Глава 29
Я спускаюсь в лифте вместе с человеком, который толкает перед собой какой-то медицинский прибор на колесиках. Он выходит на четвертом этаже, и я выхожу с ним. Дело в том, что, если лифт ехал вниз — это не значит, что он не поедет снова вверх. Я уже это видел. Я видел, как этот лифт так делал.
Я выхожу из лифта и поворачиваю направо. Лестница за углом. Когда я поворачиваю за угол, я замечаю надпись на стене. Это слова с маленькими стрелками, которые указывают направление: налево и направо. Я не очень хорошо читаю, но некоторые слова могу прочесть:
Приемная.
Палаты 401–420.
Палаты 421–440.
Туалеты.
И под словом «Туалеты» — буквы «ICU» и стрелка, показывающая направо.
Я читаю буквы как слово и произношу его вслух.
Получается:
— Ику? Икю?
Потом я замечаю, что все буквы большие. Значит, это не слово. Каждая буква поставлена вместо слова. Это заглавные буквы. Я выучил это в первом классе.
Я читаю вслух заглавные буквы, и у меня получается:
— Ай, Си, Ю. — Я еще немного на них смотрю и снова читаю: — Ай-си-ю.
Я не сразу вспоминаю, где слышал эти заглавные буквы, но потом все-таки вспоминаю. Когда подстрелили Ди, ее отвезли в больницу и положили в «Ай-си-ю». Только это были не три слова, это были три заглавные буквы.
Ди может быть здесь. В этом здании. На этом этаже. В правом крыле.
Я иду направо.
По обе стороны коридора двери. Я прохожу мимо них и читаю маленькие таблички, которые прикреплены к стене рядом с дверями. Я ищу табличку с тремя буквами или тремя словами, которые начинаются на эти буквы.
Я нахожу их в конце коридора. В этом месте коридор перекрывают двойные двери. На табличке на дверях написано: «Intensive Саге Unit».
Я не знаю, что означает «интенсивной», но готов поспорить, что это палата для тех, кого подстрелили из пистолета.
Я прохожу сквозь двери. Палата большая. В центре — длинная стойка, за ней сидят три врача. Все три — женщины. Свет горит только над столом, так что во всей палате полумрак. Здесь очень много всяких медицинских приборов, и все они на колесиках. Они напоминают мне маленькие пожарные машины. Стоят тихо, но в любую секунду готовы выехать по тревоге.
Вдоль стен с потолка свисают занавески вроде как для душа. Некоторые задернуты, а там, где они раздвинуты, стоят пустые кровати.
Задернуты только две занавески. Ди может лежать за одной из них.
Я подхожу к первой и пытаюсь пройти сквозь нее, но не могу. Занавеска не дает мне пройти, хотя даже не шевелится, когда я на нее натыкаюсь.
Макс не думает о душевых занавесках как о дверях. По крайней мере, не думал, когда воображал себе меня. Хотя Макс исчез, у меня все равно такое чувство, будто он здесь и не дает мне пройти сквозь душевую занавеску. Мы как будто бы вместе, хотя и далеко друг от друга.
Для меня это еще один знак того, что Макс жив.
Я становлюсь на четвереньки и проползаю под занавеской. На кровати за занавеской лежит девочка, но это не Ди. Это маленькая девочка. Она могла бы учиться в первом классе, как Пайпер. Девочка спит. От небольшой машинки к ее рукам и к ней под одеяло тянутся провода и трубки. Голова девочки обернута белым полотенцем. У нее черно-синие круги вокруг глаз, а к подбородку и бровям приклеен пластырь.
Девочка одна. Ни мама, ни папа не сидят рядом с ее кроватью. Никто из врачей не присматривает за ней.
Я думаю о Максе. Может, сегодня ночью он тоже совсем один?
— Когда она проснется?
Маленькая девочка, которая выглядит точь-в-точь как девочка на кровати, сидит на стуле справа от меня. Я не заметил ее, когда проползал под занавеской. Я смотрю на нее, и она встает со стула.
Меня удивляет, что она не перепутала меня с настоящим человеком, как все остальные воображаемые друзья. Наверное, она поняла, что я воображаемый, потому что я прополз под занавеской, а настоящие люди их просто раздвигают.
— Я не знаю, когда она проснется, — говорю я.
— А почему другие люди не говорят со мной?
— Кто? — спрашиваю я и оглядываюсь по сторонам.
На секунду мне кажется, что за занавеской есть кто-то еще, и я просто его не заметил.
— Другие люди, — повторяет девочка. — Я спрашиваю их, когда она проснется, но никто из них со мной не разговаривает.
Теперь я понимаю.
— Ты знаешь, как ее зовут? — спрашиваю я и показываю на девочку на кровати.
— Нет, — отвечает девочка.
— Когда вы с ней познакомились?
— В машине. После аварии. После того, как машины врезались друг в друга.
— А где ты была, перед тем как оказалась в машине? — спрашиваю я.
— Нигде, — отвечает девочка. Она смущается и смотрит себе под ноги. — Ее забрали. Я ждала возле дверей. А когда ее привезли, она спала.
— Ты с ней ни разу не разговаривала? — спрашиваю я.
— Разговаривала. В машине. Мама и папа ей не отвечали, и она попросила меня помочь. Я осталась с ней. Я с ней разговаривала. Мы ждали, пока дяди с машинкой ее не вытащат. У них была такая громкая машинка, из нее летели искры.
— Я рад, что ты выбралась, — говорю я.
Мне не хочется, чтобы она боялась, а мои вопросы могут ее напугать, но мне все равно нужно спросить еще кое о чем.
— Ты видела маму и папу, когда выбралась из машины?
— Нет, — говорит девочка.
— Как тебя зовут?
— Не знаю, — отвечает она, и голос у нее становится грустным.
Я понимаю, что девочка сейчас может заплакать.
— Послушай. Ты — особенный друг. Воображаемый. Это значит, что только она может тебя видеть и слышать. Ты была ей нужна в той машине, когда ей было страшно. Вот почему ты сейчас здесь. Но все будет хорошо. Ты просто должна подождать, пока она не проснется.
— А почему ты меня видишь? — спрашивает девочка.
— Потому что я такой же, как ты, — отвечаю я. — Я тоже воображаемый друг.
— О! А где твоя воображаемая девочка?
— Мой друг — мальчик. Его зовут Макс, но я не знаю, где он сейчас.
Девочка внимательно смотрит на меня. Она ничего не говорит, и я жду. Я не знаю, что еще ей сказать. Мы просто смотрим друг на друга, а прибор возле кровати девочки пикает и гудит. Кажется, мы молчим целую вечность. Я заговариваю первым:
— Я потерял своего друга. Но я его ищу.
Маленькая девочка, не отрываясь, смотрит на меня. Ей всего один день, но я знаю, о чем она думает.
Она думает, что я плохой друг, если потерял Макса.
— Мне надо идти, — говорю я.
— Хорошо. А когда она проснется?
— Скоро, — говорю я. — Ты просто жди. Она скоро проснется.
И, не дожидаясь, пока девочка скажет еще что-нибудь, я проползаю под занавеской назад, в палату. Совсем рядом еще одна закрытая занавеска, но я знаю, что Ди там нет. Это детская больница. Во взрослой больнице, наверное, тоже есть такая палата, и Ди, наверное, лежит там.
Я думаю о том, что Макс сейчас тоже может быть совсем один, как девочка за душевой занавеской. Ее мама и папа не сидят рядом с ее кроватью. Может быть, они тоже пострадали.
Может быть, даже умерли. Но я не думаю о таком, потому что думать о таком слишком страшно.
Ну, у нее хотя бы есть воображаемый друг. Пусть она еще не придумала ему имя, но она не одна.
Я все думаю о том, что сказала мама Макса.
«Я надеюсь, что с ним Будо».
Но я не с Максом.
С девочкой в больнице сегодня останется воображаемый друг. А Макс один. Он жив, потому что я тоже жив, а еще потому, что это было бы слишком страшно.
Но он один.
