Книга: Общак
Назад: Глава тринадцатая Запомните меня
Дальше: Глава пятнадцатая Время закрытия

Глава четырнадцатая
Другие «я». Воскресенье Супербоула

Больше ставок, чем за весь прошедший год, считая пари на то, кто выйдет в финал Национальной атлетической ассоциации колледжей, кто победит в Кентуккском дерби, в серии на звание чемпиона НБА, в Кубке Стэнли и в Мировой серии. Если бы бумажные деньги до сих пор не были изобретены, то их придумали бы сейчас, чтобы как-то справляться с объемом сегодняшних ставок. Маленькие старушки, неспособные отличить футбольный мяч от поросенка, предчувствовали победу «Сихокс», нелегальные мигранты из Гватемалы, которые собирают мусор на стройках, верили в Мэннинга, как в Мессию. Все без исключения делали ставки, все смотрели матчи.
Дожидаясь, пока Эрик Дидс не заявится к нему домой, Боб побаловал себя второй чашечкой кофе, потому что знал, что впереди самый долгий день в году. Рокко лежал на полу у его ног, жуя веревочную игрушку, предназначенную как раз для жевания. Боб положил десять тысяч в центр стола. Он определенным образом расставил стулья. Поставил свой стул рядом с кухонным столом, где в ящике хранился пистолет тридцать второго калибра, принадлежавший еще его отцу, — так, на всякий случай. Просто на всякий случай. Он выдвинул ящик, заглянул в него. Выдвинул и задвинул ящик раз двенадцать, убеждаясь, что он легко открывается. Потом сел и попытался почитать «Глобус», а затем «Геральд». Положил руки на столешницу.
Эрик так и не явился.
Боб понятия не имел почему, однако нехорошее предчувствие засело внутри, засело, словно краб-махальщик, скребущийся у себя в норке, съежившийся от страха.
Боб подождал еще немного, затем подождал немного сверх того, но в конце концов стало ясно, что сидеть дома и ждать больше не имеет смысла.
Он оставил оружие в ящике, завернул деньги в пластиковый пакет «Шоуз», убрал в карман пальто и взял поводок.
Отнес в машину сложенную собачью клетку, поставил на заднее сиденье, туда же бросил одеяло, несколько собачьих игрушек, миску, собачий корм. Постелил на переднее пассажирское сиденье полотенце, уложил на него Рокко, и они отправились на работу.

 

У дома Кузена Марва Боб удостоверился, что машина заперта и поставлена на сигнализацию, только тогда он оставил Рокко обнюхивать салон, а сам постучал в дверь Марва.
Ему открыла Дотти, которая как раз надевала пальто. Боб постоял с ней в прихожей, сбивая соль с подметок ботинок.
— Ты куда идешь? — спросил он Дотти.
— На работу. По выходным у нас полагается полуторная ставка, Бобби.
— А я думал, ты уже на пенсии.
— А зачем торопиться? — сказала Дотти. — Поработаю еще годик или два, надеюсь, тромбофлебит не разыграется, тогда и посмотрим. Заставь моего братишку немного поесть. Я оставила в холодильнике тарелку.
— Хорошо, — ответил Боб.
— Ему только и нужно, что поставить ее на полторы минуты в микроволновку. Удачного дня!
— И тебе тоже, Дотти.
Во всю мощь своих легких Дотти прокричала в сторону комнаты:
— Я ушла на работу!
— Удачного дня, Дот! — отозвался Кузен Марв.
— И тебе! Поешь перед уходом! — крикнула Дотти.
Дотти с Бобом расцеловались, после чего она ушла.
Боб прошел по коридору к гостиной, обнаружил Кузена Марва в широком кресле перед телевизором. Показывали предматчевое шоу, Дан Марино и Билл Коухер играли на доске в крестики-нолики в своих костюмах за четыре тысячи баксов.
— Дотти велела тебе поесть, — сказал Боб.
— Дотти много чего велит, — сказал Кузен Марв. — И делает это чертовски громко.
— Как еще до тебя достучаться?
— Ты это о чем? Что-то я не соображу.
— Сегодня самый главный день в году, а я не могу до тебя дозвониться, — сказал Боб.
— Я не приду. Позвони в «Бармена на смену».
— Позвони в «Бармена на смену», — передразнил Боб. — Господи! Я уже позвонил. Сегодня же Супербоул.
— А я тебе на кой хрен понадобился?
Боб сел в другое широкое кресло. В детстве он любил эту комнату, однако годы шли, а она оставалась точно такой, как была, если не считать, что каждые пять лет появлялся новый телевизор, и теперь вид этой комнаты надрывал Бобу душу. Комната походила на календарь, который никто больше не удосуживается перелистывать.
— Ты мне не нужен, — сказал Боб. — Но неужели ты пропустишь день, который приносит столько чаевых?
— О да, теперь я работаю за чаевые. — Кузен Марв уставился в экран. На нем была нелепая спортивная фуфайка в красно-бело-синих цветах футбольного клуба «Пэтриотс» и такие же штаны. — Ты когда-нибудь видел имя на вывеске бара? Так это мое имя. Знаешь почему? Потому что когда-то это был мой бар.
— Ты носишься со своей потерей, словно с единственным здоровым легким.
Кузен Марв резко повернул к Бобу голову и сверкнул глазами:
— Что-то ты стал больно развязным с тех пор, как подобрал этого пса, которого ты путаешь с ребенком.
— Ты не можешь вернуть все обратно, — сказал Боб. — Они надавили, ты дал слабину, все кончено. Все давно кончено.
Кузен Марв потянулся к рычажку на боку кресла:
— Зато я не растратил жизнь на ожидание того далекого дня, когда эта жизнь наконец начнется.
— По-твоему, так сделал я? — спросил Боб.
Кузен Марв потянул рычажок, чтобы опустить ноги на пол.
— Именно. Так что пошел к черту со своими жалкими мечтами. Когда-то меня боялись. А тот барный стул, на который ты усаживаешь старую каргу? Это же был мой стул. И никто не смел на него садиться, потому что это был стул Кузена Марва. И это кое-что значило.
— Нет, Марв, — сказал Боб, — это был просто стул.
Кузен Марв снова перевел взгляд на телеэкран. Теперь там были «Бумер» и Джастин Бибер, которые зажигали вовсю.
Боб подался вперед и проговорил, очень тихо, но отчетливо:
— Ты снова решился на какой-то отчаянный поступок? Марв, выслушай меня. Услышь меня. Ты, случайно, не задумал что-нибудь такое, отчего на этот раз нам будет не отмыться?
Кузен Марв откинулся в кресле, чтобы подставка для ног снова поднялась. Он даже не посмотрел на Боба. Закурил сигарету.
— Пошел на хрен. Я серьезно.

 

Боб установил клетку в дальней части бара, постелил в нее одеяло, набросал игрушек, но пока что позволил Рокко побегать. Самое ужасное, что может сделать щенок, — нагадить где-нибудь, но для подобных случаев есть шланг с водой и моющие средства.
Боб встал за стойку бара. Вынул из пальто сверток с десятью тысячами долларов и положил на полку рядом с тем самым девятимиллиметровым полуавтоматическим ружьем, которое Кузен Марв мудро решил не трогать во время ограбления. Он задвинул деньги и ружье в темные недра полки с помощью нераспечатанной пачки картонных подставок под пиво. Затем положил на полку еще одну пачку подставок.
Он наблюдал, как Рокко носится и все вынюхивает — главное занятие в жизни, — и без Марва на том месте, где он должен быть, где был всегда, каждый дюйм этого мира казался Бобу зыбучим песком. Неизвестно, кому верить. Не знаешь, куда ступить, чтобы не провалиться.
Как до такого дошло?
Ты впустил этот мир в свою душу, Бобби, проговорил голос, ужасно похожий на голос его матери. Ты впустил в душу мир, насквозь пропитанный грехом. И единственное, что скрывается под его покровом, — тьма.
Но… мама?
Да, Бобби.
Просто пришло время. Я же не могу жить только мыслями о другом мире. Я вынужден жить здесь и сейчас.
Так говорят падшие. Так они говорят с начала времен.

 

Тима Бреннана, едва волочившего ноги, привели в комнату для посетителей медицинского центра «Конкорд» и усадили на против Торреса.
— Мистер Бреннан, спасибо, что согласились встретиться со мной, — сказал Торрес.
— Скоро начнется игра, — сказал Тим. — Я не хочу потерять свое место.
— Не беспокойтесь, — сказал Торрес. — Я на минутку и сейчас же уйду. Не могли бы вы рассказать мне о Риччи Велане? Хоть что-нибудь?
На Бреннана внезапно напал приступ чудовищного кашля. Звук был такой, будто он захлебывается в мокроте с толченым стеклом. Совладав в конце концов с кашлем, Тим потом еще целую минуту держался за грудь и сипел. Когда он снова посмотрел поверх стола на Торреса, у него был взгляд человека, который видит то, что уже находится за гранью этого мира.
— Детям я соврал, что у меня кишечный вирус, — сказал Тим. — Мы с женой не знаем, как признаться, что у меня СПИД. Поэтому решили лгать, пока они не будут готовы услышать правду. Вам какую историю?
— Прошу прощения? — удивился Торрес.
— Вы хотите услышать о той ночи, когда умер Риччи Велан? Или хотите услышать правду?
У Торреса зачесалась голова, как обычно бывало, когда он предчувствовал: дело вот-вот раскроется, — однако он сохранил бесстрастное выражение лица, и взгляд его был приятным и понимающим.
— Какую вы сами предпочитаете, Тим.

 

Эрик Дидс проник в дом Нади с помощью кредитной карты и маленькой отвертки, какой обычно завинчивают шурупы на дужках очков. Потребовалось четырнадцать попыток, однако на улице не было ни души, поэтому никто не увидел его на крыльце. Все закупили провизии: пива и чипсов, соуса с артишоками, соуса с луком и сальсы, куриных крылышек и свиных ребрышек, попкорна — и вот теперь успокоились в ожидании игры, до которой все еще оставалось больше трех часов, но, с другой стороны, кому есть дело до времени, если начал пить еще в полдень?
Оказавшись внутри, Эрик остановился и прислушался, убирая в карман отвертку и кредитку, которая здорово покорежилась. Впрочем, плевать на нее — Эрику еще месяц назад отказались выдавать по ней деньги.
Он прошел по коридору, распахивая двери в гостиную, столовую, ванную и кухню.
Затем поднялся наверх, в спальню Нади.
Он направился прямо к платяному шкафу и осмотрел ее одежду. Некоторые вещи понюхал. Они пахли Надей: слабая смесь апельсина, вишни и шоколада. Вот так пахнет Надя.
Эрик присел на кровать. Постоял перед зеркалом и причесал волосы пятерней.
Откинул покрывало на ее кровати. Снял ботинки. Свернулся в постели в позе зародыша, натянул на себя покрывало. Закрыл глаза. Улыбнулся. Он почувствовал, как улыбка проникает в кровоток и разносится по всему телу. Он почувствовал себя в безопасности. Как будто забрался обратно в утробу. Как будто снова может дышать в воде.

 

После того как его болван-кузен ушел, Марв принялся за работу, устроившись за обеденным столом. Он разложил на столе несколько мусорных мешков из зеленого полиэтилена и старательно склеил их между собой изолентой. Достал из холодильника пиво, осушил полбанки, задумчиво глядя на разложенные мешки. Как будто все еще можно повернуть назад.
Пути назад нет. И не было никогда.
До некоторой степени жаль, потому что, стоя посреди своей паршивой кухни, Марв осознал, как сильно будет по ней скучать. Скучать по сестре, по своему дому, даже по бару и по кузену Бобу.
Только поправить ничего нельзя. В конце концов, жизнь полна печалей. И уж лучше предаваться грусти на пляже в Таиланде, чем скорбеть на кладбище в Новой Англии.
За Таиланд! Он отсалютовал пивом пустынной кухне и допил его.

 

Эрик сидел на диване в гостиной Нади. Пил кока-колу, которую нашел в ее холодильнике — нет, в их холодильнике, скоро это будет их общий холодильник, — и разглядывал выцветшие обои на стенах, которые, наверное, были здесь еще до рождения Нади. Первым делом нужно будет избавиться от этих старых обоев из семидесятых годов. Уже не семидесятые, уже даже не двадцатый век. Настали новые времена.
Покончив с кока-колой, он отнес банку в кухню и сделал себе бутерброд с каким-то копченым мясом, оказавшимся в холодильнике.
Он услышал шорох, поднял глаза на дверной проем, и там стояла она. Надя. Она смотрела на него. С любопытством, понятное дело, но без испуга. В глазах ее светилась доброта. Теплое понимание.
— Привет, — сказал Эрик. — Как поживаешь? Давно не виделись. Проходи, садись.
Надя осталась стоять.
— Нет, ты присядь, — сказал Эрик. — Я хочу кое-что рассказать тебе. У меня такие планы. Да-да. Планы. Понимаешь? Целая новая жизнь дожидается снаружи, дожидается… дожидается того, кто смел.
Эрик покачал головой. Ему не понравилось, как он это сказал. Он опустил голову и снова перевел взгляд на дверной проем. Там было пусто. Он смотрел, пока Надя не материализовалась снова, только теперь она была не в джинсах и вылинявшей рубашке в клетку. Она была в черном платье в мелкий горошек, а ее кожа… ее кожа светилась.
— Привет, — сказал Эрик счастливо. — Как дела, девочка? Проходи…
Он умолк, услышав щелчок замка на входной двери. Дверь открылась. Закрылась. Он услышал, как сумочку повесили на крючок. Бросили на столик ключи. Услышал грохот упавших на пол ботинок.
Эрик поудобнее уселся в кресле, чтобы выглядеть непринужденно и естественно. Беззвучно стряхнул крошки с ладоней и прикоснулся к волосам, убеждаясь, что прическа в порядке.
Надя вошла. Настоящая Надя. Куртка с капюшоном и футболка навыпуск, рабочие брюки. Эрику больше понравилось бы что-нибудь менее мужеподобное, но об этом он с ней еще поговорит.
Надя увидела его и открыла рот.
— Только не кричи, — сказал он.

 

События стали набирать обороты по-настоящему часа за четыре до начала игры. Время было самое подходящее, потому что команда из «Бармена на смену» уже прибыла. Все были готовы к работе, надевали фартуки, собирали в стопки стаканы, пока Боб договаривался с их главным, рыжеволосым парнем с похожим на луну лицом из числа тех, которые лишены возраста.
— Они наняты до полуночи, — сказал рыжий Бобу. — Если дольше, то только за сверхурочные. Я оставляю вам двух помощников бармена. Они принимают заказы, выносят мусор, бегают за льдом. Если вы попробуете поручить подобную работу барменам, они вам процитируют инструкции профсоюза, словно «Отче наш».
Он дал Бобу планшет, и Боб поставил подпись.
Когда он вернулся на свое место, в дверях появился первый курьер. Курьер бросил на барную стойку газету, между страницами которой лежал конверт из коричневой бумаги, Боб сгреб газету со стойки и отправил конверт вниз по желобу. Когда он развернулся, курьера уже не было. Только работа, шутки в сторону. Та еще ночка.

 

Кузен Марв вышел из дому к машине, открыл багажник, взял склеенные между собой полиэтиленовые мешки и постелил на дно пустого багажника. С помощью все той же изоленты он приклеил края к бокам багажника.
Затем вернулся обратно в дом, прихватил из прихожей коврик и постелил его поверх мешков. Несколько секунд он созерцал плоды своих трудов, потом захлопнул багажник, задвинул под водительское сиденье чемоданчик и закрыл дверцу.
Затем он снова вошел в дом и заказал билеты на самолет.

 

На этот раз, когда Торрес подкатил в Пен-парке к машине без опознавательных знаков, Ромси была одна. Отчего он невольно задался вопросом, нельзя ли им, как в старые добрые времена, усесться вдвоем на заднее сиденье и притвориться, будто они в кинотеатре для автомобилистов, который был здесь когда-то, притвориться, будто они глупые дети и вся жизнь — их общая жизнь — готова расстелиться им под ноги, гладкая, не траченная оспинами неверных решений, не испорченная бородавками привычных неудач, больших и малых.
Они с Ромси снова встречались на прошлой неделе. И разумеется, к встрече их подтолкнул алкоголь. После она сказала: «Неужели это все, что я есть?»
— Для меня? Нет, детка, ты…
— Для меня, — сказала она. — Неужели это все, что я есть для себя?
Торрес не понял, какого лешего она имеет в виду, но догадался, что ничего хорошего это не сулит, поэтому был тише воды ниже травы, пока она не позвонила ему сегодня утром и не сказала: «Приезжай в Пен-парк, и пошевеливайся».
Тем временем он составлял речь, на тот случай, если у нее в глазах снова появится то самое выражение, тот безнадежный, полный ненависти к себе взгляд, обращенный в кроличью нору в центре собственного сознания.
«Детка, — скажет он, — мы и есть истинные „я“ друг друга. Потому-то и не можем расстаться. Мы смотрим друг на друга, и мы не судим. Мы не порицаем. Мы просто принимаем».
Речь звучала убедительнее, когда он придумал ее в баре накануне вечером, сидя в одиночестве и размышляя. Но он знал, что если будет смотреть Ромси в глаза, упиваясь ее взглядом, то сам по-верит в свои слова, поверит в каждое слово. И убедит ее.
Когда Торрес открыл дверцу и скользнул на пассажирское сиденье, он заметил, что Ромси красиво одета: темно-зеленое шелковое платье, черные «лодочки», черное пальто, судя по виду кашемировое.
— Выглядишь потрясающе, — сказал Торрес.
Ромси закатила глаза. Она сунула руку между сиденьями, вытащила папку и бросила ему на колени.
— История болезни Эрика Дидса. У тебя три минуты, чтобы прочитать, надеюсь, руки у тебя чистые.
Торрес показал руки, пошевелил пальцами. Ромси вынула из сумочки косметичку и стала наносить румяна на скулы, глядя в зеркало на щитке.
— Ты бы лучше читал, — заметила Ромси.
Торрес открыл папку, увидел имя, напечатанное сверху, — Дидс, Эрик, — и принялся переворачивать листы.
Ромси вытащила помаду, поднесла к губам.
Торрес, не отрывая взгляда от папки, сказал ей:
— Не надо. Детка, у тебя губы краснее заката на Ямайке и пухлее бирманского питона. Не занимайся ерундой, они великолепны.
Ромси посмотрела на него. Похоже, она была тронута. Но потом она все равно подкрасила губы. Торрес вздохнул:
— Все равно что красить «феррари» краской для пола. Между прочим, с кем ты встречаешься?
— С мужчиной.
Он перевернул страницу.
— С мужчиной. С каким мужчиной?
— С особенным мужчиной, — сказала Ромси, и было в ее голосе нечто такое, отчего Торрес поднял голову. Он впервые заметил, что Ромси выглядит не просто сексапильной, но и пышущей здоровьем. Она словно светилась изнутри, и этот свет настолько заполнял собой машину, что Торрес удивился, как это он не заметил его сразу.
— И где ты встречаешься с этим особенным мужчиной?
Ромси указала на папку:
— Читай давай. Теряешь время.
Он стал читать.
— Я серьезно, — сказал он. — Этот особенный мужчина. Он что…
Его голос сорвался. Торрес снова просмотрел страницу, где было перечислено, сколько раз Эрика Дидса сажали в тюрьму и помещали в лечебные учреждения. Он подумал, что, может быть, неправильно запомнил даты. Перевернул страницу, затем еще.
— Да будь я проклят! — воскликнул он.
— Можно подумать, что это не так. — Ромси указала на папку. — Эти сведения тебе помогли?
— Не знаю, — сказал Торрес. — Впрочем, я получил ответ на один вопрос из множества.
— Но это же хорошо?
Торрес пожал плечами:
— Ответ на один вопрос, да, зато открыл здоровенную банку с тысячей других. — Торрес закрыл папку, кровь у него заледенела, как вода в Атлантике. — Мне нужно выпить. Составишь компанию?
Ромси посмотрела на него неверящим взглядом. Она показала рукой на свою одежду, прическу, макияж:
— У меня, Эвандро, другие планы.
— Значит, в другой раз? — спросил Торрес.
Детектив Лиза Ромси медленно и печально покачала головой.
— Это особенный мужчина… Я знаю его почти всю жизнь, — сказала она. — Мы, кстати, дружили. Очень долго. Он уехал на много лет, но мы поддерживали связь. Его брак тоже не удался, и он вернулся обратно. Несколько недель назад мы пили с ним кофе, и я поняла, что, когда он смотрит на меня, он меня видит.
— И я вижу тебя, — сказал Торрес.
Ромси покачала головой:
— Ты видишь только ту часть, которая похожа на тебя самого. А это, Эвандро, не лучшая моя часть. Прости. Но мой друг… друг ли? Он смотрит на меня и видит то, что во мне лучшее. — Ромси чмокнула губами. — А что это значит? — Она пожала плечами. — Любовь.
Торрес некоторое время смотрел на Лизу. Вот он, настал без предупреждения — конец их отношений. Что бы под ними ни подразумевалось. Больше их не было. Торрес передал ей папку.
Он вышел из машины без опознавательных знаков, и Лиза Ромси уехала раньше, чем он успел сесть в свою.
Назад: Глава тринадцатая Запомните меня
Дальше: Глава пятнадцатая Время закрытия