушаю, как миссис Госк рассказывает про дроби. Даже когда ей грустно, она самая лучшая учительница на свете. Она может заставить детей улыбаться и смеяться, даже когда рассказывает о такой скукоте, как числители и знаменатели.
Я думаю, украла бы миссис Паттерсон Макса, если бы ее учительницей была миссис Госк?
Думаю, что нет.
Думаю, что миссис Госк со временем даже Томми Свиндена может превратить в хорошего мальчика.
Миссис Паттерсон пошла в Учебный центр, а я пошел сюда, в класс миссис Госк, чтобы немного послушать, как она учит детей. Я не мог перестать думать о том, что оставил Макса одного, но надеялся, что в классе миссис Госк мне станет немного легче.
И мне стало легче. Немного.
Когда дети выходят на перемену, я иду за миссис Госк в учительскую. Учительская — самое лучшее место, чтобы узнать, что творится в школе. Миссис Госк все время обедает с миссис Даггерти и миссис Сера, и они всегда говорят о хороших вещах.
В мире есть два типа учителей: те, которые играют в школу, и те, которые учат в школе. Миссис Даггерти, миссис Сера и особенно миссис Госк в школе учат. Они разговаривают с детьми своими нормальными голосами и говорят им то же, что могли бы сказать у себя дома. Их доски с объявлениями всегда немножко потертые, на их столах всегда небольшой беспорядок, а книжки в их шкафах не всегда стоят по алфавиту. Но дети любят их, потому что такие учителя говорят о настоящих вещах настоящими голосами и они всегда говорят правду. Потому Макс и любит миссис Госк. Она не притворяется и всегда остается собой, и Максу с ней легко. Она не морочит голову.
Даже Макс может сказать, когда учитель играет в школу. Учителя, которые играют в школу, все время заставляют детей вести себя хорошо. Они хотят, чтобы дети в их классе сидели на своих местах и не кидались резинками. Такие учителя хотят, чтобы мальчики и девочки в школе были прилежными, аккуратными и тихими. Учителя, которые играют в школу, не знают, что делать с такими детьми, как Макс, или Томми Свинден, или Энни Бринкер. Энни Бринкер как-то стошнило на стол миссис Уилсон, и сделала она это нарочно. Эти учителя не понимают таких детей, как Макс, потому что они хотели бы учить кукол, а не настоящих детей. Чтобы в их классе был порядок, они пользуются стикерами, таблицами и карточками, но все эти штучки никогда по-настоящему не работают.
Миссис Госк, миссис Даггерти и миссис Сера любят таких детей, как Макс и Энни и даже Томми Свинден. Они делают так, что дети сами хотят вести себя хорошо, и они не боятся говорить детям правду, когда те ведут себя как вонючки. Потому за обедом лучше всего сидеть с такими учителями.
Миссис Госк ест сэндвич с сардинами. Я не знаю, что такое сардины, но мне кажется, что это не очень вкусно. Когда она говорит, что ест, миссис Даггерти морщит нос.
— Полицейские уже говорили с вами? — спрашивает миссис Даггерти.
Она чуть-чуть понижает голос, когда спрашивает.
В комнате еще шесть учителей. В основном те, кто играет в школу.
— Нет, — отвечает миссис Госк, но голос она не понижает. — Лучше бы им не разговаривать, а заняться своей чертовой работой и найти Макса.
Я никогда не видел, чтобы миссис Госк плакала, а я знаю многих учителей, которые плачут. Даже учителя-мужчины плачут, но чаще всего плачут учителя-женщины. Миссис Госк сейчас не плачет, но в ее голосе столько злости, что она очень даже могла бы заплакать. Только слезы у нее были бы не грустные, а злые.
— Наверняка это кто-то из его родителей, — говорит миссис Даггерти. — Или кто-то из родственников. Дети не исчезают просто так.
— Просто не могу поверить, что это случилось… когда? Четыре дня назад? — говорит миссис Сера.
— Пять, — говорит миссис Госк. — Пять чертовых дней.
— Я не видела Карен целый день, — говорит миссис Сера.
Карен зовут директора. Учителя, которые играют в школу, зовут ее миссис Палмер, но такие учителя, как миссис Сера, зовут ее просто Карен.
— Она все утро просидела в своем кабинете, — говорит миссис Даггерти.
— Надеюсь, она не прячется от всех, а делает что-то, чтобы найти Макса, — говорит миссис Сера.
— Она должна чертовски постараться и сделать все, чтобы найти Макса, — говорит миссис Госк.
У нее в глазах слезы, щеки покраснели. Она встает и уходит, а свой сэндвич с сардинами оставляет на столе. Когда она уходит, все в комнате замолкают.
Я тоже ухожу.
В два часа миссис Паттерсон встречается с миссис Палмер. Я знаю об этом, потому что, когда мы приехали в школу, она хотела встретиться с директором, а секретарь сказала, что миссис Палмер будет занята до двух часов.
— Хорошо, — сказала тогда миссис Паттерсон так, что было понятно, что ничего хорошего в этом нет.
Когда они встретятся, я тоже хочу быть в кабинете директора.
У меня есть еще час, а дети из класса миссис Госк сейчас в спортзале. Миссис Госк сидит за своим столом и разбирает бумаги, потому я решаю пойти в класс миссис Кропп и повидаться с Паппи. Я не видел его уже пять дней, а в мире воображаемых друзей это большой срок.
Для многих воображаемых друзей пять дней — это вся жизнь.
Паппи свернулся калачиком около Пайпер. Пайпер читает книжку. Губы у нее шевелятся, но вслух она ничего не говорит. Первоклассники часто так читают. Макс в первом классе тоже так читал.
— Паппи, — говорю я.
Я зову его шепотом. Такая привычка. Привычка не только моя. Все так делают, потому и я тоже так делаю. А потом я понимаю, что глупо говорить шепотом в комнате, где меня может услышать только один воображаемый друг, и дальше уже говорю нормальным голосом:
— Паппи! Это я, Будо.
Паппи не двигается.
— Паппи! — кричу я, и тогда он подскакивает и оглядывается по сторонам.
— Ты меня напугал, — говорит Паппи, когда замечает меня в противоположной стороне класса.
— Ты тоже спишь? — спрашиваю я.
— Конечно, я сплю. А что?
— Грэм как-то сказала мне, что она спит, но я никогда не сплю.
— Правда? — удивляется Паппи и идет ко мне.
Все дети ведут себя тихо и читают, а миссис Кропп сидит вместе с четырьмя детьми за приставным столиком. Здесь только первоклассники, но они все читают, никто не шалит и не смотрит в окно. Это потому, что миссис Кропп не играет в школу. Она учит.
— Ага, — говорю я. — Никогда не сплю. Даже не знаю, как это — спать.
— А я больше сплю, чем не сплю, — говорит Паппи.
Смогу ли я заснуть, если захочу поспать? Я никогда не устаю, но, может быть, если я лягу и закрою глаза, то через какое-то время усну. Потом я думаю, что сон может помочь забыть о том, как легко мы, воображаемые друзья, можем исчезнуть.
На секунду я даже завидую Паппи.
— Ты слышал что-нибудь про Макса? — спрашиваю я.
— Он вернулся?
— Нет, его похитили. Ты забыл?
— Не забыл, — говорит Паппи. — Просто подумал, что, может быть, он уже вернулся.
— Ты ничего об этом не слышал?
— Нет. Ты его нашел? — спрашивает Паппи.
— Мне надо идти, — говорю я.
Это неправда, но я забыл, как тяжело разговаривать с Паппи. Тяжело не потому, что он глупый, а потому, что он думает, будто весь мир похож на картинки из книжек, которые миссис Кропп читает своим первоклассникам. В этих книжках все учат уроки и никто никогда не умирает. Паппи думает, что мир — это один большой «счастливый конец». Я знаю, что он в этом не виноват, но меня все равно это раздражает. Ничего не могу с этим поделать.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти из класса.
— Может, Вули знает, — говорит Паппи.
— Вули? — переспрашиваю я.
— Да. Вули.
У Паппи нет рук, поэтому он не показывает, а кивает в сторону раздевалки. Там, возле стены, стоит бумажный человечек. Он ростом мне едва до пояса, и сначала я думаю, что он — один из этих рисунков, которые не любит Макс. В детском саду есть такая игра: одни дети ложатся на большой лист бумаги, а другие их обрисовывают.
Учитель попытался обрисовать Макса, и Макс тогда завис.
А потом я приглядываюсь и вижу, что человечек моргает. Он качает головой вправо и влево, как будто пытается без рук сказать: «Привет!»
— Вули? — переспрашиваю я Паппи.
— Да, Вули.
— Он давно здесь?
— Не знаю, — говорит Паппи. — Не очень.
Я иду в раздевалку, где Вули, как мне кажется, висит на стене.
— Привет, — говорю я ему. — Меня зовут Будо.
— А я — Вули, — говорит бумажный человечек.
У него есть две руки и две ноги и почти нет тела. Похоже, будто его вырезали в спешке.
«Придумали в спешке», — поправляю я сам себя.
Края у него неровные, и он помятый, как будто его складывали по-всякому миллион раз.
— Ты давно здесь? — спрашиваю я.
— В этой комнате? Или вообще?
Я улыбаюсь. Понятно, что Вули умнее, чем Паппи.
— Вообще, — говорю я.
— С прошлого года, — говорит Вули. — С конца детского сада. Но я нечасто ходил в школу. Кайла обычно держала меня дома или складывала и носила в рюкзаке, но сейчас она меня чаще вытаскивает. Здесь я примерно месяц.
— А кто здесь Кайла? — спрашиваю я.
Вули протягивает руку, чтобы показать на Кайлу, но в этот момент его тело сворачивается и с бумажным шорохом соскальзывает на пол лицом вниз.
— Ты в порядке? — интересуюсь я.
— Да, — отвечает Вули и с помощью рук и ног переворачивается на спину. — Такое со мной часто случается.
Вули смотрит на меня и улыбается. У него не такой настоящий рот, как у меня, — просто линия, которая открывается, закрывается и меняет форму. Но края этой линии приподнимаются, и я понимаю, что он улыбается.
Я улыбаюсь в ответ и спрашиваю:
— Можешь встать?
— Конечно, — отвечает Вули.
После этого его тело поднимается посерединке, потом опускается, и Вули, как гусеница, подползает к стене. Когда его голова касается стены, он снова складывается в серединке тела и рывками поднимается вдоль стены. За два рывка он поднимается достаточно высоко и хватается за небольшую книжную полку, а потом подтягивается повыше. Теперь он снова стоит на ногах, прислонившись к стене.
— Не очень-то это легко, — говорю я.
— Да. Я умею быстро передвигаться на спине или на животе, но подниматься по стене мне трудно. Если не за что ухватиться, то вообще невозможно.
— Сочувствую, — говорю я.
— Все нормально, — кивает Вули. — На прошлой неделе я встретил мальчика, так он был как палочка от фруктового мороженого. Просто палочка без рук и ног. Джейсон принес его в школу, но, когда миссис Кропп разрешила ему поиграть в новую компьютерную игру, он бросил мальчика-палочку на парту и забыл его там. Я стоял у стены и смотрел, как он постепенно исчезает. Вот только что он лежал на парте, а в следующую секунду — уже нет. Ты когда-нибудь видел, как исчезает воображаемый друг?
— Да, — отвечаю я.
— Я плакал, — говорит Вули. — Я его даже не знал, но я плакал. Мальчик-палочка тоже плакал. Плакал, пока не исчез.
— Я бы тоже плакал, — признался я.
Мы оба какое-то время молчим. Я пытаюсь представить, каково это быть мальчиком — палочкой от мороженого.
Я решаю, что Вули мне нравится.
— А почему Кайла стала приносить тебя в школу? — спрашиваю я.
Я знаю, что, если ребенок начинает брать с собой воображаемого друга в новое место, обычно это означает, что случилось что-то плохое.
— Папа Кайлы больше с ней не живет. Он ударил ее маму и ушел. Прямо за столом. Ударил по лицу. Потом мама бросила в него тарелку с едой, и они начали кричать друг на друга. Очень громко кричали. А Кайла все время плакала. После этого она начала брать меня с собой в школу.
— Сочувствую, — снова говорю я.
— Не стоит, — говорит Вули. — Пожалей Кайлу. Мне нравится бывать в школе. Для меня-то все это значит, что я не исчезну, как мальчик-палочка. Кайла все время ходит к фонтанчику с водой, но на самом деле она просто проверяет, здесь я или нет. Поэтому я больше не лежу свернутый у нее в рюкзаке. Я думаю, если я останусь в рюкзаке, Кайла быстрее сможет забыть про меня. Так что хорошо, что она меня вытаскивает.
Я улыбаюсь. Вули умный. Он очень даже умный.
— А ты ничего не слышал о мальчике, которого зовут Макс? — спрашиваю я. — Он пропал на прошлой неделе.
— Он убежал. Правильно?
— Что ты о нем слышал?
— Миссис Кропп обедала здесь с двумя другими леди, и они о нем говорили. Миссис Кропп сказала, что он убежал.
— А что говорили другие леди? — спрашиваю я.
— Одна сказала, что его мог похитить человек, которого он знает. Она сказала, что детей обычно похищают люди, которых они знают. Она сказала еще, что Макс слишком глупый и не мог убежать и где-то долго прятаться так, что его никто не может найти.
— Макс не глупый, — говорю я.
Я даже удивился, как сильно меня разозлили слова Вули.
— Я этого не говорил, это та леди сказала.
— Знаю. Извини. Но она права — Макса похитили. Его похитила миссис Паттерсон.
— Кто такая миссис Паттерсон? — спрашивает Вули.
— Учительница Макса.
— Учительница? — Вули очень сильно удивляется, а я чувствую, что у меня наконец-то появился союзник. — Ты кому-нибудь про это говорил? — спрашивает он.
— Нет. Макс — единственный человек, который может меня услышать.
— О, — говорит Вули, и его зрачки, то есть простые кружочки внутри кружочков, становятся больше. — О нет. Макс — твой друг-выдумщик?
Я никогда не слышал, чтобы так кого-то называли, но соглашаюсь с Вули.
— Может, мне следует рассказать об этом Кайле? — предлагает Вули. — А она вместо тебя расскажет обо всем миссис Кропп.
Я об этом раньше не подумал, но Вули прав. Вули может быть моим связным с миром людей. Он может поговорить с Кайлой, потом Кайла поговорит с миссис Кропп, а потом миссис Кропп поговорит с шефом полиции. Даже не верится, что я сам до этого не додумался.
— Ты считаешь, что миссис Кропп поверит Кайле? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Вули. — Может быть.
Это может сработать. Раньше я думал, что Макс — моя единственная связь с миром людей, но у всех воображаемых друзей есть связь с миром.
Каждый воображаемый друг может вступить в контакт с миром людей. Даже Паппи может.
«Каждый воображаемый друг может вступить в контакт с миром людей», — говорю я себе.
А потом мне в голову приходит другая идея. Эта идея лучше и хуже одновременно.
— Нет, — произношу я. — Не надо рассказывать Кайле.
Я вспоминаю об автобусе миссис Паттерсон с комнатой на замке. Я боюсь, что, если миссис Паттерсон узнает о том, что Кайла рассказала миссис Кропп, она может запереть Макса в этой комнате и увезти его навсегда.
Миссис Кропп может все рассказать полицейским, а может улыбнуться Кайле и сказать что-нибудь вроде: «О, это Вули тебе рассказал?» А потом она скажет миссис Паттерсон, что Кайла сегодня рассказывала в классе смешные истории. Миссис Паттерсон перепугается и убежит с Максом раньше, чем я придумаю, как его спасти.
Идея Вули может сработать, но у меня есть другой контакт с миром Макса. И этот контакт лучше, чем контакт Кайли.
По спине снова бегают мурашки.
