16
— Ты надел шляпу. Спасибо.
Голем и Джинн шли на север от ее дома. С неба сыпалась мокрая снежная пыль, мелкая, как замерзший туман. Это была их третья прогулка с тех пор, как они побывали в Медисон-сквер-гарден. Две недели назад они ходили в Бэттери-парк — правда, в аквариум не заглядывали, потому что она решительно воспротивилась его попытке снова расплавить замок, — а потом свернули на север, прошлись по Вест-стрит и достигли пристани Бэттери. Летом пристань была популярным местом для прогулок, но сейчас она казалась заброшенной, перила обледенели. Не решившись шагнуть на скользкие доски, Джинн остался на берегу и оттуда наблюдал, как Голем идет до самого конца причала и ее пальто развевается на ветру.
— Там так тихо, — сказала она, вернувшись.
Они прошли еще немного по Вест-стрит, но скоро вид испортился: вместо темной воды и далеких огоньков они видели теперь здания грузовых складов и офисов. Уже собравшись уходить, они заметили свет на дальнем причале и отправились туда, чтобы рассмотреть получше. Экипаж грузового судна, видимо надеясь поспеть к утреннему приливу, осветил палубу электрическими лампочками и продолжал работать ночью. Грузчики с тюками на спине бегали вверх-вниз по трапу, изо рта вместе с дыханием вырывались облачка белого пара. Голем и Джинн смотрели на них до тех пор, пока капитан не крикнул по-норвежски, что нечего здесь шляться и глазеть на то, как люди работают. Женщина, не подумав, извинилась тоже по-норвежски, и они поспешили убраться прочь, пока моряк не начал выспрашивать, из какого города его земляки прибыли в Америку.
На следующей неделе они прошлись по Нижнему Ист-Сайду на север и углубились в район смешения еврейских и богемских магазинчиков с редкими вкраплениями немецких вывесок: последние обломки Kleindeutchland,плавающие в восточно-европейских водах. На этот раз у женщины было плохое настроение, она казалась задумчивой и несчастной. О причинах она почти ничего не говорила, только упомянула, что недавно ходила на кладбище в Бруклине вместе со своим знакомым по имени Майкл. У Джинна сложилось впечатление, что этот Майкл ждет от их отношений большего, чем она.
— Не завидую я тому, кто решит за тобой ухаживать, — усмехнулся он. — Все преимущества будут на твоей стороне.
— А я не хочу, чтобы за мной ухаживали, — буркнула она.
— Только этот Майкл? Или вообще никто?
Она покачала головой, отказываясь говорить на эту тему.
Он с трудом понимал ее, эту женщину. Было в ней что-то пуританское и ханжеское, что вполне гармонировало с ее осторожностью и серьезностью. Она была не менее любопытна, чем он, но боялась потакать этому любопытству. Иногда она улыбалась, но почти никогда не смеялась. В общем, она была полной противоположностью тем женщинам, которые ему обычно нравились. Из нее получилась бы ужасная джинния. Они повернули на запад и все дальше углублялись в спящий район.
— А как ты их чувствуешь, эти чужие страхи и желания? — поинтересовался Джинн.
— Как будто меня хватает много маленьких ручек.
Он поежился, представив себе такое. Наверное, и из него получился бы ужасный голем.
— Я постепенно учусь не реагировать на них, — продолжала она. — У меня получается, но все-таки пока трудно. Особенно когда меня саму боятся. Или желают.
— Как твой приятель Майкл?
Она ничего не ответила, и лицо у нее сделалось нарочито равнодушным. Возможно, она опасалась, что он будет желать ее. Но ничего подобного он не чувствовал, что было довольно странно. Раньше он никогда не проводил так много времени с женщиной, к которой его не тянуло.
Конечно, он ей симпатизировал. Ему нравилось показывать ей город и смотреть на уже знакомые места новыми глазами. Они с ней по-разному видели окружающее: он сначала воспринимал весь пейзаж целиком, а потом уже обращал внимание на подробности, а она рассматривала все детали по очереди и таким образом складывала цельную картину. Она могла ходить куда быстрее, чем он, но обычно плелась сзади, то и дело заглядываясь на очередную витрину или яркую вывеску.
Но, по крайней мере, она, кажется, больше не боялась его. Когда он в четвертый раз пришел к ее пансиону, она спустилась уже через несколько секунд. И больше она не пыталась прятаться за его спиной, хотя и отказывалась снимать свой капюшон, пока они не отходили далеко от дома.
В привычном молчании они зигзагами продвигались на северо-запад. Джинн уже жалел о своем обещании насчет шляпы. Падающая с неба снежная слякоть не была ему опасна, а просто раздражала, но сама шляпа раздражала куда больше. Он купил ее у уличного торговца даже без примерки — ошибка, которую он никогда не повторит. Ткань была дешевой и грубой, а поля мешали обзору, и он чувствовал себя как лошадь в шорах.
— Перестань дергаться, — попросила женщина.
— Невыносимая штука, — пожаловался он. — Такое чувство, будто у меня что-то на голове.
Она фыркнула, почти засмеялась:
— Да ведь так оно и есть.
— Это ты заставила меня ее надеть. Она кусается.
В конце концов она сняла с него шляпу, достала из рукава носовой платок и выстлала им шляпу изнутри. Потом вернула головной убор на место, а торчащие кончики платка заправила внутрь.
— Ну вот, так лучше?
— Да, — неохотно признал он.
— Ну и хорошо. Теперь, надеюсь, я смогу сосредоточиться на том, что вижу.
— Ты же вроде говорила, что не можешь читать мои мысли.
— Мне и не надо их читать. Ты так дергался, что о них уже вся улица знала.
Они пошли дальше. Стало заметно холодней, и мокрая снежная пыль превратилась в настоящий снег. Сточные канавы давно забились, и на каждом углу образовались большие черные лужи. Их приходилось обходить, но перед одной из них Джинн на мгновение замер, а потом, убедившись, что поблизости нет прохожих, перепрыгнул ее. Лужа была большой, и редкий человек мог бы повторить такой прыжок. Джинн улыбался, довольный собой.
Женщина за его спиной недовольно нахмурилась. Он нетерпеливо ждал, пока она не обойдет лужу.
— А если бы тебя кто-нибудь увидел? — сердито спросила она.
— Стоило рискнуть.
— Ради чего? Чтобы выиграть несколько секунд?
— Чтобы напомнить себе о том, что я еще жив.
На это она ничего не ответила, только покачала головой.
В молчании они дошли до парка на площади Вашингтона. Он надеялся показать ей светящуюся арку, но из-за непогоды, опасаясь короткого замыкания, городские власти выключили подсветку. Арка вздымалась над ними темным силуэтом, особенно стройным и прямым на фоне черных туч.
— Вообще-то, она должна быть освещена, — сказал разочарованный Джинн.
— Нет, мне так даже больше нравится.
Они прошли под аркой, и он еще раз восхитился ее высотой и размахом. В городе было много зданий и побольше ее, но именно арка почему-то так зачаровывала его. В темноте казалось, что резной мрамор рябит и переливается, как волны на воде.
— От нее ведь нет никакой пользы, — задумчиво сказал он, пытаясь объяснить не только Голему, но и себе свое пристрастие к этому сооружению. — Дома и мосты полезны, а она? Огромная арка из ниоткуда в никуда.
— А что там написано? — Прищурившись, она вглядывалась в темные слова, вырезанные наверху арки.
— «Мы поднимем знамя, под которое соберутся те, кто мудрен и честен. Остальное в руках Божьих», — процитировал Джинн по памяти. — Сказал кто-то по имени Вашингтон.
— Я думала, Вашингтон — это место, — с сомнением произнесла она.
— Не важно. Но что все это значит?
Она ничего не ответила и только продолжала смотреть на невидимые в темноте буквы. Потом спросила:
— Ты веришь в Бога?
— Нет, — ответил он без колебаний. — Бога придумали люди. Мы, джинны, ни во что такое не верим. И за всю жизнь у меня ни разу не было причины считать, что там, в небесах, обитает какой-то всемогущий дух, который умеет исполнять желания. — Он улыбнулся, увлекшись темой. — Давным-давно, во времена царствования Сулеймана, самые могущественные из джиннов могли исполнять чужие желания. Человеческие колдуны в те времена иногда захватывали джиннов в плен. В обмен на свободу пленник предлагал колдуну исполнить три его желания. Тогда колдун желал, чтобы джинн исполнил еще три желания, и так без конца. Джинн оказывался в вечном рабстве. Но иногда колдун как-то неудачно формулировал свое желание и попадался в ловушку. А джинн получал свободу. — (Она внимательно слушала его, все еще не сводя глаз с арки.) — И может, этот человеческий Бог и есть что-то вроде джинна, которого пленили в небесах и заставили выполнять чужие желания. А может, он давно освободился, но людям об этом никто не сказал.
Молчание.
— Ну а ты что думаешь? — настаивал он. — Ты веришь в их Бога?
— Не знаю. Равви верил. А он был самым мудрым человеком, какого я знала. Поэтому, наверное, и я верю.
— Человек велит тебе верить, и ты веришь?
— Это зависит от того, какой человек. А потом, ты ведь веришь тому, что тебе рассказывают. Сам ты разве встречал джинна, который может исполнять желания?
— Нет, но в наши дни этого никто уже не умеет.
— Значит, это только разговоры. Может, люди и создали своего Бога сами, но разве Он от этого не настоящий? Возьми хоть эту арку. Ее создали люди. Но она же существует.
— Да, но желаний не исполняет. Она вообще ничего не делает.
— Верно, — согласилась она. — Но я на нее смотрю, и у меня просыпаются какие-то чувства. Может, для этого она и была сделана?
Он собирался спросить, какая польза от Бога, который существует только для того, чтобы ты что-то почувствовал, но потом передумал. Их спор и так зашел чересчур далеко.
Уйдя от арки, они углубились в парк. На дорожке остались следы саней, огибавших покрытый снегом газон. Овальный фонтан не работал, и вода в его мелкой чаше превратилась в лед. На скамейках тут и там спали люди, почти незаметные под горой одеял и тряпок. Женщина взглянула на них и поспешно отвернулась. Лицо у нее сделалось печальным.
— Им столько всего надо, — вздохнула она, — а я просто прохожу мимо.
— А что ты можешь сделать? Накормить их всех, отвести к себе домой? Ты не обязана заботиться о них.
— Это легко сказать, если их не слышишь.
— Но ведь так оно и есть. Ты чересчур щедра, Хава. Мне кажется, ты бы всю себя отдала, если бы кто-нибудь попросил.
Она стояла, обхватив себя руками, и казалась очень несчастной. Ветер откинул с ее головы капюшон. Снежинки садились на ее нос и щеки и не таяли. Белая и блестящая, она была похожа на ожившую статую.
Джинн протянул руку и смахнул снег с ее щек. У него на руке он моментально растаял. Женщина удивленно вздрогнула, но потом поняла, в чем дело. Перчаткой она смахнула с лица остатки снега.
— Если бы ты уснула здесь на скамейке, — сказал он, — к утру тебя было бы не видно под снегом и голубями.
Она засмеялась, представив себе эту картину. А он вдруг обрадовался, услышав ее смех. У него было такое чувство, что он это заслужил.
Дойдя почти до конца парка, они услышали звон колокольчиков далеко у себя за спиной. Выехав из-под арки, к парку приближались сани, запряженные парой красивых лошадей. Управлял ими не кучер, а один из пассажиров в смокинге и шелковом цилиндре. Рядом с ним сидела светловолосая женщина в модном пальто. Она засмеялась, когда сани выписали крутую восьмерку вокруг фонтана. В какой-то момент они опасно накренились, и женщина, зарывшись лицом в муфту, радостно взвизгнула.
Помня о лошадях, Джинн поспешно шагнул в сторону, на газон; на лице у Голема была улыбка. Пара в санях тоже заметила их, и мужчина поднял руку в шутливом приветствии. Они были явно рады, что у них появились зрители, что на них смотрят и видят их такими, как сейчас: молодыми, бесстрашными, радующимися жизни и своей игре в любовь.
Лошади, видимо хорошо обученные, только немного шарахнулись, пробегая мимо Джинна. Несколько мгновений две пары смотрели друг на друга, словно в зеркало, а потом Джинн увидел, что глаза женщины вдруг стали удивленными и даже испуганными. Та же тревога была теперь написана и на лице у мужчины. Он крепче натянул вожжи, и сани пронеслись мимо их странного отражения: чересчур красивого мужчины и неестественно поблескивающей женщины.
А та больше не улыбалась.
* * *
Новый век оказался весьма доходным для Бутроса Арбели. С появлением Джинна его заработки выросли почти вдвое. Слух об их быстрой и добросовестной работе разошелся по сирийскому кварталу и даже за его пределами. За последние недели к жестянщику заходило несколько весьма необычных посетителей. Первым был владелец ирландского бара, желающий заменить старые пивные кружки, от которых то и дело отваливались ручки, чему немало способствовала привычка его клиентов использовать их в качестве дубинок. Потом пришел итальянец, хозяин конюшни, в поисках подков для своих лошадей. Все эти переговоры представляли бы большое затруднение для Арбели с его неуклюжим английским — и тут Джинн не мог ему помочь, не обнаружив перед соседями подозрительно хорошее владение языком, — но посетителю стоило только выйти на улицу и достать несколько монеток, как тут же находился мальчишка, готовый подработать переводчиком.
Но самый странный клиент явился в конце февраля и оказался сирийцем. Это был богатый домовладелец по имени Томас Малуф, отпрыск состоятельной православной семьи с Востока. В Америку он приплыл не в тесном трюме, а в хорошо обставленной каюте и привез с собой немалый капитал и абсолютно надежные договоренности о кредитах. Едва сойдя на берег в Нью-Йорке и оценив количество пересаживающихся на паромы иммигрантов, он подумал, что любой человек хоть с каплей здравого смысла постарается как можно быстрее приобрести недвижимость на Манхэттене. Что он вскоре и сделал, купив многоквартирный дом на Парк-стрит. Сам он появлялся в нем нечасто и предпочитал снимать роскошную квартиру в более элегантном квартале на севере. Но когда Малуфу все-таки случалось общаться со своими бывшими соотечественниками, то он с одинаковой сердечной снисходительностью разговаривал и с православными, и с маронитами. Отношения между двумя этими общинами были в лучшем случае прохладными, но сторонник всеобщего равенства Малуф не обращал внимания на такие мелочи.
Кроме того, он искренне считал себя знатоком и покровителем искусства и после первого же быстрого осмотра вновь приобретенной собственности решил, что главная беда дома не в плачевном состоянии канализации и не в тесноте квартир, а в отвратительном виде потолка из жестяных плиток в вестибюле. Малуф решил, что в ознаменование прихода нового владельца потолок должен быть заменен. Он посетил изготавливающие жестяную плитку фабрики в Бруклине и Бронксе, но, к своему разочарованию, обнаружил, что они могут предложить только банальные медальоны с цветочками или геральдическими лилиями, лишенные всякого художественного блеска. В его доме живут честные, работящие люди, объяснял он Арбели, и они заслуживают права любоваться на настоящее произведение искусства у себя в вестибюле.
Арбели выслушал это предложение вежливо, но без энтузиазма. В отличие от Малуфа, он знал, почему металлическую плитку делают на фабриках, а не в мелких мастерских: для ее производства требовалось дорогое оборудование, а прибыль была ничтожна, и, чтобы что-нибудь заработать, надо было выложить плиткой потолки во всех домах района. К тому же когда Арбели поинтересовался у Малуфа, какое именно произведение искусства тот хотел бы получить, то обнаружил, что заказчик понятия об этом не имеет.
— Ведь это вы мастера, а не я! — воскликнул Малуф. — Я просто прошу сделать что-то такое, чтобы я увидел и обмер!
Он ушел, пообещав вернуться через неделю, чтобы взглянуть на подготовленные Арбели образцы.
— Бог мой, — жаловался жестянщик Джинну, — да он просто сумасшедший! Мы с тобой вдвоем должны наделать плиток на целый вестибюль, и они еще должны быть какими-то выдающимися. Мы же не можем отложить всю работу на месяц, ради того чтобы сделать ему потолок! Когда он вернется — если он вернется, разумеется, — мы просто объясним ему, что такой заказ выше наших возможностей, вот и все.
На улице практически непрерывно шел то снег, то дождь, и Джинн уже смирился с тем, что эту ночь ему придется провести у себя в комнате. Вернувшись домой, он на минуту задержался в вестибюле и поднял голову, рассматривая потолок. Как и следовало ожидать, тот был тоже выложен жестяными плитками, такими же невыразительными и однообразными, как рассказывал Малуф: примерно пятнадцать дюймов по диагонали с примитивным рисунком из концентрических кругов. За несколько лет плитки успели покрыться пылью и сажей, а их края заржавели. Чем дольше смотрел на них Джинн, тем меньше они ему нравились.
Закрывшись в комнате, он начал возиться с фигурками птиц, но что-то ему мешало. Отложив работу, он выглянул в окно. Мокрый снег стал еще гуще, чем прежде.
Ему хотелось делать что-то новое, что-то более интересное, чем фигурки соколов и сов. Что-то, чего он не делал раньше. Он снова спустился в вестибюль и, прищурившись, вгляделся в плитку, едва видную в тусклом свете. Если не слишком фокусировать взгляд, можно было представить себе, что он летит над ней, глядя вниз, на ряд круглых, зловеще одинаковых холмов…
Какая-то мысль промелькнула у него в голове. Кто сказал, что жестяной потолок должен обязательно состоять из квадратных плиток? А почему не сделать одну огромную плитку, которая закроет всю площадь потолка? А может, еще и стены?
Образ законченного потолка представился ему сразу весь, как будто давно был в мозгу и только ждал подходящего момента. Джинн поднялся в свою комнату, схватил куртку и бегом бросился в мастерскую. Там он развел огонь и углубился в работу.
С утра Арбели не пошел прямо в мастерскую, у него были дела в городе: оформить заказ у поставщика и заглянуть в магазин, торгующий инструментами, чтобы посмотреть новый каталог. Потом он завернул в кафе, где выпил чая и съел пирожное. На обратном пути он задержался перед витриной галантерейной лавки и несколько минут с вожделением рассматривал нарядный черный котелок с перышком, торчащим из-под ленты. Он снял с головы собственную шляпу и с горечью убедился, что фетр совсем проносился, лента обтрепалась и вся шляпа как-то просела. Ведь дела у него идут очень хорошо. Неужели он не может хоть раз побаловать себя?
В мастерскую он пришел уже после полудня, мысленно ругая себя за такое небывалое опоздание. Дверь оказалась открытой, но Джинна не было видно. Может, он в задней комнате?
Обойдя верстак, Арбели едва не споткнулся о своего ученика. Тот стоял на четвереньках, нагнувшись над чем-то, что на первый взгляд показалось Арбели огромным жестяным ковром.
Джинн поднял на него глаза:
— Арбели! А я уж думаю, куда ты подевался?
Жестянщик не отрываясь смотрел на странный блестящий ковер. В нем было по крайней мере восемь футов в длину и пять в ширину. Большую его часть занимала огромная катящаяся волна, разбивающаяся на множество маленьких волн, прихотливо переплетенных друг с другом. В некоторых местах Джинн погнул и смял металл, изображая остроконечные зазубренные пики. Другая часть листа осталась совершенно гладкой, лишь с небольшой пунктирной гравировкой, создающей иллюзию тени.
— Это еще не закончено, — объяснил Джинн. — Арбели, ты заказал еще жести? Наша вся кончилась, а мне надо еще много, чтобы сделать панели для стен. Я не помню, дал ли Малуф размеры, поэтому взял размеры вестибюля в моем доме.
Арбели остолбенел:
— А это… Ты делаешь это для Малуфа?
— Ну да, — ответил Джинн, словно удивляясь чужому тугоумию. — Мне потребуется еще пара дней, чтобы закончить. У меня есть идея, как соединить стенные панели с потолком, но все это надо проверить. Я хочу, чтобы швов было совсем не видно. Швы все испортят. — Он повнимательнее взглянул на Арбели. — У тебя что, новая шляпа?
Арбели едва услышал вопрос. Голова его была занята другим, чем-то, что он еще не осознал до конца.
— Ты использовал всюжесть?
— Да, потолок же большой. И мне еще понадобится. Хорошо бы сегодня днем.
— Всю жесть, — глухо повторил Арбели, добрел до стула и опустился на него.
Наконец Джинн заметил, что он чем-то расстроен:
— А в чем дело?
— Ты хотя бы понимаешь, — заговорил Арбели, и с каждым словом его голос становился все громче, во сколько мне это обойдется? Ты использовал четырехмесячный запас жести! И у нас нет никакой гарантии, что этот Малуф вообще сюда вернется! А даже если и вернется, он этого не купит, потому что он просил плитку, а не огромное панно! Как ты мог… — Слова у него вдруг кончились, и он целую минуту молча смотрел на жестяной ковер. — Четырехмесячный запас… — наконец пробормотал он. — Ты меня разорил.
Джинн нахмурился, слушая его:
— Все будет в порядке. Послушай, ты даже не взглянул толком на то, что у меня получилось.
Шок отступал, и на его место приходило отчаяние.
— Я должен был предвидеть это, — тихо сказал Арбели. — Ты же ничего не понимаешь в бизнесе. На самом деле это моя собственная вина. Извини, но мне придется пересмотреть наш договор. Возможно, я больше не смогу тебе платить. Одна только жесть стоит…
Теперь уже Джинн смотрел на него не с обидой, а с гневом. Он взглянул на жестяное полотно у своих ног, а потом снова на Арбели. Слишком злой, чтобы подыскивать слова, он молча схватил куртку, прошел мимо жестянщика, который и не пытался удержать его, и выскочил из мастерской, громко хлопнув дверью.
В наступившей тишине Арбели обдумывал свое горестное положение. Какие-то деньги он скопил, еще сколько-то можно будет занять. Потом он станет заниматься только ремонтом, но все нынешние заказы придется отменить. От такого удара по репутации ему никогда не оправиться.
Он прошел вдоль ковра — что-то в очертании этих воли и складок зацепило его, но он был слишком расстроен, чтобы вглядываться, — и заглянул в заднюю комнату, где хранились запасы. Все так и есть: жести больше не осталось. На полках лежали только обрезки и вещи, сделанные на заказ, но еще не законченные.
Арбели снова вернулся в мастерскую, чтобы посмотреть на испорченную жесть, — может, какой-нибудь кусок еще можно использовать и продержаться хоть несколько дней? В этот самый момент луч солнца пробился через пыльное окно и упал на жестяной ковер, ярко осветив пики и скалы и отбросив глубокую тень на впадины. Все тут же встало на свое место, и потрясенный Арбели понял, что именно изобразил Джинн: это был пейзаж огромной пустыни, как будто увиденный сверху.
* * *
Для продажи мороженого день был совсем неподходящим.
Ветер и мокрый снег ненадолго прекратились, но мокрая грязь подмерзала на тротуарах, и отражающийся от нее чахлый дневной свет то и дело заставлял Махмуда Салеха щурить больные глаза. Он осторожно толкал свою маленькую тележку от кафе к ресторану и снова к кафе, стучался в двери, перекладывал мороженое в предложенные миски и кастрюльки и клал в карман полученные в обмен монеты. Он был уверен, что его мороженое тотчас же отправится в мусорный бак: кто захочет есть его в такой день? Он слышал откровенно тяжелые вздохи хозяев или их выразительное молчание, а пожелание «Господь тебе в помощь» произносилось не столько из вежливости, сколько из суеверия, как будто Салех был злобным духом, которого надо задобрить.
Он поплотнее запахнул свое дырявое пальто и уже почти дошел до кофейни Мариам, когда улица вдруг озарилась, словно начался второй рассвет. Пораженный, он прикрыл глаза ладонью.
Это был он, светящийся человек! Он выскочил из расположенной в полуподвале мастерской, и лицо его было искажено гневом. Куртку он сжимал в кулаке. Только тонкая рубашка и комбинезон отделяли его от ледяной стужи, но он, похоже, этого не замечал. Встречные прохожие при его приближении поспешно отступали в сторону. Он шел на север, в сторону овощного рынка.
Никогда раньше Салех не видел светящегося человека при дневном свете. И сейчас он снова потеряет его из виду, если не поспешит.
Со всей скоростью, на которую был способен, он потащил свою тележку к кофейне Мариам. Она, должно быть, заметила его в окно, потому что вышла навстречу:
— Махмуд, что случилось?
— Мариам, — выговорил он, тяжело дыша, — я прошу вас… пожалуйста, присмотрите пока за моей тележкой. Вы сможете?
— Конечно!
— Спасибо, — пробормотал он и бросился на север, туда, где еще виден был силуэт светящегося человека.
Никогда в жизни Джинн не был так зол.
Он не задумывался о том, куда идет, и стремился только оказаться как можно дальше от своего тупоумного нанимателя. После всего, что Джинн сделал для него, целыми днями латая кастрюли до того, что едва не сходил с ума от скуки, Арбели еще смеет упрекать его за какую-то зря потраченную жесть?! Джинн заработал ему кучу денег, расширил клиентуру, и после всего этого — такое бесцеремонное увольнение?
В окрестностях рынка движение стало оживленным, и Джинну невольно пришлось идти медленнее и поглядывать по сторонам. Его гневу требовался выход, направление, цель. Уже давно он даже не думал о Софии Уинстон, но сейчас ему вспомнилось ее лицо с прекрасными и гордыми чертами. А почему бы и нет? Может, она и злится на него за излишнюю самоуверенность, а может, ее дверь окажется открытой, как раньше.
Он собрался было воспользоваться надземкой, но ему стало тошно при мысли о толпах пассажиров, трясущих у него перед лицом своими газетами. Внутренний голос подсказывал, что бежать до дома Софии не стоит и что это не решит ни одной его проблемы, но он не стал его слушать и только ускорил шаг.
Махмуд Салех следовал за ним, изо всех сил стараясь не упустить светящегося человека из виду. Это оказалось нелегко: у мужчины были длинные ноги и его подгоняла злость. Салеху часто приходилось переходить на бег; он натыкался на людей, тележки и стены и то и дело бормотал извинения. Лавируя между лошадьми, повозками и пешеходами, он часто вступал в лужи полузамерзшей грязи, а на каждом перекрестке ждал, что вот сейчас его собьет лошадь и он услышит над головой топот копыт, но почему-то этого не происходило. На одном из поворотов он оступился и упал, ударившись плечом. Руку пронзила острая боль, но он тут же вскочил и побежал дальше, прижимая локоть к телу.
К этому моменту он уже понял, что ни за что не найдет дорогу домой без чужой помощи. Он даже не мог прочитать вывески. Единственными словами, которые он знал по-английски, были: «простите», «здравствуйте», «спасибо» и «мороженое».
С чувством, похожим на облегчение, он решил полностью довериться судьбе. Либо светящийся человек приведет его домой, либо он умрет на незнакомой улице в окружении незнакомых людей. К утру он превратится в очередного замерзшего нищего без имени и без родных, которые могли бы его оплакать. Такая перспектива ничуть не печалила его, он только недоумевал, что Мариам станет делать с его тележкой.
* * *
В конце концов найти Томаса Малуфа оказалось не так уж сложно. Арбели просто зашел в принадлежащий ему дом — заметив по дороге, что потолок в вестибюле действительно выглядит плачевно, — и начал стучать во все двери подряд. Какая-то женщина откликнулась, Арбели извинился и спросил, не знает ли она, где проживает Томас Малуф? Женщина ответила, что понятия не имеет, что здесь он появляется редко, а вместо себя раз в месяц присылает мальчишку, который и собирает с жильцов плату. После недолгого раздумья Арбели поинтересовался, что это за мальчик.
Выяснилось, что его зовут Мэтью Мунсеф и он живет в этом же доме на четвертом этаже. Его мать, усталая, бледная женщина с запавшими глазами, видимо чем-то больная, сообщила, что сейчас Мэтью в школе, но к трем часам должен прийти. Арбели вернулся в мастерскую и стал ждать, вне себя от тревоги. Теперь, когда он знал, что именно изображено на металлическом потолке, его то и дело тянуло взглянуть на него. Освещение за окном постепенно менялось, и вместе с ним менялась картина, то тонущая в тени, то освещенная яркими вспышками горных пиков, если на них падал луч зимнего солнца.
К трем часам он снова пришел в дом Малуфа. Ему открыл дверь мальчик лет восьми. Чертами лица он напоминал мать, но мордашка под копной черных курчавых волос была здоровой и румяной. Мальчик терпеливо смотрел на Арбели, крутя туда-сюда ручку двери.
— Здравствуй, — неуверенно произнес жестянщик. — Меня зовут Бутрос. Твоя мама сказала, что иногда ты выполняешь поручения Томаса Малуфа?
В ответ мальчик молча кивнул.
— Ты знаешь, где он живет?
Еще один кивок.
— Отведешь меня туда? — На раскрытой ладони Арбели протянул монету в десять центов.
С поразительной скоростью ребенок схватил монету и скрылся в глубине дома. Оттуда до Арбели донесся короткий тихий разговор и звук поцелуя, а через мгновение мальчик в непомерно широкой серой куртке и натянутой на кудряшки шапочке проскользнул мимо Арбели и направился вниз по лестнице.
Арбели шел следом за мальчиком, который уверенно шагал в сторону ирландского квартала. Он чувствовал себя довольно глупо, спеша по пятам этого маленького шерстяного чучела, но, стоило ему догнать мальчика, тот прибавлял шаг. Они прошли мимо группы подростков, рассевшихся на крыльце с сигаретами в зубах. Один из них насмешливо произнес что-то по-английски. Мэтью ничего не ответил, и остальные подростки заржали ему вслед.
— Что он сказал? — спросил Арбели, но мальчик промолчал.
В итоге Мэтью привел его к дому, который выглядел заметно чище и ярче своих соседей. За дверью обнаружился хорошо обставленный холл, а за ним — гостиная. Круглая женщина с мягким лицом вопросительно глядела на них. Мальчик чуть слышно спросил у нее что-то по-английски, женщина в ответ кивнула, недоверчиво посмотрела на Арбели и закрыла дверь. Они остались стоять на крыльце, стараясь не встречаться взглядами.
Через несколько минут дверь снова открылась и из нее вышел Малуф.
— А, жестянщик! — воскликнул он. — И малыш Мэтью! Что-то случилось?
— Нет-нет, — поспешил заверить его Арбели. — Все в порядке. Просто мне надо кое-что показать вам в мастерской. — Малуф нахмурился, и Арбели быстро добавил: — Я не стал бы вас беспокоить, если бы это не было важно. Мой помощник увлекся идеей переделать ваш потолок, и, честно говоря, у него получилось что-то удивительное. Но чтобы понять, надо увидеть это своими глазами.
Возбуждение Арбели, видимо, передалось и Малуфу, потому что, вернувшись в дом за пальто, он тотчас же проследовал с жестянщиком в мастерскую. Мэтью терпеливо ждал, пока Арбели не откроет дверь, и просочился в нее вслед за взрослыми, будто и он был приглашен.
Дневной свет уже потускнел, но Арбели надеялся, что света будет достаточно. Он молча стоял в сторонке и смотрел, как Малуф недоверчиво обходит жестяную картину.
— М-да, большая вещь, — сказал он наконец. — Но я не совсем понимаю, что это.
В следующее мгновение он остановился, моргнул и заметно качнулся на каблуках. Арбели улыбнулся — он почувствовал то же самое, когда сменил угол зрения и пол, казалось, куда-то исчез. Малуф засмеялся:
— Поразительно!
Он опустился на корточки, вгляделся в изображение поближе, потом выпрямился и снова засмеялся.
Он еще раз обошел жестяное полотно, рассматривая его под новыми углами. Мальчик сидел на корточках, обхватив колени руками, и широко раскрытыми глазами глядел на картину.
Малуф еще раз хохотнул и заметил, что Арбели не сводит с него глаз. Лицо его тут же стало деловым и непроницаемым.
— Но должен сказать, — заметил он, — что это совсем не то, чего я хотел. Я заказывал много одинаковых плиток, а получил одну огромную и совсем не в классическом стиле, как я рассчитывал. Честно говоря, я удивлен и, надо сказать, недоволен тем, что вы зашли так далеко, даже не посоветовавшись со мною.
— За это я, несомненно, должен извиниться. Это делал не я, а мой помощник. И я был удивлен не меньше, чем вы. Несколько часов назад я еще ничего не знал об этом.
— Тот высокий парень? И он сделал все это один? Но ведь прошел всего день!
— Он сказал мне, что… почувствовал вдохновение.
— Невероятно, — пробормотал Малуф. — Но почему не он сам показывает свою работу?
— Боюсь, это моя вина. Я очень рассердился, когда увидел, что он сделал. Как вы и сказали, вам ведь требовалось совсем другое. А он зашел чересчур далеко, не спросив ни вашего, ни моего согласия. Так дела не делаются. Но он — художник, и вопросы бизнеса его мало заботят. К сожалению, мы поругались, и он ушел.
— Совсем? — встревоженно спросил Малуф.
— Нет-нет, — поспешил успокоить его Арбели. — Думаю, его раненая гордость скоро заживет и он вернется, когда решит, что достаточно наказал меня.
«Ради бога, пусть так и будет», — мысленно взмолился он.
— Понятно, — кивнул Малуф. — Похоже, с этим парнем непросто работать. Что ж, все художники таковы, разве нет? А искусства без художников не бывает.
Вдвоем они внимательно рассматривали полотно. Оно было до того достоверным, что Арбели мог без труда увидеть крошечных гиен и шакалов, бегущих по склону, и миниатюрного кабана, крепкого, с широкой грудью и блестящими в последних лучах солнца клыками.
— Я совсем не это заказывал, — задумчиво сказал Малуф.
— Не это, — грустно подтвердил Арбели.
— А если я откажусь? Куда вы это денете?
— Вы же сами видите: оно слишком велико, чтобы держать его в мастерской, а других покупателей у меня нет. Какие-то куски еще пригодятся в качестве лома, а остальное придется выбросить. Жаль, конечно, но выхода нет.
Малуф поморщился, будто от боли. Он провел рукой по волосам и наклонился к замершему у его ног мальчику:
— Ну, Мэтью, а ты что думаешь? Стоит ли мне купить этот огромный кусок жести и приспособить его на потолок в вашем вестибюле?
Мальчик кивнул.
— Даже если это совсем не то, что я хотел?
— Это лучше, — сказал ребенок, и Арбели впервые услышал его голос.
Малуф усмехнулся. Он засунул руки в карманы и отвернулся от жестяной картины:
— Это ни на что не похоже. Если я соглашусь, то куплю что-то, чего вовсе не хотел покупать. Если откажусь, то буду похож на того человека, который жалуется, что у него из курятника украли яйца и заменили их рубинами. Я это куплю, но при одном условии. — Он снова повернулся к Арбели. — Ваш помощник должен вернуться и подробно рассказать мне, что еще он собирается делать. Еще один сюрприз — и я отказываюсь от этого предложения. Договорились?
— Договорились, — подтвердил Арбели, чувствуя небывалое облегчение.
Они пожали друг другу руки, и, бросив последний печальный взгляд на свой потолок, Малуф ушел.
Мэтью по-прежнему сидел на корточках рядом с жестяной пустыней, уже почти скрывшейся в тени. Он осторожно обвел рукой ближайший горный хребет, словно опасаясь прикоснуться к нему или, подумал Арбели, словно воображая, что его пальцы — это орлы, парящие над пустыней.
— Спасибо, Мэтью, — сказал он. — Ты мне здорово помог сегодня.
Мэтью не отвечал. Арбели вдруг понял, что непременно должен заставить этого странного, чересчур серьезного ребенка хоть раз улыбнуться.
— Хочешь познакомиться с моим помощником Ахмадом? С тем, кто сделал потолок?
Теперь мальчик смотрел на него очень внимательно.
— Тогда приходи сюда завтра после школы, если твоя мама не будет против. Придешь?
Решительно кивнув, Мэтью поднялся и вверх по лестнице выскочил на улицу. Пусть он не улыбнулся, но в его движениях вдруг появилась легкость и энергия, которых не было раньше. Дверь за ним захлопнулась.
— Ну что ж, — вздохнул Арбели, оставшись один в мастерской, — вот и ладно.
* * *
Темнота опускалась на город, а Салех по-прежнему брел за светящимся человеком. Даже не верилось, что они все еще в Нью-Йорке. Ледяной ветер без труда проникал под рваную одежду. Ушибленная рука онемела, а ноги дрожали от усталости. В памяти всплыла картинка: деревянный барашек на веревочке, с колесиками вместо копыт. Любимая игрушка его дочери. Она могла часами таскать его за собой по двору, приговаривая: «Бе-е-е, бе-е-е». Он усмехнулся пересохшими губами и вновь сосредоточился на мелькающем впереди силуэте. Бе-е-е.
Они шли все дальше и дальше, и постепенно магазины со стеклянными витринами сменились огромными каменными особняками, едва видными за высокими оградами. Даже своими больными глазами Салех замечал блеск мраморных колонн и ряды светящихся окон. Что за дело могло привести светящегося человека в такой квартал?
У одного из особняков, едва ли не самого величественного из всех, тот сбавил шаг и свернул за угол. Салех добежал до угла и едва успел увидеть, как светящийся человек шагает прямо через металлическую ограду. Потом зашуршали кусты.
Дойдя до того места, где человек исчез, он обнаружил, что два прута из решетки вынуты. За ними видна была только непроницаемая зеленая стена кустарника.
Но ведь этот человек как-то проник через нее? А стало быть, мог и Салех.
Он перешагнул через нижний поперечный прут ограды, споткнулся и едва не свалился в зеленую изгородь. Между ней и оградой оставалось узкое пространство, по которому он, цепляясь за ветки, добрался наконец до свободного места. Он оказался на краю большого сада, огибающего дом и огороженного высокой кирпичной стеной. Даже сейчас, в середине зимы, сад был красив и величествен. Темные вечнозеленые бордюры окружали пустые клумбы. Вдоль ограды выстроился ряд аскетичных голых деревьев, подстриженных так, что они напоминали канделябры. На площадке у самого дома стоял мраморный фонтан, его сухую чашу забили облетевшие листья.
На первый взгляд Салеху показалось, что светящийся человек исчез, но потом он поднял глаза и увидел, как тот взбирается прямо по вертикальной стене дома, хватаясь то за водосточные трубы, то за перила балконов. Салех остолбенел. Сам он даже в юности не смог бы проделать ничего подобного. Добравшись до большого балкона на верхнем этаже, человек перевалился через перила и исчез из виду.
Джинн стоял на балконе Софии и крутил ручку двери, но та не двигалась. Закрыто. Заслонившись ладонями от света, он прильнул к стеклу и заглянул в комнату.
Там было темно и пусто. Чехлы из белой ткани прикрывали письменный и туалетный столики. На кровати не было постельного белья. Похоже, София Уинстон здесь больше не жила.
Ему почему-то даже не приходило в голову, что ее может не оказаться дома. Она представлялась ему принцессой, заключенной в кирпично-мраморной башне и ждущей своего спасителя. Но конечно же, это было не так. София Уинстон была богатой молодой женщиной. Она могла уехать куда угодно.
И гнев, и предвкушение свидания постепенно испарялись. Будь настроение получше, он бы, пожалуй, посмеялся над собой. Что же теперь делать? Поджав хвост, возвращаться на Вашингтон-стрит?
Пока он раздумывал, дверь в комнату Софии отворилась и туда вошла женщина в простом черном платье, переднике и с большой метелкой из перьев в руке.
Она увидела Джинна и замерла. Метелка упала на пол.
От визга горничной в окнах задрожали стекла, а Джинн одним прыжком взлетел на перила балкона, а с них на водосточную трубу.
Салех стоял посреди сада и не понимал, что ему делать.
Может, подумал он, надо просто присесть и подождать. В следующее мгновение ноги подломились под ним, как соломинки. Ледяная земля приятно охладила горящее тело. Окна и темные балконы смотрели вниз, прямо на него. Он поднял глаза и увидел четыре дымовых трубы на крыше. Из одной поднималась струйка серо-белого дыма. Так много печей в одном доме!
Его глаза закрылись, все звуки стали едва слышны. Усталость волнами овладевала телом. Это было похоже на родовые схватки у женщин. И, словно в подтверждение этой мысли, он будто бы услышал отдаленный женский крик. Теплая истома, идущая откуда-то изнутри, постепенно охватывала Салеха.
Кто-то пытался поднять ему веко.
С досадой он попробовал отмахнуться от этой руки, но его собственные руки почти не двигались. Он с трудом приоткрыл другой глаз и, ослепленный, тут же зажмурил его.
Светящийся человек стоял перед ним на корточках.
— А ты что здесь делаешь? — спросил он.
«Прошу, оставьте меня в покое. Я пытаюсь умереть», — хотел сказать Салех, но с его губ сорвался лишь слабый хрип.
Послышались крики и далекий топот бегущих ног. Светящийся человек пробормотал что-то неразборчивое.
— Можешь встать на ноги? Нет, все равно будет слишком медленно…
Без всякого видимого усилия человек поднял Салеха с земли и взвалил его себе на плечо. Потом развернулся и побежал.
Надежда на мирную и безболезненную смерть оставила Салеха: теперь он висел на чужом плече и голова его болталась туда-сюда, как на веревочке. Вскоре особняк исчез из виду, а светящийся человек протащил Салеха через дыру в ограде. Мороженщик не видел преследователей, но слышал их топот и сердитые голоса, кричавшие что-то по-английски.
Светящийся человек бежал все быстрее, нырял в аллеи, поворачивал то налево, то направо. Салех болтался у него на плече и порой вскрикивал от острой боли. На одно долгое мгновение мир куда-то исчез, а когда Салех снова открыл глаза, он увидел внизу уже не булыжник мостовой и не асфальт, а лесную почву. В воздухе запахло холодной водой. Потом деревья расступились, над ними показалось открытое небо, звук шагов изменился и стал звонче, но скоро вокруг снова раскинулась лесная глушь.
Время замедлилось и стало растяжимым, а потом светящийся человек осторожно усадил его на землю и прислонил к чему-то похожему на дощатую стену.
— Сиди здесь. Не двигайся, — сказал он, и его мягкие шаги скоро заглохли вдали.
Салех поднял голову и осмотрелся. Перед самым его носом оказалось пыльное окошко. Похоже, он находился на складе, потому что по стенам рядами лежали на бортах деревянные лодки с продетыми в уключины цепями. Он повернул голову, посмотрел в другую сторону и решил, что теперь по-настоящему сошел с ума или, может, умер и сам этого не заметил, поскольку перед ним развернулась картина невиданной красоты: озеро с извилистыми берегами, широко раскинувшееся во все стороны и обрамленное рядом голых деревьев. На его дальней стороне — Салех поморгал и даже протер глаза — над замерзшей водой плыла высокая фигура с крыльями. Ангел.
Он даже засмеялся, насколько позволяло пересохшее горло. Наконец-то.
Но ангел не двигался. Он просто стоял, словно ожидал чего-то. Или раздумывал.
Послышались шаги, а потом голос светящегося человека сказал:
— Они нас еще ищут. Ты сможешь идти?
Ответить Салех не смог, и его опять с головой накрыла темнота.
Он очнулся снова, когда Джинн попытался поставить его на ноги. Озеро и лес куда-то исчезли; они опять стояли на городской улице.
— Ты должен идти сам, — нетерпеливо говорил мужчина. — На нас будут обращать внимание, если я тебя понесу.
— Где мы? — сипло выговорил Салех.
— На западе от Центрального парка.
Опираясь на его руку, Салех сделал несколько шагов. Боль в ногах была невыносимой. Его затошнило и чуть не вырвало, но он давно не ел, и отрыжка оказалась сухой. Светящийся человек брезгливо поморщился.
— Меня из-за тебя чуть не схватили, — посетовал он. — Надо было оставить тебя там.
— Что ж не оставил?
— Ты мог навести их на меня.
Салех сделал еще один шаг, и ноги у него подкосились. Светящийся человек едва успел подхватить его.
— Так невозможно, — буркнул он.
— Тогда оставь меня здесь.
— Нет. Ты уже приставал ко мне один раз. Теперь снова выследил. Я хочу знать почему.
Салех с трудом сглотнул:
— Потому что я тебя вижу.
— Да, ты это уже говорил. Но что это значит?
— У меня что-то случилось с глазами, — объяснил мороженщик. — Я не могу смотреть на лица. А на твое — могу. — Он вгляделся в мерцающий за его чертами свет. — У тебя внутри как будто пожар, но никто вокруг не замечает.
Светящийся человек смотрел на него, о чем-то раздумывая.
— У тебя вид полумертвый, — сказал он наконец. — Наверное, тебе надо поесть.
— У меня нет денег.
— Я угощаю, — вздохнул светящийся человек.
Они нашли простую, но чистую столовую, в которой было полно рабочих, возвращающихся с вечерней смены. Светящийся человек взял две тарелки супа. Салех ел медленно, опасаясь перегрузить желудок, и все время прижимал к боку больную руку. Он отогрелся и успокоился. Его спутник не притронулся к своему супу; он не отрываясь смотрел на Салеха.
— И давно это с тобой? — спросил он наконец.
— Началось десять лет назад.
— И ты вообще не видишь лица?
Салех покачал головой:
— Нет, не так. Я вижу лица, но… неправильно. — У него перехватило горло. — Я вижу лица с дырами. Как черепа. И если я на них смотрю, меня тошнит и начинаются судороги. И не только лица… Весь мир искажен. Думаю, это какой-то вид эпилепсии, влияющий на зрение.
— Как это случилось?
— Нет. Хватит. Я достаточно тебе рассказал. Теперь ты расскажи мне, почему я тебя вижу.
— А если я сам этого не знаю?
— Знаешь! — хрипло рассмеялся Салех. — Уж это-то я понимаю. — Он проглотил еще одну ложку супа. — У тебя какая-то болезнь?
Лицо мужчины ожесточилось:
— С чего ты взял, что я болен?
— По-моему, это логично. Если здоровые люди кажутся мне мертвецами, может, больной покажется здоровым и цветущим?
Его собеседник презрительно фыркнул:
— Что толку в логике, если она заводит тебя совсем не туда?
— Тогда расскажи мне сам, — потребовал Салех, начиная сердиться.
Светящийся человек молчал, внимательно изучая его. Вдруг он наклонился вперед и уставился прямо в глаза Салеха, как будто искал в них что-то. Светящееся лицо заслонило от Салеха весь мир, у него вдруг закружилась голова. Он сам почувствовал, как под ярким светом расширяются его зрачки.
Светящийся человек кивнул и спокойно откинулся на спинку стула:
— Да, я это вижу. Правда, с трудом, но оно точно там. Ты ведь был еще в Сирии десять лет назад, верно?
— Да, в Хомсе. Что ты увидел?
— То, что тобой завладело.
Салех застыл:
— Это нелепо. У девочки была лихорадка. Я лечил ее и заразился. Лихорадка могла привести к эпилепсии.
Его собеседник фыркнул:
— Ты заразился кое-чем похуже лихорадки.
— Бедуины вроде тебя, может, и верят в такие вещи. Но все это суеверия, и на самом деле ничего подобного не бывает.
Светящийся человек засмеялся так, словно в кармане у него был припрятанный до поры секрет.
— Ну ладно, — продолжал Салех. — Ты говоришь, мною что-то овладело. Бес, я полагаю, или джинн?
— Да. Возможно, один из низших ифритов.
— Понятно. А доказать ты это можешь?
— У тебя в середине головы тлеет искра. Я ее вижу.
— Искра?
— Крошечный красный уголек. Но он не потух, он живой.
— И ни один из полудюжины врачей, лечивших меня, его не заметил? — саркастически осведомился Салех.
— Нет, и не мог заметить.
— А ты, значит, его видишь? — усмехнулся мороженщик. — Кто же тогда ты такой?
Светящийся человек улыбнулся, словно ждал этого вопроса. Он взял в руку ложку, точно такую же как у Салеха, — уродливую ложку из толстого металла, которая прослужила уже много лет и прослужит еще больше. Осторожно оглянувшись и убедившись, что никто на них не смотрит, он вдруг смял ее, будто бумажную, и зажал в кулаке. Кулак засветился еще ярче, вот из него в тарелку потек расплавленный металл. Суп зашипел и моментально превратился в облачко пара.
Салех отшатнулся так резко, что опрокинул стул. Другие посетители, обернувшись, увидели, как он поднимается на ноги. Светящийся человек безучастно вытирал руку салфеткой.
Все подпорки из логики и разума, которые еще удерживали хрупкое сознание Салеха в относительном равновесии, закачались и затряслись сверху донизу.
Он бросился к двери, не смея оглянуться. Только очутившись на улице, он вспомнил, что там очень холодно и что в одиночку он никогда не доберется домой. Но все это было не важно. Важно было как можно скорее убраться подальше от этого— от чудовища, сидевшего напротив него и говорившего человеческим голосом.
Поврежденным плечом он ударился о фонарный столб, и перед глазами у него замелькали звезды. Голова привычно и угрожающе закружилась.
Салех очнулся и понял, что лежит на тротуаре, а на губах у него пена. Люди осторожно обходили его, некоторые наклонялись и заговаривали. Он быстро отвернулся, чтобы не видеть их лиц, и уставился на край тротуара. Прямо перед глазами возникла пара ботинок. Их владелец присел на корточки, и прекрасное, страшное лицо светящегося человека нависло над мороженщиком.
— Ради бога, — пролепетал Салех, — просто дайте мне спокойно умереть.
Джинн помолчал, словно всерьез обдумывая просьбу.
— Нет, — произнес он наконец. — Думаю, еще не время.
Салех попытался бы бороться, будь у него силы. Но его снова подняли и понесли, на этот раз не как мешок с зерном, а как ребенка, прижимая к груди. От стыда он закрыл глаза, а от усталости потерял сознание.
Он только раз ненадолго пришел в себя в вагоне надземки, застонал и попытался встать на ноги, но руки в перчатках удержали его, и он снова провалился в беспамятство. Другие пассажиры искоса поглядывали на них из-за газет, гадая, в чем тут дело. Окончательно Салех очнулся, только когда его прислонили к какой-то двери рядом с кофейней Мариам. Преодолевая боль, он распрямился и на подкашивающихся ногах спустился на тротуар. По улице от него удалялась яркая, как луна, голова светящегося человека.
* * *
Джинн сгрузил Салеха у какого-то крыльца на Вашингтон-стрит и спросил себя, не свихнулся ли он сам. Почему было не выполнить просьбу мороженщика и не оставить его умирать у фонарного столба? И что еще хуже, зачем было демонстрировать ему свои способности?
Он прошел мимо закрытой мастерской Арбели и только тут вспомнил о причине всех сегодняшних несчастий. Гнев вспыхнул в нем с новой силой. Жестянщик, конечно, уже успел разломать его потолок на куски. Можно было зайти и проверить, но ему совсем не хотелось видеть плоды своих усилий, превращенные в лом.
Джинн так углубился в эти мысли, что едва не наступил на человека, спящего на пороге его комнаты. Это был сам Арбели. Он свернулся комочком, голова его покоилась на свернутом шарфе, а из полуоткрытого рта доносился тихий храп.
Несколько мгновений Джинн молча смотрел на спящего гостя, а потом не слишком деликатно пнул его в бок.
Жестянщик тут же сел, растерянно поморгал и стукнулся головой о дверь:
— Вернулся?
— Да, и хочу пройти к себе. Я что, должен назвать тебе пароль или отгадать загадку?
Арбели поднялся на ноги:
— А я тебя жду.
— Вижу.
Он открыл дверь, и Арбели вслед за ним вошел в комнату. Свет включать Джинн не стал: сам он и так все видел, а об удобствах своего гостя заботиться не собирался.
Тот огляделся, щурясь в темноте:
— У тебя совсем нет стульев?
— Нет.
Арбели пожал плечами, опустился на подушку и во весь рот улыбнулся:
— Малуф купил потолок.
К этому времени Джинн уже настолько смирился со своей потерей, что на несколько минут онемел.
— Найти-то его оказалось совсем нетрудно, — весело продолжал Арбели. — Пришлось просто заплатить десять центов мальчишке по имени Мэтью. Он выполняет кое-какие поручения для Малуфа, собирает ренту и все такое. Познакомишься с ним завтра. — Он огляделся. — А почему у тебя так темно? — Не дожидаясь ответа, жестянщик встал и подошел к ближайшей лампе. — И где спички?
Джинн только молча взглянул на него.
— Ах, ну конечно! — засмеялся Арбели. — Какой я дурак! — Он жестом показал на лампу. — Пожалуйста.
Джинн снял стекло, повертел ручку и щелкнул пальцами над горелкой. Газ вспыхнул голубым пламенем.
— Вот тебе свет, — сказал он. — А теперь расскажи мне все спокойно с начала и до конца, а не то я призову сотню демонов со всех шести концов света и велю им терзать тебя до конца твоей жизни.
— Господи! — ахнул жестянщик. — Ты и вправду можешь такое сделать?
— Арбели!!!
В конце концов он услышал все. Гнев и обида были забыты. Джинна переполняла гордость. Его наставник сам признает свою ошибку!
— По-моему, твой рассказ еще не закончен. Не хватает извинений, — сказал он, когда Арбели замолчал.
— В самом деле? — Арбели скрестил на груди руки. — Тогда пожалуйста. Я с удовольствием их выслушаю.
— Я должен извиняться? Ведь это же ты хотел разломать потолок! Ты говорил, что Малуф никогда его не купит!
— Я говорил, что вероятноне купит, и он действительно едва не отказался. Подобное никогда не должно повториться. Я слишком много и тяжело работаю, чтобы позволить тебе рисковать всем, что у меня есть.
— Выходит, наш договор по-прежнему разорван? — разозлился Джинн. — Или ты все-таки позволишь мне вернуться, но при условии, что я займусь только кастрюлями и сковородками?
Как ни странно, Арбели рассмеялся:
— Нет, ты не понимаешь! Я ошибался с самого начала! Малуф сразу заметил то, чего не видел я, — ты не ремесленник, а художник! Я все обдумал и нашел решение. С этого момента ты становишься равноправным партнером в нашем деле. — Он сделал паузу, тщетно ожидая какой-то реакции. — Ну? Что ты об этом думаешь? Я буду заниматься снабжением, бухгалтерией и прочим. Часть денег мы выделим тебе на материалы, и ты сможешь брать ту работу, которая тебя заинтересует. Этот потолок станет твоей рекламой, о нем скоро все заговорят. Мы даже поставим твое имя на вывеску! «АРБЕЛИ И АХМАД»!
Ошеломленный, Джинн с трудом находил слова:
— А что… Как же те заказы, которые мы уже набрали?
Арбели небрежно отмахнулся:
— Поможешь мне, если у тебя найдется время в перерывах между собственной работой. Если захочешь, конечно.
Еще битый час Арбели разливался о своих планах — скоро понадобится помещение побольше и надо будет подумать о рекламе! — и в конце концов Джинн заразился его энтузиазмом. Он уже представлял себе собственный магазин, полный украшений и драгоценных безделушек из серебра, золота и сверкающих камней. Но ночью, когда он наконец остался один, им овладели сомнения. Действительно ли он всего этого хочет? Он ведь стал учеником Арбели от отчаяния, оттого что оказался в незнакомом мире без крыши над головой. А партнерство — это уже ответственность и постоянство.
«Мы даже поставим твое имя на вывеску», — сказал Арбели. Но ведь Ахмад — не его имя! Он выбрал его случайно, даже не подумав о том, что оно может стать его судьбой. Неужели это случилось? Неужели он теперь Ахмад, а не тот, кем был раньше и чье имя он даже не может произнести вслух? Он с трудом вспомнил, когда в последний раз пытался изменить облик. Даже его рефлексы изменились: сейчас все они сосредоточились в мускулах и сухожилиях, они помогали ему прыгать с крыши на крышу или управляться с металлическими инструментами, к которым раньше он не мог бы прикоснуться и пальцем.
Он несколько раз мысленно произнес свое настоящее имя, и это его немного успокоило. Он все-таки по-прежнему один из джиннов, как бы долго ни оставался у него на руке этот железный браслет. Он может жить с людьми и жить как они, но настоящим человеком, к счастью, никогда не станет.