Мопассан (Роман в одной книге)
I
Недавно, часов в двенадцать утра, моя горничная сообщила, что меня спрашивает по делу горничная господина Зверюгина.
Василий Николаевич Зверюгин считался моим приятелем, но, как всегда случается в этом нелепом Петербурге, с самыми лучшими приятелями не встречаешься года по два.
Зверюгина не видел я очень давно, и поэтому неожиданное получение весточки о нем, да еще через горничную, очень удивило меня.
Я вышел в переднюю и спросил:
— А, что, милая, как поживает ваш барин? Здоров?
— Спасибо, они здоровы, — сверкнув черными глазами, ответила молоденькая, очень недурной наружности, горничная.
— Так, так… Это хорошо, что он здоров. Здоровье прежде всего.
— Да уж здоровье такая вещь, что действительно.
— Без здоровья никак не проживешь, — вставила свое слово и моя горничная, вежливо кашлянув в руку.
— Больной человек уж не то, что здоровый, — благосклонно ответила моей горничной горничная Зверюгина.
— Где уж!
Выяснив всесторонне с этими двумя разговорчивыми девушками вопрос о преимуществе человеческого здоровья над болезнями, я, наконец, спросил пришлую горничную:
— А зачем барин вас прислал ко мне?
— Как же, как же! Они записку вам прислали. Ответа просили.
Я вскрыл конверт и прочел следующее странное послание:
— «Прости, дорогой Аркадий, что я долго не отвечал тебе. Дело в том, что когда мы в прошлом году встретились случайно в театре Корша, ты спросить у меня, не могу ли я тебе одолжить сто рублей, так как ты, по твоим словам, не мог получить из банка по случаю праздника денег. К сожалению, у меня тогда не было таких денег, а теперь есть и, если тебе надо, я могу прислать. Я знаю, как ты аккуратен в денежных делах. Так вот, напиши мне ответ. Пиши побольше, не стесняйся.
Моя горничная подождет. Твой Василиск».
— Судя по письму, — подумал я, — этот Василиск или сейчас пьян, или у него начинается прогрессивный паралич.
Я написал ему вежливый ответ с благодарностью за такую неожиданную заботливость о моих делах и, передавая письмо горничной, спросил:
— Ваш барин, наверное, тут же живет, на Троицкой?
— Нет-с. Мы живем на двадцать первой линии Васильевского Острова.
— Совершенно невероятно! Ведь это, кажется, у чёрта на куличках.
— Да-с, — вздохнула горничная. — Очень далеко. Прощайте, барин! Мне еще в два места заехать надо.
II
На третий день после этого визита горничная около часу дня снова доложила мне:
— Вас спрашивает горничная господина Зверюгина.
— Опять?! Что ей надо?
— Письмо от ихнего барина.
— Впустите ее. Здравствуйте, милая. Ну, как дела у вашего барина?
— Дела ничего, спасибо. Дела хорошие. Да уж плохие дела — это не дай Господь.
Моя горничная тоже согласилась с нею:
— Хорошие дела когда, так лучше и хотеть не надо. Отдав дань этикету, мы помолчали.
— Письмо? Ну, давайте.
— «Радуюсь за тебя, дорогой Аркадий, что деньги тебе сейчас не нужны. Между прочим: когда ты был весной прошлого года у меня, то забыл на подзеркальнике пачку газет („Нов. Время“, „Речь“ и Друг.), а так же проспект фирмы кроватей „Санитас“. Это всё у меня случайно сохранилось. Если тебе нужно — напиши. Пришлю. Обнимаю тебя. Ну, как вообще? Пиши по больше. У тебя такой чудесный стиль, что приятно читать. Любящий Василиск».
Я ответил ему:
— «Три года тому назад однажды в ресторане „Малоярославец“ ты спросил меня: который час? К сожалению, у меня тогда часы стояли. Теперь я имею возможность ответить тебе на твой вопрос. Сейчас четверть второго. Не стоит благодарности. Что же касается газет, то, конечно, я хожу без них сам не свой, но из дружбы к тебе могу ими пожертвовать. Именно — передай их своей горничной. Пусть она обернет тебя ими и подожжет в тот самый момент, когда ты ее снова погонишь за не менее важным делом. Спи только на кроватях фирмы Санитас!»
— Скажите, милая, — спросил я, передавая горничной письмо, — вы только ко мне ездите или еще к кому?
— Нет, что вы, барин! У меня теперь очень много дела. Мне еще нужно съездить сегодня на Безбородкинский проспект, а потом в Химический переулок. Это где-то на Петергофском шоссе.
— Чёрт знает что! А в Химический переулок нужно не к Бройдесу ли?
— Да-с, к господину Бройдесу.
— Ага! Так этот Бройдес через час будет у меня. Оставьте ему письмо, я передам.
— Премного благодарю. А то это действительно… Отсюда часа полтора…
III
Приехал Бройдес.
— Данила, — сказал я. — Вот тебе письмо от Зверюгина.
— Ты знаешь, этот Зверюгин — он с ума со шел, — пожал плечами Бройдес. — Его вдруг обуяла самая истерическая деликатность, внимательность и аккуратность. Он буквально заваливает меня письмами. Я бы на мест его горничной давно сбежал.
— Он и тебе тоже пишет?
— А разве и тебе? Представь себе, третьего дня я получил письмо с запросом: не знаю ли я, где находится главное управление по делам местного хозяйства, — справку, которую можно навести в любой телефонной книге, у любого городового. А вчера присылает мне рубль восемьдесят копеек, с письмом, в котором сообщает, что вспомнил, как мы с ним в прошлом году ездили на скачки в Коломяги и я, якобы, платил за мотор три рубля шестьдесят копеек. Я уверен, что с ним делается что-то нехорошее…
— Посмотри-ка, что он тебе сегодня пишет. Бройдес прочел:
— «Дорогой Данила! У меня к тебе большая просьба: не знаешь ли ты адрес Аркадия Аверченко — никак я не могу его отыскать, а очень нужно. Напиши, как поживаешь. Не стесняйся писать побольше (у тебя замечательный стиль), а горничная подождет».
Мы взглянули друг на друга.
— Тут дело нечисто. Человек пишет мне почти каждый день письма, получает на них ответы и в то же время справляется, где я живу! Данила! Этот человек или очень болен, или здесь кроется какой-нибудь ужас.
Бройдес встал.
— Ты прав. Едем сейчас же к нему. Вызови таксомотор — он живет, чёрт знает, где!
IV
Мы звонили у парадного минуть десять — из квартиры Зверюгина не было никакого ответа.
Наконец, когда я энергично постучал в дверь кулаком и крикнул, что иду в полицию, дверь приотворилась, и в щель просунулась растрепанная голова полураздетого Зверюгина. Он был встревожен, но, увидя нас, успокоился.
— Ах, это вы! Я думал — горничная. Тссс! Тише. Идите сюда и разденьтесь. В те комнаты нельзя.
— Почему?! — в один голос спросили мы.
— Там… дама!
Я бросил косой взгляд на Бройдеса.
— Ты понимаешь, Данила, в чем дело?
— Да уж теперь ясно, как день. Только послушай, Вася… Как тебе не стыдно гонять бедную девушку по всему Петербургу от одного края до другого? Неужели ты не мог бы запирать ее на это время в кухне?!
— Да, попробуй-ка, — жалобно захныкал Василиск Зверюгин. — Это такая бешеная ревнивица, что сразу поймет, в чем дело, и разнесет кухню в куски.
— Вот… оно… что! — с расстановкой сказал Бройдес. — Бедная девушка! Вот все вы такие мужчины подлецы: обольстите нас, бедных женщин, совратите, опутаете сладкими цепями, а потом гоняете с Химического переулка на Троицкую, проводя это время в объятиях разлучницы. Так, что ли?
— Так, — бледной улыбкой усмехнулся Зверюгин.
Я уселся без приглашения на стул и спросил:
— Скажи, у тебя нет еще каких-нибудь друзей, кроме нас?
Он понял.
— Есть-то есть, да они или близко живут, или уже я всё у них узнал и всё им возвратил, что было возможно. Вы не можете представить, какой я стал аккуратный: за эти нужные мне три часа в день я возвратил по принадлежности все когда-то взятые и зачитанные мною книги, я ответил на все письма, на которые не отвечал по три года, я возвращал долги, вспоминая всё до последней копейки! Я просто даже справлялся о здоровье моих милых, моих дорогих, моих чудесных друзей! И я теперь обращаюсь к вам: придумайте что-нибудь для моей горничной… Что-нибудь на три часа! Моя фантазия иссякла.
Я подошел к столу, взял какую-то книгу и сказал:
— Ладно! Это какая книга? Мопассан? Том третий? Завтра же пришли мне эту книжку… Слышишь? Мне она очень нужна. Через час я ее верну тебе. Это ничего, что горничная подождет? И ничего, что ты мне пришлешь эту книгу также и послезавтра?
— О, пожалуйста, — засмеялся он. — Она, всё равно, полуграмотная, моя Катя, — и в этих делах ничего не понимает. Скажи ей, что это корректура, что ли. Ей ведь всё равно.
V
Каждый день аккуратно бедная Катя привозила мне том третий Мопассана.
— Ну, как погода? — спрашивал я.
— Ничего, барин. Погода теплая, солнышко.
— Чудесно! Терпеть не могу, когда холодно и идет дождь.
— Что уж тут хорошего. Одна неприятность. А моя горничная добавляла:
— В дождь-то совсем нехорошо. Одна грязь чего стоит.
— А как же! Кому такое приятно?! Я брал Мопассана и уходил в кабинет читать газеты или просматривать редакционные письма.
Часа через полтора выходил в кухню и снова возвращал Мопассана.
— Готово. Поблагодарите барина и кланяйтесь ему. Скажите, чтобы завтра обязательно прислал — это, брат, очень нужная вещь!
— Хорошо-с. Передам.
Мопассан за три недели порядочно поистрепался. Обрез книги засалился и обложка потемнела. Через три недели книжка не появлялась у меня под-ряд четыре дня, потом, появившись однажды, исчезла на целую неделю, потом её не было десять дней… Самый длительный срок был полтора месяца. Катя принесла мне ее в тот раз, будучи в очень веселом настроении, сияющая, оживленная:
— Барин просили меня сейчас же возвращаться, не дожидаясь. Книжку я оставлю; когда-нибудь зайду.
Да так и не зашла. Это было, очевидно, там последнее — самое краткое свидание.
Это была ликвидация.
Счастливица — ты, Катя! Бедная ты — та, другая!
Желтеет и коробится обложка Мопассана. Лежит эта книга на шкапу, уже ненужная, и покрывается она пылью.
Это пыль тления, это смерть.
