Глава вторая
Бесконечность
Еще до рождения Боба церковь Святого Доминика перестала собирать на утреннюю мессу по будням толпу прихожан. Однако теперь их и без того скудное число таяло с каждым месяцем.
На следующее утро после того, как Боб нашел щенка, он сидел в десятом ряду и в тишине слышал шорох рясы отца Ригана, метущей подолом по мраморному полу алтаря. В то утро — угрюмое, как никогда, с черной наледью под ногами и таким холодным, пронизывающим ветром, что его, кажется, можно было увидеть, — в церкви были только Боб, вдова Малоун, Тереза Коу, некогда директор школы при церкви Святого Доминика, старик Уильямс и коп-пуэрториканец, фамилия которого — Боб в этом почти не сомневался — была Торрес.
Торрес мало походил на полицейского — глаза у него были добрые, временами даже лукаво-веселые, — поэтому так странно смотрелась кобура у него на поясе, когда он возвращался к своей скамье после причастия. Сам Боб никогда не подходил к причастию, и факт этот не укрылся от внимания отца Ригана, который неоднократно увещевал его, что принимать Святые Дары без покаяния — не больший грех, чем не принимать их вовсе. Однако, что бы ни говорил ему добрый пастырь, Боб был воспитан в старой католической традиции, в те времена, когда тебе без конца твердили о чистилище, а монашки учили уму-разуму с помощью карающих линеек. И потому, хотя Боб с теологической точки зрения тяготел к церковным учениям левого толка, в своих привычках он оставался традиционалистом.
Церковь Святого Доминика построили в конце 1800-х годов. Это была чудесная старая церковь: темное красное дерево, белый мрамор, высокие стрельчатые окна и витражи, с которых печально смотрели многочисленные святые. Церковь выглядела так, как и должна выглядеть церковь. А эти новые церкви… Боб их не понимал. Скамьи слишком белесые, световых фонарей слишком много. Такое ощущение, будто приходишь наслаждаться жизнью, а не скорбеть о своих тяжких грехах.
Зато в старой церкви, с красным деревом и мрамором, с темными дубовыми панелями, в церкви, где все дышит спокойным величием и суровой историей, он мог беспрепятственно погрузиться в мир своих упований и прегрешений.
Прихожане выстроились в очередь к причастию, а Боб остался стоять на коленях возле своего места на скамье. Рядом никого. Он был как остров.
Настала очередь полицейского Торреса: красавец-мужчина, чуть за сорок, начинающий полнеть. Он принял облатку на язык, а не в сложенную ковшиком ладонь. Тоже традиционалист.
Торрес, крестясь, повернулся и встретился взглядом с Бобом, прежде чем вернуться на свое место.
— Всем встать.
Боб перекрестился и встал. Ногой вернул на место подставку для колен.
Отец Риган воздел руки над паствой и закрыл глаза:
— Да благословит вас Господь и сохранит вас. Да просветит лицо свое на вас, и помилует вас, и даст вам мир. И благословение Бога Всемогущего, Отца и Сына и Святого Духа да снидет на вас и пребудет с вами. Аминь. Идите с миром, служба совершилась.
Боб выбрался из своего ряда. У выхода он обмакнул пальцы в чашу со святой водой, перекрестился. Торрес у соседней чаши сделал то же самое и молча кивнул ему, Боб ответил таким же кивком — дежурное приветствие двух примелькавшихся друг другу незнакомцев, — и оба в разные двери вышли на мороз.
Боб пришел в «Бар Кузена Марва» около полудня, он любил, когда в баре тихо. Можно спокойно обдумать неожиданно вставшую перед ним проблему — как быть со щенком.
Все по привычке называли Марва Кузеном Марвом, прозвище приклеилось к нему еще со школьных времен, почему — никто не помнил; но Бобу Марв действительно приходился двоюродным братом. По материнской линии.
В конце восьмидесятых — начале девяностых Кузен Марв верховодил местной бандой. Поначалу в нее входили ребята, которые получали навар, давая деньги в рост и вытряхивая из клиентов долги, но Кузен Марв никогда не воротил нос, если подворачивался случай заработать еще на чем-то, поскольку свято верил, что все яйца в одну корзину класть нельзя, иначе первым прогоришь, когда ветер вдруг переменится. Как динозавры, когда явился пещерный человек и придумал лук со стрелами, говорил он Бобу. Вот представь, говорил он, пещерные люди с безопасного расстояния осыпают их стрелами и все тираннозавры вязнут в нефтяных лужах. А ведь трагедию так легко было предотвратить.
Банда Марва была не самой крутой, не самой изворотливой, не самой удачливой в округе — отнюдь, — однако какое-то время они держались на плаву. Другие банды, правда, дышали им в затылок, но, за исключением одного вопиющего случая, сами они старались не прибегать к насилию. Довольно скоро пришлось принимать решение: либо прогнуться под тех, кто куда менее разборчив в средствах, либо драться. Они выбрали первый вариант.
Марв стал скупщиком краденого, барыгой, одним из лучших в городе, однако в криминальном мире это все равно что почтовый служащий в мире легальном — если тебе за тридцать, а ты подвизаешься в этой роли, ничего другого тебе не светит. Еще Марв держал тотализатор, но только выручка шла не ему, а отцу Човки, всем этим чеченцам, которые теперь владели его баром. То, что «Бар Кузена Марва» давно не принадлежит Кузену Марву, широко не афишировалось, хотя особенно и не скрывалось.
Для Боба это была перемена к лучшему — ему нравилось работать барменом, его тошнило от воспоминаний о бандитском прошлом. А вот Марв — Марв до сих пор ждал, что по алмазным рельсам к нему прикатит бриллиантовый поезд и увезет его в сияющую даль. Он научился прикидываться довольным жизнью. Но Боб знал, что кузена мучат те же мысли, какие мучат самого Боба: через какое дерьмо приходится переступать, если хочешь чего-то добиться. И все это паскудство хохочет тебе в лицо, когда от больших надежд остается один пшик: тот, кто добился успеха, может скрыть свое прошлое, но тот, кто ни черта не добился, барахтается в своем вонючем прошлом до конца жизни.
В тот день Марв пребывал в мрачном расположении духа, и Боб, пытаясь его развеселить, рассказал о своем приключении с собакой. Марв не особенно заинтересовался, но Боб не оставлял попыток. Он посыпал солью лед в переулке, Марв курил на ступеньке у задней двери.
— Смотри, чтоб везде было посыпано, — сказал Марв. — Не хватало, чтобы кто-нибудь из этих кабовердианцев поскользнулся по дороге к мусорному баку.
— Каких еще кабовердианцев?
— Этих, из парикмахерской.
— Из маникюрного салона? Они вьетнамцы.
— Короче, я не хочу, чтобы кто-нибудь навернулся.
— Ты знаешь Надю Данн? — спросил Боб.
Марв помотал головой.
— Это у нее пока живет собака.
— Далась тебе эта собака!
— Непростое дело — воспитывать собаку, — сказал Боб, — учить ее всему. Это же такая ответственность.
Кузен Марв щелчком отправил окурок на землю.
— Слушай, это же не какой-то всеми забытый дальний родственник, который вдруг заявился к тебе на кресле-каталке в обнимку с калоприемником и объявил, что теперь будет жить у тебя. Это просто собака.
— Да, но… — Боб не мог подобрать слов, чтобы выразить то, что почувствовал, когда вынул из мусорного бака щенка и глянул ему в глаза. В первый раз, сколько Боб себя помнил, он почувствовал тогда, что играет заглавную роль в кино про собственную жизнь, а не просто сидит в последнем ряду и вместе со всеми смотрит на экран.
Кузен Марв потрепал его по плечу, придвинулся ближе, обдав табачной вонью, и повторил:
— Это. Просто. Собака. — И вернулся в бар.
Около трех часов через заднюю дверь вошел Анвар, один из подручных Човки, чтобы забрать вчерашнюю выручку. Ребята Човки припозднились с объездом своих точек, потому что накануне вечером бостонская полиция провела небольшой рейд — нагрянула в чеченский клуб и задержала до утра половину уличных барыг и «мешков». Анвар забрал пакет, который протянул ему Марв, и открыл бутылку «Стеллы Артуа». Выпил одним долгим, неспешным глотком, косясь на Марва и Боба презрительным взглядом. Допив, он рыгнул, поставил бутылку на стойку и вышел, не говоря ни слова, зажав под мышкой пакет с деньгами.
— Никакого уважения. — Марв убрал бутылку и вытер мокрый след, оставшийся на барной стойке. — Ты заметил?
Боб пожал плечами. Разумеется, он заметил, но что тут поделаешь?
— Так вот, этот щенок, — сказал он, чтобы разрядить атмосферу, — у него лапы размером с голову. Три коричневые, а одна белая, с такими мелкими пятнышками персикового цвета. А еще…
— Твоя животина умеет готовить? — спросил Марв. — Может в доме прибраться? Очнись, это просто собака!
— Ну да, но знаешь… — Боб уронил руки. Он не умел объяснить. — Знаешь, как бывает, когда день задался? Ну там, когда «Пэтс» выигрывают, или вдруг получил больше, чем рассчитывал, или бифштекс тебе приготовили — пальчики оближешь, или… или просто тебе хорошо? Как будто… — Боб заметил, что снова жестикулирует, — хорошо, и все.
Марв кивнул, натянуто улыбнулся. И уткнулся в программу скачек.
Боб убирал рождественские украшения и в то же время обслуживал посетителей, однако после пяти бар начал заполняться, и скоро ему было уже не выйти из-за стойки. К этому времени должен был бы явиться Рарди, второй бармен, но он где-то застрял.
Бобу пришлось сделать два рейса, пока он обслужил дюжину парней, столпившихся перед мишенями для дротиков, — ребята работали на прокладке оптоволоконного кабеля в гостиницах, строящихся поблизости от морского порта. Он вернулся за стойку и увидел, что Марв как ни в чем не бывало почитывает «Геральд», привалившись к холодильнику для пива, хотя Боб едва поспевал и посетители начали проявлять недовольство, а один даже громко спросил, где там заблудился его «Будвайзер».
Боб отодвинул Марва в сторонку и потянулся к дверце холодильника, проворчав, что Рарди опаздывает. Как всегда. Боб, который никогда в жизни не опаздывал, подозревал, что у тех, кто опаздывает постоянно, внутри какая-то червоточина.
— Он здесь, — сказал Марв и мотнул головой.
Теперь и Боб увидел его. Рарди уже под тридцать, но на входе в ночной клуб у него до сих пор спрашивают удостоверение личности. Заговаривая на ходу с посетителями, он пробирался через толпу. В своей выцветшей флисовой куртке с капюшоном и потертых джинсах, в маленькой круглой шляпе на макушке, он всегда выглядит так, будто собирается участвовать в конкурсе поэтов или эстрадных юмористов. Правда, за пять лет знакомства с ним Боб успел убедиться, что Рарди начисто лишен художественного вкуса и чувства юмора.
— Приветик, — сказал Рарди, заходя за стойку. Он неспешно снял куртку. — Подкрепление прибыло. — Рарди хлопнул Боба по спине. — Повезло тебе, а?
Снаружи, на скованной морозом улице, мимо бара в третий раз за день проехали два брата, завернули в переулок, снова выехали на Мейн-стрит и направились прочь от бара, чтобы найти место для парковки и там нюхнуть еще по паре дорожек.
Звали их Эд и Брайан Фицджеральды. Старшего, толстяка Эда, все звали просто Фиц. Тощего как удочка Брайана все звали Брай. Но это если по отдельности, потому что, когда имели в виду обоих братьев, их называли Десяткой — уж очень они походили на цифру 10, если стояли бок о бок.
На заднем сиденье у Фица лежали лыжные маски, в багажнике — оружие. А в консоли между сиденьями Брай держал кокс. Брай не мог без кокса. Иначе черта с два он взял бы в руки оружие.
Они нашли уединенное местечко под скоростной магистралью. Отсюда был виден Пен-парк, весь в корках льда и снежных заплатах. Им было видно даже место, где когда-то стоял киноэкран для автомобилистов. За несколько лет до того, как его сняли, тут нашли забитую насмерть девушку — это убийство, самое громкое в этом районе, до сих пор не раскрыли. Фиц напомнил об этом брату, выкладывая дорожки на квадрате зеркального стекла, вынутого из бокового зеркала старой машины. Он нюхнул первым и передал зеркало и скатанную в трубочку пятерку брату.
Брай втянул в себя дорожку, а затем, даже не спросив, всосал еще одну.
— Ну, не знаю, — сказал Брай. За последнюю неделю он повторял эти слова так часто, что Фицу хотелось придушить его, если тот скажет еще раз. — Не знаю.
Фиц забрал у него скатанную пятерку и зеркало.
— Все пройдет как по маслу.
— Нет, — сказал Брай. Он теребил наручные часы, которые перестали ходить год назад. Прощальный подарок их отца, сделанный в тот день, когда он решил, что больше не хочет быть их отцом. — Это дохлый номер. Брать нужно все или ничего.
— Мой клиент, — в пятидесятый раз принялся объяснять Фиц, — хочет сперва проверить, как мы справимся. Говорит, будем действовать в несколько приемов. Для начала посмотрим, как хозяева отреагируют в первый раз.
Зрачки Брая расширились.
— Ты, придурок! Они так отреагируют, что мало не покажется. Это же, мать твою, гангстерский бар. Общаковый!
Фиц нехотя улыбнулся брату:
— В том-то и дело. Если не общаковый, то незачем и рисковать.
— Не пойду! Ясно тебе? — Брай пнул снизу бардачок. Ребенок, закатывающий истерику. Он снова затеребил часы, перевернул браслет, и циферблат оказался на внутренней стороне запястья. — Нет, нет, нет!
— Не пойдешь? — сказал Фиц. — Братишка, у тебя есть Эшли, и дети, и еще твоя дорогостоящая привычка. В последний раз ты машину заправлял на День благодарения, и часы у тебя год как не ходят. — Он подался вбок, пока не уперся лбом в лоб младшего брата. Обхватил его ладонью за шею. — Снова скажешь «нет»?
Брай, конечно, не сказал «нет». Молча втянул еще одну дорожку.
Вечер выдался хлопотный, много «Будвайзера» выпито, много ставок сделано. Первым занимались Боб и Рарди. Марв взял на себя сгорающих от нетерпения и всегда слегка растерянных игроков, опуская поставленные ими деньги в ящик под кассой. В какой-то миг Марв исчез, чтобы подсчитать общую сумму, и, когда вышел, толпа уже заметно поредела.
Налил две пинты «Гиннесса» у Боба и ждал, пока осядет пена, когда в дверь вошли двое чеченцев с коротко остриженными волосами и двухдневной щетиной на лице; под шерстяными пальто у них были атласные спортивные куртки. Марв прошел мимо них и, не замедляя шага, отдал коричневый конверт, а когда пена на пиве осела, чеченцев уже и след простыл. Вошли и вышли. Как будто их и не было.
Еще через час бар опустел. Боб мыл пол за стойкой, Марв подсчитывал прибыль за вечер. Рарди пошел выносить мусор через заднюю дверь.
Боб выжал швабру над ведром, распрямился и замер: в дверном проеме стоял человек и целился в него из ружья.
Главное, что он запомнил об этом моменте, и по-мнил до конца своих дней, — это тишина. Весь мир словно уснул — внутри и снаружи, — все замерло. Но в дверном проеме стоял человек в лыжной маске и целился из дробовика в Боба и Марва.
Боб выронил швабру.
Марв, стоявший возле одного из холодильников, поднял голову. Его глаза сузились. Прямо у него под рукой был глок девятого калибра. И Боб молил Господа, чтобы Марв не сделал глупость и не потянулся за ним. Пока Марв вытащит руку из-под стойки, дробовик превратит их обоих в решето.
Но Марв не был идиотом. Очень медленно он поднял руки над головой, даже раньше, чем велел грабитель, и Боб сделал то же самое.
Грабитель вошел в бар, и в груди Боба что-то болезненно сжалось, когда вслед за первым в бар вошел еще один, нацеливая на них револьвер, — у этого второго рука немного дрожала. Еще куда бы ни шло, если бы заявился только один человек с оружием, но теперь, когда их стало двое, в баре вдруг сделалось невозможно тесно, он набух, как водяная мозоль. Не хватало только булавки, чтобы все к черту лопнуло. Возможно, это конец, подумал Боб. Еще пять минут — или полминуты, — и он сможет узнать, есть ли жизнь после жизни, или же есть только боль от стали, вонзающейся в тело и разрывающей внутренности. И дальше — ничего.
Грабитель с трясущимися руками был тощий, а тот, что с дробовиком, толстый, даже жирный, и оба они тяжело дышали под своими масками. Тощий положил на барную стойку мешок для мусора, но заговорил толстый.
— Не рыпайся, просто клади деньги в мешок, — приказал он Марву.
Тот кивнул, как будто принимая заказ на выпивку, и стал складывать в мешок пачки денег, которые только что перетянул резинками.
— Я не хочу неприятностей, — сказал Марв.
— Тогда не нарывайся, — сказал толстяк.
Марв перестал складывать деньги в мешок и поглядел на него:
— Вы хоть знаете, чей это бар? Чьи деньги вы забираете?
Тощий с трясущимся в руке револьвером подошел ближе:
— Клади деньги, урод.
У тощего на правой руке были часы, развернутые циферблатом внутрь. Боб заметил, что они показывают 6:15, хотя было полтретьего ночи.
— Никаких проблем, — сказал Марв его подрагивающему револьверу. — Никаких. — И сложил в мешок оставшиеся пачки.
Тощий прижал мешок к груди и шагнул назад: двое вооруженных людей стояли по одну сторону барной стойки, а Боб с Марвом по другую. Сердце Боба трепыхалось в груди, словно выброшенный из лодки мешок с хорьками.
В тот кошмарный миг Бобу показалось, что время, прошедшее с самого рождения мироздания, разинуло на него свою пасть. Он увидел ночное небо, за которым космос, вселенная, вечность — и звезды, рассыпанные по черному небу, словно алмазы на бархате, и все это было таким холодным и бесконечным, а он сам стал меньше пылинки. Он был воспоминанием о пылинке, воспоминанием о чем-то, что промелькнуло мимо, никем не замеченное.
Я всего лишь хочу вырастить собаку, подумал он почему-то. Я всего лишь хочу научить ее разным командам и хочу еще немного пожить.
Тощий убрал пистолет в карман и вышел.
Остался только толстяк с дробовиком.
— Ты много, на хрен, болтаешь, — сказал он Марву и ушел.
Дверь, выходившая в переулок, скрипнула, когда ее открыли, и скрипнула снова, когда закрыли. Боб, наверное, с полминуты боялся дышать, а потом они с Марвом выдохнули одновременно.
Тогда Боб услышал негромкий звук, похожий на стон, но издал его не Марв.
— Рарди, — сказал Боб.
— Твою мать!
Боб с Марвом поспешно обогнули барную стойку и кинулись через крошечную кухню на задний двор, где у них стояли старые кеги и где теперь, слева от двери, лежал Рарди с запекшейся кровью на лице.
Боб растерялся, но Марв упал на колени и принялся дергать Рарди за плечо вперед и назад, словно заводил лодочный мотор. Рарди несколько раз простонал, а потом засипел. Звук был жуткий, придушенный, давящийся, словно Рарди вместе с воздухом втягивал в себя битое стекло. Он дугой выгнул спину, перекатился на бок и сел; кожа на лице натянулась, рот раззявился — не лицо, а посмертная маска.
— Черт! — сказал он. — Господи!
Только теперь он открыл глаза, и Боб видел, как он старается сфокусировать взгляд. На это ушла минута.
— Что за черт? — спросил он, и Боб подумал, что по сравнению с просто «чертом» это уже прогресс, если кого-то волнует, пострадал мозг Рарди или нет.
— Ты как? — спросил Боб.
— Цел? — Марв стоял рядом с Бобом, оба склонились над Рарди.
— Сейчас блевану.
Боб с Марвом немного попятились.
Рарди сделал несколько неглубоких вдохов-выдохов, снова вдохнул-выдохнул, после чего объявил:
— Нет, не блевану.
Боб придвинулся на пару шагов. Марв остался сзади.
Боб протянул Рарди кухонное полотенце, и тот прижал его к кровавому месиву, в которое превратилась его правая половина лица, от глазницы до угла рта.
— Погано выгляжу?
— Да нет, нормально, — солгал Боб.
— Да, нормально выглядишь, — сказал Марв.
— Ничего не нормально, — сказал Рарди.
— Ну да, не очень, — согласились Боб с Марвом.