Глава тринадцатая
Запомните меня
На Козуэй-стрит закончили играть «Бостон Брюинз». Кузену Марву пришлось прижаться к тротуару, хотя копы кричали всем, чтобы проезжали быстрей, толпа расходившихся болельщиков толкалась, раскачивая его «хонду», такси гудели клаксонами, и дождь стекал по лобовому стеклу, похожий на рыбный суп. Марв как раз собирался отъехать, чтобы обогнуть квартал, на что при таком движении ушло бы добрых полчаса, когда Фиц все же нарисовался, вынырнув из толпы, и остановился в нескольких футах от дверцы машины. Он пристально глядел на Марва, и его осунувшееся лицо белело под темным капюшоном.
Марв опустил стекло с пассажирской стороны потрепанной светло-желтой «хонды».
— Садись!
Фиц не тронулся с места.
— Что, — сказал Марв, — думаешь, у меня полный багажник пластита? — Он махнул в сторону багажника. — Пойди сам посмотри.
Фиц покосился на багажник, однако не сдвинулся с места.
— Я с тобой не поеду.
— Серьезно? Нам нужно поговорить.
— Они забрали моего брата! — прокричал Фиц сквозь завесу дождя.
Марв покивал с рассудительным видом:
— Фици, мне кажется, коп вон там, в переулке, не расслышал. И вон тот, у тебя за спиной, — тоже.
Фиц обернулся на молодого полицейского, который стоял в нескольких футах от него и следил за порядком в толпе, пока что не замечая ничего подозрительного. Но все могло измениться.
— Это же просто глупо, — сказал Марв. — Здесь две тысячи свидетелей, в том числе копы, которые видят, как мы разговариваем у машины. Да и холодно до жути. Садись.
Фиц сделал шаг к машине, затем остановился. Окликнул полицейского:
— Эй, сержант! Сержант!
Молодой коп обернулся и посмотрел на него.
Фиц постучал себя в грудь, затем указал на «хонду»:
— Запомните меня. Ладно?
Коп указал на машину:
— Уберите машину!
Фиц поднял большой палец:
— Меня зовут Фиц.
— Отъезжайте! — крикнул коп.
Фиц открыл дверцу, но Марв остановил его:
— Ты не захлопнешь багажник?
Фиц снова выскочил под дождь, захлопнул багажник и забрался в машину. Кузен Марв поднял стекло, и они отъехали от тротуара.
Как только они тронулись, Фиц задрал куртку, под которой блеснул в кобуре ствол тридцать восьмого калибра.
— Не води меня за нос. Не смей водить меня за нос. Слышишь? Ты меня, на хрен, слышишь?
— Это мамочка положила тебе пушку в коробку для завтрака? — спросил Кузен Марв. — Господи, таскать с собой оружие, как будто живешь на мексиканской границе, где латиносы могут отобрать у тебя работу, а ниггеры — жену. Так, что ли?
— Когда моего брата в последний раз видели живым, он садился в машину с каким-то парнем, — сказал Фиц.
— И у твоего брата, наверное, тоже было оружие.
— Да пошел ты, Марв!
— Послушай, Фиц, мне очень жаль, правда. Но ты меня знаешь — я не люблю стрелять, старина. Я всего лишь запуганный и безобидный управляющий баром. Хотел бы я прожить этот паршивый год заново. — Марв поглядел в окно — они ехали бампер к бамперу с другими машинами в сторону Сторроу-драйв. Он снова поглядел на пистолет. — Что, у тебя член станет больше, если ты будешь держать меня всю дорогу на мушке, как уличный гангстер?
— Ты засранец!
— Тоже мне новость, — хмыкнул Марв.
Машин стало немного меньше, когда они доехали до Сторроу и направились на запад.
— Все мы смертны, — сказал Фиц. — До тебя это еще не дошло?
— Фици, сейчас награда зависит от степени риска, — сказал Кузен Марв. — Мы рискнули, и, похоже, получилось не очень удачно.
Фиц закурил сигарету.
— Что дальше?
— Но я знаю, куда сольют бабки с Супербоула завтра ночью. Это огроменные деньги! Хочешь нагреть их, чтобы отомстить за брата? Нагреть на миллион?
— Это чистое самоубийство, — сказал Фиц.
— Если на то пошло, мы все едино на пути к смерти, — сказал Кузен Марв. — Только я бы предпочел бежать по этому пути с сундуком денег, чем брести нищим.
Фиц немного подумал, его правое колено выбивало нервную дробь, стукаясь о бардачок.
— Я во второй раз не пойду, приятель.
— Выбор за тобой, — сказал Кузен Марв. — Но пересчитывать шестизначную сумму я тебя уже не позову.
— Я так и не увидел своей доли из тех вшивых пяти кусков, которые мы взяли в прошлый раз.
— Но вы же забрали деньги, — сказал Кузен Марв.
— Их забрал Брай.
Движение уже заметно поредело, когда они проехали мимо стадиона «Гарвард», первого футбольного стадиона в стране, и еще одного здания, которое как будто потешалось над Марвом, еще одного места, где его высмеяли бы, если бы он попытался туда войти. Вот что творит этот город: на каждом повороте он тычет тебе в лицо своей историей, чтобы ты ощущал себя козявкой в его тени.
Кузен Марв повернул на запад и поехал вдоль реки, теперь на дороге не было никого.
— В таком случае я заплачу тебе.
— Что?
— Я серьезно. Только я хочу получить кое-что взамен. Во-первых, никому ни слова о том, что я тебе говорил. Во-вторых, найдешь место, где я смогу перекантоваться пару дней.
— Ты ведь не на улице живешь, — сказал Фиц.
До них донесся металлический стук, Марв поглядел в зеркало заднего вида и увидел, как крышка багажника болтается вверх и вниз под дождем.
— Чертов багажник! Ты его не закрыл.
— Я закрыл.
— Значит, плохо закрыл.
Крышка багажника продолжала хлопать.
— Это верно, живу я не на улице, — сказал Кузен Марв. — Но каждая собака знает, где я живу. Не то что ты — даже я не знаю, где ты живешь.
Крышка багажника опустилась, а затем снова взмыла в воздух.
— Да закрывал я его, — сказал Фиц.
— Это ты так думаешь.
— Мать твою! Притормози, сейчас он у меня получит.
Марв завернул на одну из стоянок на берегу реки Чарльз, где, по слухам, собираются педики, у которых в обыденной жизни имеются жены и дети. Единственной машиной на стоянке оказался старый американский рыдван, который, судя по виду, простоял здесь не меньше недели: лежалый снег на радиаторе отчаянно сопротивлялся, все же проигрывая битву дождю. Сегодня суббота, вспомнил Марв, наверное, педики сидят по домам, с женами и детьми, делают вид, что вовсе не любят фильмы с членами и Кейт Хадсон. Место было безлюдное.
— Так ты приютишь меня или нет? — спросил Марв. — Только на сегодня, ну, может быть, еще на завтра.
Он остановил машину.
— К себе не поведу, но я знаю одно место, — сказал Фиц.
— Кабельное там есть? — спросил Кузен Марв.
— Да ты что, совсем рехнулся? — проворчал Фиц, выбираясь из машины.
Он подбежал к задней части машины, одной рукой захлопнул багажник и пошел обратно к пассажирской дверце. И вдруг вскинул голову — багажник снова открылся.
Марв наблюдал, как лицо Фица каменеет от ярости. Тот снова подбежал к багажнику, схватился за крышку обеими руками и захлопнул с такой силой, что вся машина содрогнулась, вместе с Марвом.
Затем стоп-сигналы, заливавшие лицо Фица красным светом, погасли. В зеркале заднего вида он встретился взглядом с Марвом и в это последнее мгновение понял, к чему все идет. Ненависть, вспыхнувшая в его глазах, кажется, была направлена не столько на Марва, сколько на себя самого — за тупость!
«Хонда» дернула всеми четырьмя колесами, когда Марв дал задний ход и переехал Фица. Он услышал возглас, всего один, да и тот как будто издалека, и было нетрудно представить, что по днищу машины скребет мешок с картошкой или же чертовски большая праздничная индейка.
— Твою мать! — услышал сквозь шум дождя Марв свой собственный голос. — Твою мать, твою мать!
А потом он проехался по Фицу вперед. Нажал на тормоза, дал задний ход и повторил все еще раз.
После нескольких повторов он оставил тело и поехал к своей машине. Протирать «хонду» не было нужды: самое лучшее в зиме то, что все ходят в перчатках. Можешь даже спать в них лечь, и ни у кого не возникнет ни малейшего подозрения, тебя разве что спросят, где ты купил такие.
Выбравшись из «хонды», он поглядел через стоянку на то место, где лежало тело Фица. Отсюда его почти не было видно. Издалека оно напоминало кучу мокрых листьев или старого снега, тающего под проливным дождем. Да какого черта! То, что он принимает отсюда за тело Фица, вообще может быть игрой света и тени.
И в этот миг Марв подумал, что он один из самых опасных людей, живущих сейчас на белом свете. «Я забрал жизнь».
Марв сел в свою машину и тронулся с места. Второй раз на этой неделе он напомнил себе, что пора менять дворники.
Боб спустился по лестнице в подвал с Рокко на руках. Помещение было пустое и чистое, каменный пол и каменные стены выкрашены белой краской. Под стеной, напротив лестницы, стоял черный бак для мазута. Боб прошел мимо него так, как проходил всегда, — быстро, опустив глаза в пол, — и отнес Рокко в тот угол подвала, где отец Боба много лет назад установил раковину. Рядом с раковиной были полки, на которых хранились разные старые инструменты, башмаки, банки с краской. Над раковиной висел шкафчик. Боб поставил Рокко в раковину.
Открыл шкафчик. Тот был набит баллончиками с краской, банками, в которых хранились шурупы и гвозди, было еще несколько банок растворителя. Боб выудил банку из-под кофе и поставил рядом с раковиной. Пока Рокко наблюдал за его действиями, он вынул из банки пластиковый пакетик с небольшими болтами. Затем вытащил скатанную в рулон пачку стодолларовых купюр. В банке лежали и другие свертки. Еще пять. Боб часто представлял себе, как однажды, уже после его смерти, какие-нибудь люди наткнутся на эту банку, делая в доме уборку, и прикарманят денежки, поклявшись никому не рассказывать. Но, разумеется, подобные клятвы никогда не сдерживают, вскоре поползут слухи, и родится городская легенда о парне, который нашел больше пятидесяти тысяч долларов в кофейной банке в подвале дома старого холостяка. Эта мысль по непонятной причине почему-то грела Боба. Он опустил денежный рулон в карман, вернул на место пакетик с болтами, закрыл кофейную банку, поставил ее обратно в шкафчик, затем закрыл и запер его.
Боб сосчитал деньги со скоростью, на какую способны только бармены и крупье. Все на месте. Десять штук. Он помахал пачкой денег перед носом у Рокко, развернув купюры веером.
— А ты стоишь того? — спросил он щенка.
Рокко смотрел на него, наклонив голову.
— Не знаю, — сказал Боб. — Все-таки это куча денег.
Рокко поставил передние лапы на край раковины и прикусил запястье Боба острыми как иголки щенячьими зубами.
Боб приподнял свободной рукой его морду и приблизил к нему лицо:
— Ну, я же пошутил, пошутил. Конечно, ты того стоишь.
Они с Рокко вышли из дальней части подвала. На этот раз, проходя мимо черного бака для мазута, Боб остановился. Он постоял перед ним, опустив голову, а затем поднял глаза и, первый раз за долгие годы, посмотрел прямо на бак. Трубки, некогда присоединенные к баку, — входная, для приема топлива, проведенная сквозь стену, и нагревательная, по которой тепло расходилось по всему дому, — были давным-давно отсоединены, а отверстия запаяны.
Внутри вместо мазута находился крепкий щелочной раствор, каменная соль и, к этому времени уже точно, кости. Просто кости.
В самые мрачные дни, когда Боб бывал близок к тому, чтобы потерять веру и надежду, когда он кружился в танце с самой холодной из всех утешительниц, с Отчаянием, боролся с нею в постели ночь за ночью, он чувствовал, как части сознания отсоединяются друг от друга, словно тепловые экраны космического корабля, который только что чудом избежал столкновения с астероидом. Ему представлялось, как обломки его разума вращаются в пространстве и уносятся, чтобы никогда уже не вернуться.
Однако они все-таки вернулись. И бóльшая часть его сознания тоже вернулась.
Боб поднялся по лестнице вместе с Рокко и последний раз обернулся на бак для мазута.
Благослови меня, Господи…
Он выключил свет, прислушался в темноте к собственному дыханию и дыханию собаки.
…ибо я согрешил.