Скептик
Днем небо потемнело от тяжелых снеговых туч. А снег все падал по спирали, придумывая, куда бы лечь. Я сидела и смотрела. Смотрела бы хоть всю жизнь. Ужинать не стала.
Ладони сделались горячими, или все другие вещи сделались холодными, а кожу покалывало. Папа спросил, нет ли у меня температуры; я ответила, что чувствую себя лучше некуда.
На следующее утро снег все продолжал падать. Сугробы выросли до подоконников, машины превратились в белые холмики, изо рта шел пар, а половицы поскрипывали от мороза.
Когда я спустилась вниз, папа растирал руки у печки. Сказал, что пришлось прокапывать туннель, чтобы выйти через заднюю дверь.
Я решила — пора рассказать ему, что происходит. Набрала побольше воздуху.
— Помнишь, я спрашивала про чудеса?
Он с грохотом захлопнул печную дверцу и сказал:
— Только не сейчас, Джудит. Мне нужно напилить дров и проверить, как там миссис Пью. Собственно, это за меня можешь сделать ты.
— Но мне нужно тебе кое-что сказать! — не отставала я. — Это очень важно!
— Потом, — сказал папа и допил остатки чая.
Я уставилась на него:
— Мне что, правда идти к миссис Пью?
— Ты бы мне этим очень помогла.
— А если я не вернусь?
— Не пори чушь, Джудит. Миссис Пью — человек как человек.
— У нее голова трясется.
— У тебя бы тоже тряслась, будь у тебя болезнь Паркинсона.
Я стала пробираться к калитке — в резиновые сапоги набился снег. Когда я добралась до соседнего дома, где жила миссис Пью, ноги уже промокли. Звонила довольно долго. Переминалась с ноги на ногу. Малышня с нашей улицы говорит, что миссис Пью приглашает к себе детишек и они исчезают без следа — вот как, например, Кенни Эванс. Правда, другие говорят, что он уехал жить к отцу. Я оглядела улицу из конца в конец — найдутся ли свидетели, если миссис Пью что со мной учинит.
Услышала, как лязгнула щеколда. Дверь приоткрылась, густо запахло старьем — старыми шляпами и перчатками из комиссионок. Потом показалось черное платье с высоким воротом и белое лицо с красными губами, подведенными бровями и черными завитушками, которые дрожали и жирно поблескивали. На меня уставились паучьи глаза. Вокруг рта были морщинки, туда набилась красная помада. Казалось, рот испачкан в крови.
— Да? — сказала миссис Пью голосом треснувшей фарфоровой чашки.
Я сглотнула слюну и сказала:
— Здравствуйте, миссис Пью. Папа послал меня спросить, не нужно ли вам чего.
Она включила слуховой аппарат и нагнулась пониже, а я шагнула назад и сказала:
— Папа спрашивает: вам ничего не нужно?
Я уже собиралась повторить в третий раз, но тут она качнула головой, ухватила меня за рукав и втащила в прихожую. Я развернулась, и тут дверь захлопнулась. Сердце заколотилось вовсю.
За открытой дверью орал телевизор. Женщина стояла на шоссе перед грузовиком и говорила:
— Вчерашнее дуновение арктического воздуха принесло снег во многие районы страны уже второй раз за неделю. Мы впервые ощутили дыхание зимы два дня назад, когда на фоне теплой октябрьской погоды вдруг выпало пятнадцать сантиметров снега. Погодная аномалия вызвала проблемы на дорогах и на море. Вчера под Плимутом с перевернувшейся яхты были спасены четверо моряков, в том числе пятнадцатилетний подросток. В обоих случаях снегопад стал для синоптиков неожиданностью…
Миссис Пью отключила звук, вернулась ко мне и сказала:
— Так, и что там? Говори, девочка!
— Папа спрашивает: ВАМ НИЧЕГО НЕ НУЖНО?
— А! — сказала она. — Только кричать-то зачем? Очень любезно с его стороны. Скажи ему, пожалуйста, что у меня все в порядке: запасов в кладовке хватит на прокорм целой армии.
— Хорошо, — сказала я и повернулась к двери.
— Подождите-ка, барышня! Ты не видела Оскара?
— Что?
— Ты не видела Оскара?
— Нет.
— Вчера вечером он не пришел на кормежку, — сказала миссис Пью. — На него это не похоже. Обычно-то дождик только капнул — и его силком из дому не выставишь. Прячется где-нибудь и сидит. Если вдруг увидишь его — скажи мне, ладно?
Я пошла к калитке, ноги дрожали. Обернулась, чтобы попрощаться, и застыла. Миссис Пью пыталась утереть платком глаза, но голова у нее тряслась так, что ничего не выходило. Она сказала:
— Всё не идет из головы: а вдруг с ним что-то стряслось?
Я посмотрела под ноги. Сказала:
— Мне пора.
Папа стоял на заборе возле пристройки и счищал с нее снег.
— У миссис Пью хватит запасов на прокорм целой армии, — заорала я, — но у нее Оскар пропал! Можно с тобой поговорить?
— Ты что, не видишь, что я занят?
— Вижу.
— Потом!
Но когда он расчистил крышу, он начал разгребать снег, а потом колоть дрова, а потом читать газету, одновременно слушая прогноз погоды и варя ужин. Я играла в саду. Я слепила из снега кота, человека и собаку, а потом день почти закончился. За ужином папа был занят одним — он ел, и тогда я отложила вилку и нож и сказала:
— Папа, мне нужно тебе кое-что сказать. — Подождала ответа, но не дождалась и продолжила: — В воскресенье я сотворила снег в Красе Земель.
Я сказала:
— Я хотела, чтобы пошел снег.
Папа двигал челюстями. Я видела, как ходят мускулы. Видимо, притворялся, что ему все равно.
Я сказала:
— Папа, я сотворила снег в Красе Земель, и потом пошел настоящий снег. Это было чудо! И оно случилось дважды, как я и хотела. Только пока никому не говори, потому что они могут напугаться, я сама-то только что об этом узнала.
Папа посмотрел на меня — кажется, он никогда еще не смотрел на меня так долго. А потом он засмеялся. Смеялся и смеялся. А отсмеявшись, сказал:
— Ну ты даешь. Так вот, значит, к чему все эти разговоры про чудеса?
— Да, — сказала я, надеясь, что смеется он, потому что очень удивился. — Я все хотела тебе сказать. А потом я сотворила второе чудо, ну, чтобы испытать, — и все получилось! Хотя ты сказал, что снега не будет. Потому что я верю!
Папа сказал:
— Потому что ты слишком много торчишь у себя в комнате.
Потом он вздохнул.
— Джудит, чего бы ты там ни напридумывала про свой вымышленный мир, к реальному он не имеет никакого отношения — ты вечно что-то изобретаешь. Это просто совпадение.
— Вот и нет! — сказала я, и мне сделалось как-то странно, будто у меня поднялась температура. — Без меня ничего бы не случилось.
Папа сказал:
— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?
— Да, — ответила я. Но голова начала наполняться, как в тот день, когда я сотворила снег, будто в нее набили слишком много всякого.
Папа сказал:
— Джудит, десятилетние девочки не творят чудес.
Я сказала:
— Откуда ты знаешь, ты ведь не десятилетняя девочка.
Папа закрыл глаза, придавив веки большим и указательным пальцем. А потом открыл снова и сказал, что хватит с него этого дурацкого разговора. Забрал у меня тарелку, хотя я еще не доела, поставил поверх своей и пошел к раковине, пустил воду и начал мыть посуду.
Я встала. Попыталась говорить спокойно.
— Знаю, в это трудно поверить, — сказала я, — но это случилось не один раз…
Он поднял руку:
— Не хочу больше этого слышать.
— Почему?
Папа перестал мыть посуду.
— Потому что! Потому что это опасные разговоры, вот почему!
— Кому опасные?
— Для кого опасные.
— Для кого опасные?
— Опасно думать, что тебе дана такая сила. Это… самонадеянно… это богохульство. — Он уставился на меня. — Ты что о себе возомнила, а? Это было совпадение, Джудит.
Я слышала, что он говорит, но голове стало так жарко, что понять его слов я уже не могла. Я опустила глаза и тихо сказала:
— А вот и нет.
— Что-что?
Я посмотрела на него:
— Это не было совпадением.
Папа поднял руку и с грохотом захлопнул дверцу буфета. Потом наклонился над раковиной и сказал:
— Ты слишком много торчишь у себя в комнате.
— У меня дар! — сказала я. — Я сотворила чудо!
Тогда папа подошел ко мне и сказал:
— Так, прекрати это немедленно, ясно? Нет у тебя никакого дара. Не можешь ты творить чудеса. Поняла?
Я слышала наше дыхание и как падали капли из крана. В груди было больно. Папа повторил:
— Поняла?
Некоторое время было так больно, что я не могла дышать. А потом будто повернули выключатель, мне перестало быть жарко. Боль прошла, стало спокойно и совсем все равно.
— Да, — сказала я. И пошла к двери.
— Ты куда?
— К себе в комнату.
— Ну уж нет. Чем меньше ты там будешь торчать, тем лучше. Вытри-ка посуду, а потом я найду тебе еще кой-какие дела.
Я вытерла посуду и разобрала общинные журналы. Самые старые положила в стопке сверху, самые свежие — снизу. Принесла четыре ведра щепок и два ведра угля, сложила всё рядом с печкой.
Папа похвалил меня за то, как ровно я сложила щепки, но это только потому, что ему было стыдно, — ему всегда стыдно, когда он на меня накричит. Я ничего не ответила, потому что не собиралась так просто ему это спускать.
Я дождалась девяти часов, потом пожелала ему спокойной ночи, пошла к себе, вытащила свой дневник и записала все это — все, что случилось с воскресенья. Все это были слишком важные вещи, и раз уж нельзя про них говорить, надо их хотя бы записать.
