13
В Маленькой Сирии наступал сезон Рождества со всеми его украшениями и праздниками. Неожиданно Джинн обнаружил, что Арбели то и дело пропадает в церкви. «Новена, — объяснял он. — Или День Непорочного зачатия. Или Откровение святому Иосифу. — Но что все это означает?» — спрашивал Джинн. И постепенно, с трепетом и не очень уверенно, Арбели начал излагать ему сжатую историю жизни Христа и основные законы его Церкви. Рассказы эти нередко сопровождались длинными запутанными, а иногда и сердитыми спорами.
— Послушай меня и скажи, правильно ли я все понял, — попросил как-то Джинн. — Ты и твои близкие верят, что на небе живет призрак, который может исполнить ваши желания.
— Ты ужасно все упрощаешь.
— И те же люди считают, что мы, джинны, всего лишь сказка для детей?
— Это совсем другое. Это вопрос религии и веры.
— А в чем разница?
— Ты правда не понимаешь или хочешь оскорбить меня?
— Я правда не понимаю.
Арбели погрузил только что законченную сковородку в бак с водой — к этому времени они с Джинном от всей души ненавидели сковородки — и подождал, пока не рассеется облачко пара.
— Вера — это когда тебе не нужны доказательства и ты просто сердцем знаешь, что это правда.
— Понятно. А до того, как ты освободил меня из кувшина, ты разве не знал сердцем, что джиннов не существует?
— Знал почти наверняка, — нахмурился Арбели.
— И тем не менее вот он я — стою перед тобой и делаю сковородки. И чего тогда стоит твоя вера?
— Вот именно! Посмотри на себя! Ты же сам — живое доказательство: то, что считается суеверием, может оказаться правдой!
— Но я же был всегда.Джинны, если захотят, могут оставаться невидимыми, но это не значит, что нас нет. И мы уж точно не требуем, чтобы нам поклонялись. А кроме того, — добавил он с удовольствием, потому что давно уже приберегал этот аргумент для решающего момента, — ты и сам говорил мне, что иногда не веришь в своего Бога.
— Не следовало мне это говорить, — огорченно пробормотал Арбели. — Я был пьян.
Пару дней назад Арбели, воодушевленный своим коммерческим успехом, решил угостить ученика аракой. Эта пахнущая анисом водка не оказывала никакого действия на Джинна: он чувствовал только приятный вкус и мгновенное ощущение тепла внутри, возникающее, когда она сгорала. Но его заинтересовало волшебное превращение, происходящее с напитком при добавлении воды, когда из прозрачного он становился дымчато-белым. Каплю за каплей он доливал воду все в новые стаканчики и любовался возникающими в жидкости клубами и спиралями. «И как это на тебя действует?» — спрашивал он у Арбели. «Не знаю, — пьяно ухмылялся тот, опрокидывая еще один стаканчик разбавленной Джинном водки. — Но точно, действует!»
— Раз ты был пьян, значит говорил неправду? — допытывался Джинн.
— Да. От водки человек становится дурным. А кроме того, даже если бы я и не верил в Бога, что от этого изменилось бы? Я и в тебя не верил, а ты тем не менее существовал. То же и с Богом: Он существует, веришь ты в Него или нет.
Беда в том, что вера самого Арбели покоилась на довольно шатком основании. И что еще хуже, все эти религиозные споры с Джинном заставляли его чересчур пристально вглядываться в собственные, и без того нетвердые, убеждения, вместо того чтобы просто верить и находить в этом утешение. По ночам, оставшись в одиночестве, он иногда плакал, обуреваемый сомнениями и тоской по дому.
Тем не менее в канун Рождества он отправился в ярко освещенную церковь, выслушал службу, вместе с соседями принял причастие и, чувствуя на языке тяжесть пропитанного вином хлеба, попытался проникнуться чудом рождения Святого Младенца. Потом на организованном дамами из церковного комитета обеде он сидел за длинным столом, выделенным для холостых мужчин, и ел табуле,лепешки и кеббе,по вкусу совсем не похожие на те, что готовила его мать. Потом двое мужчин достали лютню и барабан, и все стали танцевать дабку.Арбели тоже танцевал, но не потому, что ему было весело, а просто чтобы не отставать от других.
Он ушел с обеда и отправился домой. Ночь была морозной, и ледяной воздух обжигал легкие. Наверное, думал он, стоит выпить стаканчик араки — только один на этот раз — и пораньше лечь спать. Проходя мимо мастерской, он заметил, что там все еще горит лампа. Странно: обычно в это время Джинн шатался по городу, ублажал в постели богатых наследниц, или чем еще он там занимался.
В мастерской никого не оказалось. Арбели нахмурился. Неужели Джинн забыл погасить лампу? Он подошел поближе и в круге света на верстаке заметил миниатюрную серебряную сову.
Арбели взял птичку в руку и покрутил, разглядывая. Сидя на пне, сова смотрела на него огромными круглыми глазами. Тонкие перышки у нее сердито топорщились, и вид был до крайности возмущенный.
Арбели рассмеялся. Наверняка это не рождественский подарок. Может, Джинн сделал птичку вместо того, чтобы извиниться или просто чтобы порадовать. Или и то и другое? Арбели с улыбкой положил фигурку в карман и пошел домой спать.
Джинн действительно сделал сову, чтобы извиниться, хоть Арбели и не подозревал за что. Спор о религии взволновал и его. Никогда еще люди не казались Джинну такими чужими и непонятными. Конечно, Арбели просто не умеет объяснить все это, и на самом деле религия так важна для него, потому что тесно связана с семьей и домом. Но потом жестянщик начинал нести какую-то чушь о том, что Бог один, но при этом их трое, и Джинн уже даже не пытался в этом разобраться.
Ясно, что Арбели старался как мог, но Джинну хотелось поговорить с кем-нибудь еще, с кем-то, кто может понять его отчаяние или даже разделить его. С кем-то, кто, подобно ему, вынужден скрывать свою силу.
Он не был уверен, что она захочет разговаривать с ним. Но он должен был узнать, кто она такая. Поэтому в ту самую минуту, когда Арбели зашел в мастерскую и обнаружил сову, Джинн шагал памятной ему дорогой к дому женщины, сделанной из глины.
* * *
С каждой новой неделей становилось все холоднее, и ночное беспокойство Голема росло и росло. В конце рабочего дня она теперь норовила подольше постоять у остывающих печей и пропитаться их последним жаром. Дорога домой оборачивалась путем в бессрочную тюрьму. Как-то ночью она даже попыталась согреться в постели под одеялом, но не смогла из-за беспокойно подергивающихся рук и ног. Пришлось выскочить из кровати, пока не изорвала постельное белье в клочки.
По субботам, в свой выходной, она пыталась согреть онемевшее тело, бесконечно гуляя по одним и тем же улицам своего района. Ривингтон, Деланси, Гранд, Брум, Эстер, Форсит, Аллен, Элдридж, Орчард, Ладлоу. В некоторых окнах начинали появляться венки из еловых веток, украшенные красными бархатными бантами. Она знала, что приближается праздник, но ей не полагалось обращать на это внимание, потому что отмечают его только неверные. Она проходила мимо бесчисленного количества синагог — от скромных, занимающих только первый этаж, до больших, тянущихся к небу храмов на Элдридж и Ривингтон. Каждая из них выплескивала на улицу целый поток молитв, похожий на глубокую реку с сильным течением, иногда Голем даже переходила на другую сторону, чтобы ее не захлестнуло и не увлекло. Теперь она понимала, почему равви никогда не брал ее на службу. Для нее это было бы все равно что попасть в ураган.
Дойдя до западной границы знакомого района, она останавливалась и смотрела вперед — туда, где через квартал начиналась Бауэри. Ей эта улица казалась воротами в огромный и опасный мир города. Только однажды она пересекла ее, в ту самую ночь, когда встретила светящегося человека.
Интересно, где он сейчас? Мерзнет ли так же, как она? Или горящий у него внутри огонь прогоняет холод?
Она снова и снова проходила по знакомым улицам и мечтала, чтобы солнце никогда не садилось. Но Земля продолжала упорно крутиться, и в конце концов Голему приходилось возвращаться домой и готовиться еще к одной бесконечной ночи. Шить одно и то же платье ей давно уже надоело, и она начала брать одежду для починки или переделки. Клиентками ее были в основном другие обитатели пансиона, счетоводы и клерки, так и не научившиеся держать в руках иголку. Они считали ее неуклюжей старой девой и редко обращали на нее внимание, но ценили ее аккуратные швы и почти незаметную штопку. Ее рекомендовали подругам и коллегам, и заказов у Голема было достаточно, чтобы занять руки, если не голову.
Как-то особенно холодной ночью она зашивала прореху на брюках, и вдруг игла выпала из онемевших пальцев. Женщина попыталась подобрать ее, снова обронила и потеряла из виду. Она прощупала брюки, собственную одежду, пол вокруг — иглы нигде не было. Наконец что-то блеснуло, отразив пламя свечи, и она обнаружила, что иголка торчит прямо из ее руки чуть пониже локтя, войдя в тело почти наполовину.
Женщина застыла от удивления. Как такое могло случиться? Как можно проткнуть себя и даже не заметить этого?
Она осторожно вынула иглу и закатала рукав. На месте укола осталась только крошечная темная дырочка с чуть приподнятыми глиняными краями. Она прижала дырочку большим пальцем: ощущение было не особенно приятным, но едва заметным. Отверстие уже почти затянулось, и, когда женщина отняла палец, ничего не было видно.
Это открытие поразило Голема. Она привыкла думать, что с ее телом никогда ничего не происходит. У нее не появлялось синяков, если она задевала за угол стола, и она никогда не поскальзывалась и не подворачивала ногу на льду, как это случилось недавно с миссис Радзин. Даже волосы у нее не отрастали. И вот теперь это, совсем новое и неожиданное.
Ее взгляд упал на шелковую подушечку с десятком торчащих из нее серебристых булавок.
За несколько минут она воткнула их все себе в руку на разную глубину, некоторые — по самую головку. Для этого потребовалось немало усилий. Глина, из которой она была сделана, оказалась густой и крепкой, и булавки входили в нее с трудом. Проткнув острием подушечку большого пальца, она вынуждена была взять ботинок и использовать его вместо молотка. Наконец она осмотрела свою работу, дотрагиваясь по очереди до каждой булавки. Они расположились аккуратной решеткой от запястья до локтя. Держались все крепко. Она сжала и разжала ладонь, покрутила рукой и почувствовала, как вокруг булавок двигается глина. Похоже, у нее не было никакой внутренней структуры, ничего похожего на кости, мускулы или нервы — вся насквозь она состояла только из глины.
Подцепив ногтями, женщина вытащила из руки одну булавку. Скоро отверстие само затянулось. Она вытянула другую и засекла время: прошло три минуты, прежде чем от укола не осталось и следа. А если бы отверстие было шире? Взяв одну из освободившихся булавок, она воткнула ее в руку вплотную к другой. Неприятное ощущение усилилось, но она не обращала на это внимания. Выдернув обе булавки, она стала наблюдать за отверстием. Через восемь минут оно совершенно затянулось.
До чего интересно! А если воткнуть разом три или четыре булавки? А если втыкать вообще не булавки, а что-нибудь большое — например, ножницы? Она достала их из шкатулки, обхватила рукой, будто кинжал, и занесла над запястьем.
Потом медленно и осторожно она все-таки отложила ножницы в сторону. Что она делает? Ей ведь неизвестно, сколько всего может выдержать ее тело. А если она нанесет себе непоправимый вред? А когда отверстие затянется, что она станет делать дальше? От скуки отрежет себе руку? Может, не стоит беспокоиться, что кто-то откроет ее тайну и уничтожит ее. Она сама уничтожит себя, отрезая кусок за куском.
Вытащив из руки все булавки, она воткнула их в подушечку. Скоро на руке остался только ряд еле заметных точек. Женщина взглянула на часы. Всего два часа ночи. Ей предстоит убить еще несколько часов. А кончики пальцев уже начинали беспокойно подергиваться.
Сколько времени она сможет выдерживать такую жизнь? Годы, месяцы, недели? Дни? «Ты скоро свихнешься, — произнес голос у нее в голове, — и тогда станешь опасной».
Рукой женщина машинально прикоснулась к висящему на шее медальону, но потом покачала головой и опустила руку. Поплотнее завернувшись в пальто, она подошла к окну и выглянула на улицу.
По тротуару в сторону ее дома шел светящийся человек.
Она уставилась на него не в силах пошевелиться. Что он тут делает? Неужели той ночью он выследил ее? Нет, возможно, все это просто совпадение, и он направляется куда-то по своим делам.
Она осторожно наблюдала за его приближением. Он был в темном пальто, но без шляпы, несмотря на пронизывающий холод. Подойдя к пансиону, он замедлил шаг, совсем остановился и огляделся, словно проверяя, не следят ли за ним. А потом поднял голову и посмотрел прямо на ее окно.
Их глаза встретились.
Она отпрянула от окна и чуть не упала, зацепившись за кровать. Ее нашли, вычислили! Судорожно сжимая в руке медальон, женщина ждала, что сейчас раздастся стук в дверь и в комнату ворвется разъяренная толпа.
Но вокруг все было по-прежнему тихо. Никто не ломился в дверь, и она не чувствовала приближающейся злобной волны.
Подкравшись к окну, она осторожно выглянула наружу. Он был все еще там, один, стоял, прислонившись к фонарному столбу. Не торопясь, он свернул сигарету, зажег ее без всяких спичек, просто прикоснувшись к кончику пальцем, и затянулся. За все время он ни разу не взглянул на ее окно. Наверное, был совершенно уверен, что она следит за ним. И кажется, даже получал от этого удовольствие.
Паника постепенно ушла, и ее место занял гнев. Как смел он следить за ней? Какое у него было право приходить сюда? Хотя, честно говоря, несколько раз она и сама хотела отправиться на Вашингтон-стрит и отыскать его. И вот теперь он здесь, под ее окном, а она не знает, что с этим делать.
Почти час она наблюдала за ним, а он стоял совершенно спокойно и никуда не спешил, словно у него не было в жизни другого занятия, кроме как подпирать фонарный столб и курить. Иногда он кивал редким прохожим, а они с недоумением смотрели на его обнаженную голову и легкое пальто.
Потом, словно внезапно вспомнив, он достал что-то из кармана. Размером оно было примерно с яблоко, но не такое круглое и поблескивало в свете газового фонаря. Он держал это в ладонях, и на несколько долгих мгновений они раскалились так, что на них стало больно смотреть. Потом из другого кармана он достал длинную тонкую палочку, заостренную с одного конца. Рассмотрев предмет у себя в руке со всех сторон, он начал осторожно рисовать на нем палочкой.
Охваченная любопытством, которое оказалось сильнее страха, она подошла вплотную к окну и наблюдала за его работой. Время от времени он хмурился и подушечкой пальца, словно резинкой, стирал то, что только что сделал. Скоро она поняла, что горящий у него внутри свет ничего не освещает снаружи, и, хотя его руки ярко светились, предмет, который он в них держал, оставался в тени.
Наконец движения его пальцев стали медленнее, а потом и вовсе остановились. Держа предмет на ладони, он внимательно рассмотрел его со всех сторон, а потом наклонился и поставил к подножию фонарного столба. После чего развернулся и пошел по улице прочь, ни разу не оглянувшись.
Женщина подождала пять минут. Потом еще пять. Снаружи уже наступало утро. Движение по тротуару стало оживленнее. Один, два, три пешехода прошли мимо фонарного столба. Скоро кто-нибудь заметит то, что там лежит, и заберет это себе. Или просто столкнет в канаву, и оно потеряется. А она так и не узнает, что это было.
Схватив пальто, она бегом спустилась по лестнице и замерла перед входной дверью. А что, если он расставил ей ловушку, а сам никуда не ушел и ждет, пока она не попадется? Она чуть-чуть приоткрыла дверь, выглянула наружу и не увидела ни одного светящегося лица — только обычных мужчин и женщин. Тогда она подбежала к столбу, схватила лежащий под ним предмет и рассмотрела в свете лампы.
Это была маленькая серебряная птичка, еще теплая на ощупь. Та сидела на земле, поджав под себя лапки. Коротенькое круглое тельце и пучок перьев сзади. Тонкими линиями и точками было намечено оперенье. Птичка чуть наклонила головку набок и внимательно смотрела на нее осторожным круглым глазом.
И он сделал это просто голыми руками, пока стоял у нее под окном!
В растерянности она вернулась с птичкой к себе в комнату, поставила фигурку на стол и смотрела на нее до тех пор, пока не пришло время идти на работу.
Этим утром она впервые сожгла целый противень печенья. А работая у кассы, неправильно насчитала сдачу двум покупательницам, а одной упаковала булочки с черносливом вместо сырных. Ее эти промахи привели в ужас, но остальных, скорее, позабавили: обычно она была так безупречна, что поймать ее на ошибке было все равно что увидеть падающую звезду.
Больше всех, разумеется, веселилась Анна.
— Как его зовут? — шепнула она, когда Хава проходила мимо.
— Что? — испугалась та. — Кого зовут?
— Нет, никого, — усмехнулась очень довольная Анна. — Забудь. Это я так.
После этого Хаве пришлось закрыться в уборной, чтобы взять себя в руки. Она не станет так волноваться из-за светящегося человека. Она успокоится и соберется. Она станет вести себя так, как желал бы равви.
Вернувшись вечером домой, она сразу же села у окна и стала ждать. Наконец, почти в два часа ночи, он появился из-за угла. И снова один. Он встал на привычное место у фонарного столба и, казалось, собрался простоять так всю ночь.
«Хватит», — решила она, набросила пальто, спустилась по лестнице и потихоньку открыла входную дверь.
Улица была почти пуста, и звук ее шагов гулко разносился в холодном ночном воздухе. На лице у него промелькнуло удивление, но тут же оно приняло прежнее самоуверенное и равнодушное выражение. Не дойдя до него несколько шагов, она остановилась, и пару минут они молча смотрели друг на друга.
— Уходи, — потребовала она.
— Почему? — улыбнулся он. — Мне здесь хорошо.
— Ты мне мешаешь.
— Чем? Я ничего не делаю, просто стою на улице.
Не отвечая, она глядела на него, сердитая и напряженная.
Тогда он заговорил снова:
— А что мне остается делать? Ты же отказалась поговорить со мной.
— Да, потому что я не хочу с тобой говорить.
— Неправда.
Она скрестила руки на груди:
— Ты следил за мной, а теперь еще говоришь, что я вру?
— Нет, ты просто осторожна. Я понимаю. Я сам так живу.
— Ты кому-нибудь рассказывал обо мне?
— Никому. — Тут он запнулся, вспомнив что-то. — Нет. Только одному человеку.
Она развернулась и пошла обратно к дому.
— Постой! — крикнул он ей вслед. — Он тот самый, о ком я тебе говорил. Жестянщик. Он знает мою тайну и никому о ней не рассказал. Он и тебя не выдаст.
— Говори тише! — прошипела она и обвела глазами окна пансиона. Ни в одном из них не было света.
Он вздохнул, стараясь быть терпеливым:
— Прошу тебя. Ты здесь единственная, кто… Ты не такая, как они.Я просто хочу поговорить с тобой. Просто поговорить.
Можно ли ему верить? Женщина нахмурилась, пытаясь понять. Она ясно чувствовала его любопытство, но было еще что-то у него внутри, большое и черное, словно густая тень.
Она прислушалась к этому черному, и ее едва не втянуло в бездну такой тоски, о которой она даже не подозревала. Как будто часть его души была отсечена и закаменела в одном бесконечном мгновении, не способная ни говорить, ни двигаться — только беззвучно плакать, не в силах освободиться от своих пут.
Женщина вздрогнула и отшатнулась. Он удивленно наблюдал за ней:
— Что?
Она потрясла головой:
— Я не могу. Не могу говорить с тобой.
— Ты что, думаешь, я обижу тебя? Хотел бы я посмотреть на того, кто решится. Я ведь вижу, какая ты сильная, Хава.
Она вздрогнула, но тут же вспомнила, что сама называла ему свое имя. Неосторожно. Как неосторожно!
— Хорошо, — продолжал он. — Давай сделаем так. Всего один вопрос. Ты честно ответишь на мой вопрос, а я — на твой. А потом, если захочешь, я уйду.
Она подумала над его предложением. Он и так слишком много про нее знает. Но если после этого он уйдет…
— Ладно, — кивнула она. — Один вопрос. Говори.
— Тебе понравилась птичка?
Такой простой вопрос? Она пыталась рассмотреть в нем подвох, но ничего не обнаружила.
— Да. Она красивая, — и, помолчав, добавила: — Спасибо.
Довольный, он кивнул:
— Не лучшая моя работа. Здесь слишком мало света. Но я вспомнил о ней, когда увидел тебя. Она живет в пустыне и очень пуглива. — Он улыбнулся. — Ну, теперь твоя очередь.
Ей и правда очень хотелось задать ему вопрос, на который она искала ответ весь день.
— Откуда ты знал, что я не сплю?
Теперь пришла его очередь удивляться:
— О чем ты?
— Когда ты пришел сюда прошлой ночью и стоял у меня под окном, ты ведь знал, что я не буду спать. Откуда?
Вопрос явно застал его врасплох. Он задумался, потом засмеялся.
— Не знаю. Я об этом как-то не думал. — Он еще помолчал, а потом сказал: — Той ночью, когда мы встретились, ты двигалась совсем не так, как человек, которому положено в это время быть в постели. Наверное, поэтому я и догадался. Люди по-разному двигаются днем и ночью. Ты замечала?
— Да! — воскликнула она. — Даже если они не спят, они двигаются так, будто борются со сном или стараются убежать от него.
— Но только не ты, — подхватил он. — Ты тогда заблудилась, но все равно шла так, словно на небе вовсю светит солнце.
Это были как раз те слова, которые только и могли поколебать ее оборону; таким наблюдением она не могла бы поделиться ни с кем, даже с равви. Тот, возможно, похвалил бы ее за наблюдательность, но не смог бы прочувствовать всю правду этого замечания или оценить его с проницательностью стороннего наблюдателя.
Джинн пристально изучал ее лицо, ожидая реакции.
— Пожалуйста, — взмолился он. — Я ведь просто хочу поговорить. Тебе не будет от этого никакого вреда. Клянусь.
Благоразумие гнало ее прочь от него, обратно в пансион. Но она чувствовала дыхание холода на своем лице, а руки и ноги уже начинали ныть. Она подняла глаза на свое окно, и внезапно мысль о том, что ей придется провести остаток ночи в комнате за шитьем, показалась совершенно невыносимой.
— Ты обещаешь, что больше никогда и никому не расскажешь обо мне?
— Обещаю. — Он поднял бровь. — А ты? Ты тоже обещаешь?
Что ей оставалось делать? До сих пор он играл честно. Так же поступит и она.
— Да. Обещаю. Но нам надо уйти отсюда. Куда-нибудь, где нас никто не увидит и не услышит.
Он улыбнулся, довольный своим успехом.
— Хорошо. Место, где нас никто не увидит. — Он подумал и вдруг спросил: — Ты когда-нибудь была в аквариуме?
* * *
— Потрясающе, — прошептала она полчаса спустя.
Они стояли в главной галерее перед аквариумом с мелкими акулами. Вытянутые элегантные силуэты медленно двигались в темной воде, а широко открытые глаза пристально наблюдали за всеми движениями посетителей.
А Джинн наблюдал за женщиной, переходящей от аквариума к аквариуму. По дороге в Бэттери-парк она шла рядом, и он все время чувствовал ее настороженность, а потом и явное осуждение, когда он ломал замок на дверях (охранника на этот раз на месте не оказалось: он либо замерз, либо ему просто надоело нести бессмысленную вахту). Внешне Голем была вполне приятной, но отнюдь не соблазнительной. Будь она человеком, он не обернулся бы ей вслед, встретив на улице.
— Я ведь пересекала океан, — сказала женщина, — но даже не представляла, что внизу подо мной плавают такие существа.
— А я никогда не видел океана, только залив, — отозвался Джинн. — Какой он?
— Огромный. Холодный. И тянется бесконечно во все стороны. Если бы я не знала, что это не так, я бы подумала, что весь мир — это один океан.
Он вздрогнул, представив себе такую картину:
— Это ужасно.
— Нет, океан прекрасен, — возразила она. — Он все время меняется.
Между ними то и дело повисало напряженное молчание. Странно, что теперь, когда она согласилась поговорить с ним, он не знал, что с этим делать.
— Я ожила в океане, — снова заговорила женщина и замолчала, словно прислушиваясь к эху своих слов.
— Ожила, — повторил он.
— Да, в трюме парохода. Меня оживил человек. Он был моим хозяином, но недолго. Совсем недолго. — Ей словно приходилось силой выталкивать из себя каждое слово. — Он скоро умер.
— Это ты его убила?
— Нет! — Она смотрела на него почти с ужасом. — Конечно нет! Он был болен! Я бы никогда ничего подобного не сделала!
— Не хотел тебя обидеть, — поспешно сказал он. — Просто ты назвала его «хозяином», и я решил, что он силой заставлял тебя служить себе.
— Нет, все было не так.
Они опять помолчали, наблюдая за акулами; те, в свою очередь, наблюдали за ними.
— У меня тоже был хозяин, — заговорил Джинн. — Колдун. Я бы с радостью убил его. — Он нахмурился. — Вернее, я надеюсь, что действительно убил его. Но я ничего не помню.
И он рассказал ей все: о своей жизни в пустыне, о потере памяти, о пленении и последовавшем освобождении — неполном, потому что железный браслет все еще приковывал его к человеческому облику.
Женщина слушала, и ее лицо становилось мягче.
— Какой ужас, — сказала она наконец.
— Я не для того все это рассказал, чтобы ты меня жалела, — сердито огрызнулся он. — Я просто хочу, чтобы ты перестала шарахаться от меня, как перепуганный ребенок.
— Если я и кажусь тебе слишком пугливой, так у меня есть на это причины, — возразила она. — Я должна соблюдать осторожность.
— А как же та ночь, когда мы встретились? Если тебе надо соблюдать осторожность, как ты умудрилась заблудиться?
— Я была не в себе тогда, — пробормотала она. — Той ночью умер равви.
— Понятно. — Кажется, он немного смутился. — А кто это?
— Хороший человек. Мой покровитель. Он заботился обо мне, после того как умер хозяин.
— Что-то не везет тебе с хозяевами и покровителями.
Она вздрогнула от обиды:
— Мой хозяин болел, а покровитель был совсем стар.
— А сама ты совсем беспомощная и не можешь без них обойтись?
— Ты не понимаешь, — сокрушенно сказала она и обхватила себя руками.
— А ты объясни мне.
Женщина пристально взглянула на него:
— Нет, пока не могу. Я тебе еще не доверяю.
— Ну что еще мне тебе рассказать, чтобы ты поверила? — нетерпеливо воскликнул он.
— Расскажи, что ты делаешь по ночам, пока люди спят.
— Вот это и делаю. — Он обвел рукой вокруг себя. — Гуляю по городу, хожу куда хочу.
В ее глазах вспыхнула нескрываемая зависть.
— Как это прекрасно! — вздохнула она.
— Ты говоришь так, будто что-то мешает тебе делать то же самое.
— Конечно мешает! Как я могу гулять одна по ночам? На меня тут же обратят внимание. В ту ночь, когда мы встретились, я один-единственный раз вышла ночью одна.
— То есть ты все ночи проводишь дома? И что ты делаешь?
Она неловко пожала плечами:
— Шью, наблюдаю за прохожими в окно.
— Но тебе-то уж точно ничего не грозит на улице!
— А если кто-нибудь захочет оскорбить меня или ограбить? И если я оттолкну этого человека, а он почувствует мою силу? Или, еще хуже, я что-нибудь ему сломаю? Пойдут разговоры, и что потом? Меня будут искать и в конце концов найдут. Могут пострадать невинные люди.
Все эти страхи очень напоминали ему те, что высказывал Арбели. И все-таки почему она так легко сдается? Почему добровольно отказывается от свободы, за которую он борется? Она вызывала в нем жалость и презрение одновременно.
— И как же ты это выносишь?
— Это трудно, — тихо отозвалась она. — Особенно сейчас, когда ночи такие длинные.
— И так ты собираешься прожить всю жизнь?
— Я не люблю об этом думать. — Она отвернулась. Ее пальцы беспокойно переплетались, и она, казалось, думала, куда бы убежать.
— Но почему ты не можешь…
— Не могу, и все! — крикнула она. — Все, что ты мне предложишь, я уже обдумала! Я в любом случае подвергну опасности себя и других, а я не хочу думать только о себе. Но бывают такие ночи, когда мне хочется только бежать и бежать! Я не знаю, сколько еще… — Она внезапно замолчала, зажав рот рукой.
— Хава… — Жалость победила, и он взял ее за руку.
— Не трогай меня! — крикнула она, вырвала руку и бросилась прочь, в одну из темных боковых галерей.
Джинн был поражен силой, с которой она вырвала у него руку. По крайней мере, тут она права: если кто-то еще почувствует такую силу, это несомненно привлечет к ней внимание.
Он уже начал сомневаться, правильно ли делает, стараясь поближе узнать ее. Во время первой встречи ее явный страх и скрытность возбудили его любопытство, но сейчас Джинн почувствовал в них знак каких-то серьезных внутренних проблем. Тем не менее он последовал за ней в соседнюю галерею. Она стояла перед самым большим аквариумом с крошечными разноцветными рыбками. Он подошел к ней, но остановился немного в отдалении.
— Здесь почти сотня рыбок, — прошептала она. — Я никак не могу их сосчитать, они все время двигаются.
— Я только хотел тебе помочь.
— Знаю.
— Арбели — жестянщик, о котором я говорил, — тоже вечно твердит, что мне надо быть осторожнее. Я понимаю, в чем-то он прав. Но если мне придется вечно скрываться, я свихнусь. Нельзя каждую ночь поддаваться своим страхам. — Внезапно в голову ему пришла новая мысль: — Лучше ходи гулять вместе со мной.
Ее глаза удивленно расширились, и в то же мгновение он начал сомневаться, стоило ли делать это предложение. Она так осторожна, так напугана! Наверняка это свяжет ему руки. Но одна только мысль о том, что каждую ночь она сидит у себя в комнате, словно в клетке, приводила его в такой ужас, что он терял способность рассуждать.
— Ты хочешь взять меня собой? — с сомнением спросила она.
Он решил не отступать:
— Да, скажем, раз в неделю. Это ведь все меняет? Одинокая женщина действительно привлекает внимание, но ты будешь со мной.
— И куда мы пойдем?
— Я могу многое тебе показать. Места вроде этого. — Он обвел рукой окружающую их воду и стекло. — Парки по ночам, реки. Можно гулять всю ночь и увидеть только крошечную часть этого города. Если ты бывала только в своем районе, ты даже не представляешь, какой город весь.
К своему удивлению, он вдруг понял, что искренне хочет уговорить ее.
Она смотрела на рыб так, словно искала у них совета.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Пусть будет одна ночь в неделю. Но сначала я должна кое-что тебе объяснить. Иначе будет нечестно. — Она помолчала, видимо собираясь с мужеством. — Когда ты рассказал, что у тебя случилось с колдуном, я все поняла. У тебя внутри неладно. — Джинн смотрел на нее насмешливо, но она продолжала: — Големов создают для того, чтобы они выполняли волю хозяина. Голем угадывает мысли хозяина и реагирует на них, даже не думая. Мой хозяин умер. Но способность у меня сохранилась.
Ему потребовалось время, чтобы понять, о чем она говорит. А поняв, он почувствовал, что хочет оказаться от нее как можно дальше.
— Ты умеешь читать чужие мысли?
Она быстро потрясла головой:
— Нет, все совсем не так определенно. Я чувствую страхи, желания. Или если человеку что-то очень надо. Но ты — другой.
— Почему другой?
— Тебя трудно разглядеть. — Она пристально вглядывалась в его лицо, и он с трудом подавил желание отступить назад, спрятаться. — У тебя лицо как будто освещено изнутри, но в тени снаружи. И то же у тебя в голове. Будто в тебе что-то все время борется и хочет освободиться. И это бросает тень на все остальное.
О таком мы не договаривались, мелькнуло у него в голове. Только теперь Джинн понял, откуда у нее это жутковатое выражение, словно она прислушивается к чему-то неслышному другим, но от этого понимания беспокойство его только усилилось.
— Я просто хотела, чтобы ты знал, — снова заговорила она. — И если теперь ты откажешься от своего предложения, я все пойму и не обижусь.
Он задумался. Всего одна ночь в неделю. А если ему будет с ней чересчур неуютно, они всегда смогут расстаться.
— Нет, предложение в силе, — твердо сказал он. — Одна ночь. Ровно через неделю.
Она улыбнулась.
Выйдя из аквариума, они направились к ее дому. На улицах было непривычно тихо, а мрак рассеивал только свет из редких освещенных окон. По дороге Джинн поймал себя на том, что проверяет собственные мысли. Пожалуй, ему нечего стыдиться; он не нашел никаких желаний, которые ему хотелось бы скрыть. А страхи? Страх неволи, скуки, опасение выдать себя. Обо всем этом она знала не хуже его.
«Возможно, — подумал он, — все получится не так уж ужасно». Они будут гулять, будут разговаривать. По крайней мере, что-то новенькое.
По ее просьбе они расстались, не доходя до ее дома, подальше от соседских глаз.
— Ты хотя бы поверила, что я не желаю тебе зла? — спросил он, перед тем как проститься.
— Почти, — улыбнулась она.
— И то хорошо.
Он повернулся, чтобы уйти, но она тронула его за рукав:
— Постой. Пожалуйста, не забудь о своем обещании. Обо мне никто ничего не должен знать. Никто, кроме тебя.
— Я умею держать слово. Надеюсь, и ты сдержишь свое.
— Конечно, — кивнула она.
— Тогда увидимся через неделю.
— До свидания.
Не тратя время на долгое прощание, она повернулась и скрылась за углом.
Он шел домой, раздумывая над тем, как изменится теперь его жизнь. Было еще рано, не больше четырех часов. Он решил, что поработает немного над незаконченной фигуркой ибиса. До сих пор ему никак не удавалось найти правильные пропорции: клюв получался неестественно длинным, а ноги чересчур толстыми.
Он поднялся только на первую ступеньку крыльца, когда между ним и дверью вдруг выросла какая-то фигура. Это был худой, изможденный старик, закутанный в какое-то тряпье и остатки грязного пальто. Вокруг головы у него был обмотан дырявый шарф. Судя по позе и сердитому взгляду, старик ждал его здесь уже давно.
— Что ты такое?! — хрипло потребовал он.
— Простите? — нахмурился Джинн.
— Я могу на тебя смотреть, — заявил старик. — У тебя на лице нет печати смерти. — Его голос истерически срывался, а глаза были так широко раскрыты, что сверкали белки. — Я тебя вижу! Ты сделан из пламени! Скажи мне, что ты такое! — выкрикивал старик, схватив его за пальто.
Джинн оцепенел от ужаса. Двое мальчишек, вставших чуть свет и привлеченных шумом, с любопытством выглянули из дверей. Старик вскрикнул и отвернулся от них, выпустив при этом Джинна. По его тощей шее пробежала судорога, и, прикрывая глаза рукой, он кинулся вниз по ступеням и прочь по улице.
— Вы в порядке, мистер? — справился один из мальчишек.
— Да, конечно, — кивнул Джинн и солгал. Он испугался до такой степени, что едва не столкнул старика с крыльца.
— Это Мороженщик Салех, — объяснил другой мальчик. — У него с головой совсем худо.
— Понятно. Он сумасшедший. И почему ему разрешают свободно ходить по улицам?
— Ну, он же не нарушает никаких законов. И он делает самое лучшее мороженое в нашем районе. Просто он никому не может смотреть в лицо. Ему становится дурно.
— Интересно, — пожал плечами Джинн. — Спасибо.
Он нашел в кармане пару монет, вручил мальчишкам, и, довольные, они убежали.
Джинн был серьезно встревожен. Если этот человек, кем бы он ни был, все про него понял, наверное, следует позаботиться о своей безопасности? Рассказывать об этом Арбели бесполезно: тот сразу же запаникует и потребует, чтобы Джинн сидел в запертой комнате, задернув шторы на окне. И потом, думал он, понемногу успокаиваясь, этого старика ведь считают сумасшедшим и выглядит он соответственно, поэтому, что бы он ни болтал, никто ему не поверит. Достаточно просто понаблюдать за ним.
Арбели этим утром был в прекрасном настроении: он получил заказ на большую партию суповых кастрюль.
— Доброе утро! — весело приветствовал он Джинна. — Как прошла ночь? Глиняных женщин больше не встречал?
Джинн подумал, не рассказать ли ему о Големе, раз тот все равно уже знает, но отказался от этой мысли. Ему нравилось иметь свой секрет, над которым жестянщик не мог упражняться в остроумии.
— Нет, — покачал он головой, — не встретил никого интересного.
Он повязал фартук, разложил свои инструменты, и Арбели так ничего и не узнал.
