Глава 32

Миссис Паттерсон открывает дверцу и садится за руль. Последний звонок прозвенел пять минут назад, школьные автобусы еще не разъехались. Но миссис Паттерсон не учительница, и после уроков она не отвечает за детей. Ей не нужно думать, как они доберутся до дому, кто их встретит: няня, дядя или бабушка? Ей даже не нужно думать, есть ли у них с кем поиграть, есть ли у них еда на обед и теплое пальто на зиму.

Только таким учителям, как миссис Госк, можно обо всем этом говорить, так что учителя вроде миссис Паттерсон могут ехать спокойно после последнего звонка. Со стороны кажется, будто для них это хорошо, но они понятия не имеют, как дети любят миссис Госк.

Дети не любят тех, кто лишь учит их час в неделю.

И тех, кто их ворует.

Миссис Паттерсон заводит машину и выезжает из круга налево, чтобы не застрять за автобусами. Когда автобус включает маленькие стоп-сигналы, его нельзя объезжать.

Я помню тот день, когда Макс выбежал между двумя автобусами и его чуть не сбила машина, которая выезжала из круга, нарушив это правило.

Тогда там была Грэм. Грэм и Макс. Кажется, будто это было очень давно.

Миссис Паттерсон ведет машину. Она не включает радио, не болтает по телефону. Не поет, не бурчит себе под нос и даже не разговаривает сама с собой. Она держит обе руки на руле и просто ведет машину.

Я за ней наблюдаю. Я думаю перебраться на переднее сиденье, чтобы сидеть рядом, но не делаю этого. Я никогда не ездил на переднем сиденье и не хочу сидеть рядом с миссис Паттерсон. Я хочу пойти за ней. Хочу, чтобы она привела меня к Максу, чтобы я мог его спасти. Но сидеть рядом с ней не хочу.

Я пошел бы спасать Макса, даже если бы не встретил Саммер. Я люблю его, и я единственный, кто в силах его спасти. Но когда я думаю о том, что спасаю Макса, я думаю о Саммер. Думаю об обещании, которое ей дал. Не знаю почему, но думаю.

Я слежу за миссис Паттерсон, которая ведет машину, и жду какой-нибудь подсказки. Жду, что она заговорит. Я ездил без Макса с его родителями. Бывал в комнатах с людьми, которые думают, что, кроме них, там никого нет, и они всегда что-то делают. Каждый из них в конечном счете начинает чем-то заниматься. Они включают радио, или напевают что-нибудь себе под нос, или стонут, или поправляют прическу перед маленьким зеркальцем на лобовом стекле, или стучат пальцами по рулю. Иногда они разговаривают с собой. Составляют список претензий или говорят с людьми в других машинах, как будто люди в других машинах их услышат через стекло и металл.

Иногда люди ведут себя неприлично. Они ковыряют в носу, сидя у себя в машине. Это неприлично, хотя, кажется, машина — самое лучшее место для ковыряния в носу, потому что рядом никого нет и можно по дороге домой заодно вычистить нос. Мама Макса кричит на него за то, что он ковыряет в носу, но Макс говорит, что не все козявки высмаркиваются в платок. Я думаю, что он прав, потому что видел, как его мама тоже ковыряет в носу. Но она никогда не делает такого при людях.

Так я Максу и сказал.

— Ковырять в носу — это почти как какать, — сказал я. — Это делают за закрытыми дверями.

Макс до сих пор ковыряет в носу при других людях, но уже не так часто, как раньше.

Миссис Паттерсон не ковыряет в носу. Она не чешет голову. Она даже не зевает, не вздыхает и не шмыгает носом. Она смотрит вперед и снимает руку с руля только перед поворотом, когда нужно включить светящуюся мигающую стрелку. Миссис Паттерсон серьезно относится к вождению.

Я думаю, она ко всему серьезно относится. «Серьезная» — как бы ее назвала миссис Госк, и мне от этого становится еще страшнее. Серьезные люди делают серьезные вещи и никогда не ошибаются. Миссис Госк говорит, что Кэти Марзик серьезная девочка, потому что пишет диктанты без ошибок всегда на сто процентов и всегда решает все задачи по математике.

Если Кэти захочет, когда вырастет, кого-нибудь похитить, она сможет.

Могу поспорить, она будет водить машину точно как миссис Паттерсон: смотреть перед собой, руки держать на руле, а рот закрытым.

Миссис Паттерсон, скорее всего, едет домой — я думаю, так и есть, — и я боюсь за Макса. Почему она решилась оставить его одного на целый день?

Она могла связать Макса, и в таком случае это очень плохо. Макс не любит, когда ему что-то мешает двигаться. Он не спит в спальном мешке, потому что там тесно. Он ему жмет, говорит Макс. И свитеры с горлом его душат, хоть они и не душат, но он говорит, что почему-то все равно душат. Он не заходит в кладовку, даже если дверь широко открыта, и не накрывается одеялом с головой. Макс не надевает зараз больше семи предметов одежды, не считая обуви. Не больше семи, потому что больше — это очень много. «Очень много! — орет он. — Очень много! Очень много!»

Это значит, что, даже когда на улице холодно, мама Макса может одеть ему только трусы, штаны, рубашку, куртку, два носка и шапку. Никаких перчаток или варежек. И даже если бы мама сняла ему носки, или шапку, или трусы (иногда кажется, что она готова это сделать), он все равно не согласился бы на перчатки или варежки, потому что Макс любит, чтобы руки были свободными, а варежки «жмут». Поэтому мама Макса пришила ему во все куртки меховую подкладку, и Макс греет руки в карманах.

Если миссис Паттерсон связала Макса или закрыла его на целый день в кладовке или в какой-нибудь кабинке — это очень-очень плохо.

Я злюсь на себя за то, что не подумал об этом раньше, но в то же время рад, что не подумал, потому что тогда бы я еще сильнее волновался.

Может быть, миссис Паттерсон кто-нибудь помогает? Может быть, она замужем и ее муж тоже похищает детей? Может, все это придумал ее муж? Может быть, миссис Паттерсон сказала мистеру Паттерсону, что они будут хорошими родителями для Макса? Лучше, чем его настоящие родители, и мистер Паттерсон весь день старался быть хорошим отцом и приглядывал за Максом? Это было бы лучше, чем если бы она его связала или заперла, но все равно плохо, потому что Макс не любит чужих, чужие дома и другую еду, постель и вообще все новое.

Миссис Паттерсон включает мигающую стрелку, но улица закончилась. Вокруг только дома. Наверняка она живет в одном из этих домов. А Макс наверняка там. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вскочить. Я наконец у цели.

Миссис Паттерсон ведет машину мимо трех въездов в гаражи, потом сворачивает направо. Перед нами длинная подъездная дорожка. Дорожка поднимается на вершину холма. На вершине стоит голубой дом. Он маленький, но выглядит идеально. Просто картинка. На газоне перед домом — четыре больших дерева, но на газоне нет ни единого листка, на деревьях тоже. Нет листьев ни в водостоке, ни у стены — ни одного сметенного вороха опавших листьев. На крыльце у входа в дом две корзины с цветами. Такие корзины каждый год продают в школе родители учеников. Крохотные желтые цветочки. Может быть, миссис Паттерсон купила свои цветы на прошлой неделе. Каждый цветочек выглядит идеально. И подъездная дорожка тоже в идеальном состоянии. Никаких трещин, никаких заплаток. Позади дома миссис Паттерсон — пруд. Кажется, большой. Из-за дома видна только его часть.

Подъезжая, миссис Паттерсон достает дистанционный пульт и нажимает кнопку. Дверь гаража открывается. Миссис Паттерсон въезжает в гараж и выключает двигатель. Через секунду я слышу жужжание и дребезжание гаражной двери. Она закрывается.

Я в доме миссис Паттерсон.

Я слышу голос Саммер, которая требует, чтобы я пообещал спасти Макса.

— Да, — говорю я.

Миссис Паттерсон меня не услышит. Меня может услышать только Макс, и скоро это случится. Он где-то здесь, в этом доме. Он близко, и я найду где. Даже не верится, что я это сделал.

Миссис Паттерсон открывает дверцу и выходит.

Я тоже выхожу из машины.

Пора найти моего друга.

— Пора спасти Макса, — говорю я.

Я хочу, чтобы мой голос звучал твердо, но у меня не получается.