L
Ливия

Когда назавтра в 14 часов «Мальвиль» стоял на якоре в порту Триполи, Аджаташатру спустился на понтонный мост, ведущий на сушу, облегченный на пятнадцать тысяч евро, но испытывая при этом явное моральное облегчение.

Вынужденная переправа обошлась ему недешево. Но могло быть гораздо хуже. На корабле он полностью зависел от настроения ливийцев. В конце концов, капитан мог забрать все его деньги, прежде чем выкинуть (разумеется, его, не их) за борт, и концы в воду. В результате он еще легко отделался.

Ливия переживала невиданный период потрясений, поэтому все жаждали денег, даже капитаны торгового флота, и главным образом именно они, поскольку промышляли перевозом нелегальных иммигрантов из районов южнее Сахары или откуда-то еще, направлявшихся в Италию, чтобы заработать на хлеб с маслом. Бывало, что, когда появлялся итальянский патруль, матросы выбрасывали беженцев в воду, не важно, умели те плавать или нет. Поэтому итальянцы были обязаны оказать им помощь и переправить на берег, в то время как преступники безнаказанно отправлялись назад в Ливию, ничуть не испытывая неловкости при подготовке следующего рейса по перевозке нелегалов.

Через девять месяцев после низвержения (во всех смыслах слова, поскольку он умер) полковника Каддафи силами НАТО страна по-прежнему находилась во власти чудовищного насилия, постоянно нарушались права мужчин и женщин. Нужно было понять этих несчастных людей. Когда им предоставилась возможность спасти в открытом море индийца и его чемодан, где лежало сто тысяч евро, они не позволили ускользнуть ни тому ни другому. Нужно было способствовать росту благосостояния ливийских граждан, которые сейчас переживали один из самых темных периодов своей истории.

Тогда вы спросите, как удалось нашему индийцу спасти свою шкуру всего за пятнадцать тысяч евро, когда в его дипломате лежала целая сотня?

Когда с помощью капсул с красителями, искусно спрятанных в ладони, умеешь превращать воду в вино, когда простым взглядом или осторожным прикосновением умеешь сгибать вилки из термоплавкого металла, когда умеешь втыкать шампур в фальшивый язык, который держишь между зубами, то точно так же, применив немного смекалки, можно выйти невредимым из всех испытаний и прочих гадюшников, куда попадаешь по недосмотру.

Таким образом, когда капитан с пистолетом в руке любезно попросил Аджаташатру открыть дипломат, потерпевший кораблекрушение (шарокрушение) не нашелся что сказать и подчинился.

Розовато-сиреневое сияние, в цвет купюры в 500 евро, озарило лицо ливийца, как пирата, нашедшего сокровище.

– Что-то сомневаюсь, что вы упали в море во время безобидного короткого полета на воздушном шаре, господин Ко-Рву-Пудель. Скорее всего, вы пытались удрать от кого-то. Может быть, от полиции? Ограбили банк?

– Не заводитесь, это фальшивые деньги, – перебил его Аджаташатру убедительным тоном. Он перестал дрожать и, казалось, снова владел ситуацией, поскольку у него возникла одна идея.

– Уж слишком они выглядят настоящими для фальшивых! – возразил капитан, который не так-то легко уступал более искушенным жуликам, чем он сам.

– Потому что это прекрасная подделка. Они сделаны, чтобы показывать фокусы, и не стоят ломаного гроша, слово факира!

Сказав это, Аджаташатру вынул из кармана пятидесятицентовую монетку и подбросил в воздух.

– Решка, – заявил он.

И монетка, соответственно, упала решкой на его ладонь.

– Так, опять решка, – сказал индиец, второй раз бросая монетку.

И снова он выиграл пари.

– Я знаю этот трюк, – сказал моряк самодовольно, – все зависит от того, как ее кидаешь.

– Мысль хорошая, – заметил Аджаташатру, показывая, что обе стороны монетки выглядят совершенно одинаково, – но неправильная! Часто фокус пытаются объяснить талантами иллюзиониста, а весь секрет в материале… Попробуем еще раз?

Индиец не стал дожидаться ответа капитана. Он снова порылся в кармане брюк и вытащил зеленую купюру в сто евро. Несколько раз повертел в руке и показал сначала одну сторону, затем другую.

– Ну и что? – спросил ливанец, которому надоело это импровизированное представление.

– Что вы видите?

– Банкноту в сто евро.

– Правильно! Ничего странного?

– Да абсолютно ничего. По крайней мере, на первый взгляд. Вы все время переворачиваете ее, как омлет на сковородке.

– И снова ошиблись! – опять заметил Аджаташатру, глядя на него большими глазами цвета кока-колы.

Капитан даже подскочил.

– В противоположность тому, что я вам только что утверждал, иногда недостаточно одного поддельного материала, чтобы у зрителя создалась иллюзия. Тут фокусник должен приложить весь свой талант.

Сказав это, он медленно продемонстрировал лицевую сторону банкноты, а потом оборотную – абсолютно чистую.

– Эта купюра напечатана только с одной стороны! Невероятно! – забормотал моряк, который не мог поверить своим глазам.

– Ловкость рук – только результат тренировки, – продолжал факир-писатель, переворачивая банкноту легким движением пальцев, теперь рисунок находился на той стороне, которая секунду назад была чистой.

– Непостижимо! Как вам это удается?

– Что касается чемоданчика, это тоже трюк, – продолжал фокусник, не слушая собеседника. – Вам кажется, что он полон денег, просто ломится от них. Но, увы, все это, помимо уважения, которое я испытываю к вооруженному человеку, целящемуся в меня из пистолета, только ваше воображение.

Аджаташатру вытащил из пачки сиреневую купюру, повернул к себе, держа кончиками пальцев за верхние уголки, словно желая полюбоваться на свет филигранной печатью, потом стал методично складывать ее – сначала в два раза, потом в четыре, в восемь и так далее, до тех пор, пока по размеру она стала не больше ногтя. Тогда он подул на обе руки, и купюра исчезла. Он вытащил вторую, повторил то же самое, и так три раза подряд.

– Видите, этих купюр не существует, – добавил Аджаташатру, воздев руки к небу, чтобы три сложенные банкноты из левого рукава провалились внутрь рубашки. – Это волшебные деньги. Особый трюк!

– Не понимаю, – признался капитан, который уже попался на крючок.

– Все очень просто. Эти деньги выпечены из муки без дрожжей и сахара, на сто процентов экологически чистые, – соврал факир. – Тот же принцип, что просвиры у католических священников, если хотите. Они тают в моих руках, более теплых, чем воздух, и бесследно исчезают.

– Это блеф!

– Поэтому, несмотря на то что кажется, будто я владею целым состоянием, я не могу заплатить вам за свое пребывание на корабле, капитан, поскольку эти деньги – только приманка, иллюзия. И в дополнение – лакомство.

К великому несчастью Аджаташатру, капитан Аден Фик был большим гурманом. Три тысячи лиловых банкнот – вот во что в результате обошлось потерпевшему крушение плавание по Средиземному морю, точнее, три пачки, то есть пятнадцать тысяч евро. К тому же, если бы факир не прибегнул к своему легендарному красноречию и не стал бы проповедовать достоинства сбалансированной диеты и ужасающе повышенную калорийность бездрожжевого хлеба, ему пришлось бы распрощаться со всем содержимым чемодана.

Поэтому, едва «Мальвиль» встал на якорь в порту Триполи, что произошло на следующий день в 14 часов, Аджаташатру со всех ног сбежал по трапу, ведущему на причал, с дипломатом в руке, и улизнул, затерявшись в толпе. Он представил себе гримасы ливийца, когда тот станет жевать деньги, но они не будут таять на языке, а главное, выражение его лица, когда поймет, что они настоящие и что он позволил увести из-под носа чемодан, набитый под завязку.

Индиец очутился на берегу среди целой палитры новых запахов и красок, что напомнило ему, насколько он одинок. На мгновение он почувствовал ностальгию по своей земле, по родственникам, по своим каждодневным привычкам. Эти полные неизвестности дни уже начинали тяготить его.

В этой части света у людей были такие же смуглые лица, как и в его стране. Но они не носили ни чалмы, ни усов, что, впрочем, их молодило. Также здесь было много негров, похожих на Вуиража, с глазами, полными надежд. Они, казалось, поджидали отплытия парохода в столь желанную для них Европу, которую Аджаташатру так легко покинул. Вокруг медленно расхаживал патруль, покуривая контрабандные сигареты, – люди в штатском или в военной форме, но все с ручными пулеметами, как напоминание о том, что вы оказались на неправильной стороне Средиземного моря.

В своем шикарном костюме, явно не соответствующем местному дресс-коду, состоящему, как правило, из халата и сандалий, Аджаташатру старался не слишком привлекать к себе внимание. За последние сутки ему уже угрожали сумкой-холодильником, ножом и пистолетом, и орудия устрашения явно шли по нарастанию. Если не принять мер предосторожности, то скоро ему предстоит общаться с дулом старого заржавевшего пулемета. Итак, корова (священная) превратилась на какое-то время в робкую белую мышку, пробиравшуюся вместе со своим богатством в размере восьмидесяти пяти тысяч евро туда, где, как она полагала, находится выход из порта.

Добравшись до поста охраны, индийская мышка беспомощно наблюдала, как мальчишка-африканец подвергся рэкету со стороны двух до зубов вооруженных военных. Один из них поставил иностранца лицом к стене, а другой небрежно обшаривал карманы, не выпуская изо рта сигареты. Они забрали у него несколько банкнот – все, что у того было, и паспорт. На черном рынке они выручат за него хорошие деньги. Потом военные сплюнули на землю и, весело смеясь, вернулись в свою будку.

Негр, лишившись удостоверения личности и тех немногих денег, на которые он мог добраться до Италии, сполз по стене, как обескровленная жертва, которая не держится на ногах. Когда он осел на пыльную землю, то зажал голову между колен, чтобы спрятаться от этого ада.

У Аджаташатру пробежал мороз по коже. Если бы он не был таким заметным в своем прикиде как у банкира, почти как Великая Китайская стена в программе «Google» «Планета Земля», то встал бы на колени рядом с несчастным малым и помог бы ему подняться. Но важнее было больше не привлекать к тому внимания. Да, он встал бы на колени, рассказал бы об Италии и Франции, сказал бы, что путешествие того стоит. Что у него есть похожие на него друзья, которые в это время, наверное, трясутся в грузовике, идущем в Англию, карманы у них набиты шоколадным печеньем, купленным во французском супермаркете, где всего в изобилии, кажется, оно так и льнет к рукам, если у вас есть такая малость, как несколько банкнот, напечатанных с обеих сторон. Что он должен держаться, что земля обетованная там, по ту сторону моря, в нескольких часах полета на воздушном шаре. Что там есть люди, которые помогут ему. Что «далекий прекрасный край» – как коробка шоколада и что попасть там в полицию маловероятно. А потом, там не бьют палками, как в его деревне. Повсюду есть добрые люди.

Но также он хотел бы сказать ему, что жизнь стоит слишком дорого, чтобы играть с ней, и что нет смысла добраться до Европы трупом – утонуть в море, задохнуться в крохотном тайнике в пикапе или отравиться ядовитыми газами в автоцистерне с горючим. Аджаташатру вспомнил историю, которую рассказал ему Вуираж, о десяти китайцах, которых полиция нашла в автобусе, в тайнике площадью два квадратных метра, сделанном в потолке с двойным дном. На всех были пеленки для недержания мочи. А эритрейцы дошли до того, что сами вызвали полицию по мобильникам, потому что задыхались в грузовике, где их запер проводник. Ведь для проводников, пользовавшихся беззащитностью клиентов, цена от этого не менялась. Она колебалась от двух до десяти тысяч евро, в зависимости от границы, которую надо было перейти. А поскольку платили им за результат, а результат – это когда мигрант прибывает в место назначения, то не важно, как он туда доберется – целым и невредимым, или по частям, или окажется в «далеком прекрасном краю» в больничной палате. В лучшем случае.

Аджаташатру вспомнил, что он чувствовал, когда падал в море на своем монгольфьере, – это был страх умереть в одиночестве, когда никто о тебе не узнает, страх, что его никогда не найдут, что одной волной его смоет с лица земли раз и навсегда. А потом, у мальчишки-африканца наверняка есть семья, которая где-то ждет его, на этом берегу, на этом континенте. Он не мог умереть. Не должен.

Да, индиец хотел все это ему сказать, но не шелохнулся. Вокруг него опять кишела толпа, как спешащие по делам муравьи. Он взглянул на будку. Солдаты продолжали ржать в своем стеклянном аквариуме. И если они пока не обчистили его, то это сделает капитан корабля, когда сойдет на берег, разъяренный, с ненавистью в глазах и жаждой денег, и даст его описание всем наемным солдатам, суетившимся в порту, только Будде известно, сколько их на самом деле. Здесь нельзя больше оставаться!

Аджаташатру достал банкноту в 500 евро, которую держал в кармане, и направился прямо к выходу. Проходя, он задел молодого африканца и уронил деньги рядом с ним, бросив себе под нос: «Желаю удачи», чего подросток наверняка не расслышал.

Ну вот, он кому-то помог. Первому из людей. И это оказалось так удивительно просто.

Поступив таким образом, он почувствовал, как его тело наполнилось ощущением блаженства. В его груди появилось какое-то легкое облачко, оно растекалось до самых кончиков пальцев. Скоро облачко накрыло его целиком, И Аджаташатру показалось, что он оторвался от пыльной земли порта Триполи и взмыл вверх на огромном мягком кресле. Это было лучшее воспарение за всю его карьеру факира. И это был пятый удар электрошока, поразивший его сердце после начала этого приключения.

Он действительно взлетел бы в ливийское небо над барьерами и колючей проволокой, опоясывающей порт, если бы в эту минуту к нему не обратился громкий голос за его спиной. Он подскочил и всей своей тяжестью грохнулся на землю.

Прошло несколько секунд, прежде чем он отреагировал. За его спиной снова зазвучал голос:

– Эй!

Все, пропал, подумал индиец, капитан послал своих подручных. И сердце в его груди забилось, как барабан. Что делать? Обернуться как ни в чем не бывало? Не обращать внимания на голос и броситься бежать как сумасшедший к выходу? Тогда его быстро схватят.

– Эй, Аджа!

Сначала индиец решил, что ослышался.

– Черт побери!

Аджаташатру медленно повернул голову. Кто это так хорошо знает его имя?

– Не бойся, Аджа, это я.

Тут писатель узнал этот глухой голос, который впервые услышал через толстые стенки шкафа в трясущемся грузовике. Этот ужасный голос, который рассказал ему все свои секреты и при этом ни разу не дрогнул.

Это был он.

Вуираж.

У Аджаташатру почти навернулись слезы. Губы приоткрылись в широкой улыбке, и мужчины бросились обнимать друг друга.

С одной стороны, индиец был счастлив, что встретил своего друга, что появилось наконец знакомое лицо в этой части света, где все было для него чужим. Но с другой стороны, если Вуираж был здесь, в порту Триполи, это означало, что он не в Испании, не во Франции, что не спешит пересечь границу Великобритании, как предполагал. И от этого стало грустно.

– Вот это да, Аджаташатру, ловко же ты умеешь появляться, когда тебя не ждут! – воскликнул огромный негр, разомкнув объятия и хлопая его по плечу.

– Мир тесен, он мог бы уместиться на носовом платке из индийского шелка.

– Похоже, дела у тебя идут неплохо, – продолжал Вуираж, указывая на новый костюм индийца и его чемоданчик. – Ты похож на богатого индийского промышленника. Откуда ты?

Аджаташатру указал на «Мальвиль».

– Этот пароход пришел из Италии! – бросил суданец в недоумении. – Кажется, ты плыл не в ту сторону.

Экс-факир объяснил ему в третий раз в своей жизни, что он не беженец, как они, и не стремился оказаться в Англии.

– Послушай, – продолжал он под скептическим взглядом африканца, – я обещал тебе в грузовике, что все объясню. По известным причинам я не смог рассказать тебе свою историю. Но теперь, спасибо судьбе, наши пути снова встретились. Кажется, наступило время.

– Мактуб, – сказал тот, – это было предначертано.

Сидя перед кружками с теплым пивом в убогом баре неподалеку от порта, спрятавшись от военных и гудящего городского хаоса, мужчины завели откровенный разговор.

После того как они распрощались в Барселоне, Вуираж, который теперь путешествовал в одиночку, вернулся назад, насколько позволяло соглашение о международном повторном принятии. Его переправляли из страны в страну, словно государства сговорились перебрасываться гранатой с выдернутой чекой. Сперва Алжир, потом Тунис и наконец Ливия. Странновато, если учесть, что он не собирался двигаться по этому маршруту. Но не важно. Единственное, что имело значение для властей, – это подкинуть эту ядовитую конфету в ближайшую коробку с шоколадом. Можно сказать, что им удалось придумать эту чертову катапульту для иммигрантов.

Суданец ни за что не отступит, поскольку вернуться ни с чем было бы и страшным унижением, и личным провалом, и явным разбазариванием денег, которые собрала его деревня, взяв в долг, для того чтобы он смог уехать. Теперь он собирался снова пересечь Средиземное море, чтобы попасть на маленький итальянский остров Лампедуза. Если думать об этом, становится ужасно обидно. Ведь несколько дней назад он уже ступил на землю обетованную, Англию. Он был там. Если бы полиция не остановила этот проклятый грузовик!

– Но знаешь, бывает и хуже. Когда меня репатриировали, я разговорился с одним китайцем, который сказал мне, что они заплатили астрономические суммы, чтобы добраться в Европу на самолете по фальшивым паспортам прекрасного качества, а когда попали во Францию, должны были работать день и ночь в подпольных цехах в Париже, чтобы расплатиться с проводником. А у китайцев так развито уважение, что они даже не пытались бежать, показать ему кукиш и освободиться. Они потеряли бы тогда лицо, и для них было бы унизительно не вернуть деньги за доставку сюда. Короче, моральные обязательства. И они уселись за свои швейные машины и начали работать. С хорошенькими девушками обращаются иначе. Их запирают в мерзких квартирах и заставляют заниматься проституцией, чтобы оплатить дорогу в обещанный рай, но эта дорога очень скоро приводит прямо в ад.

Так говорил Вуираж, не зная, что молодые африканки разделяют такую же судьбу.

– Видишь, бывает хуже, чем нам, – заключил он. – Белые, черные, желтые, все мы в одной лодке.

– Не знаю, кому хуже, но это не самое страшное зло, Вуираж.

– А ты, Аджаташатру, ты расскажешь мне свою историю?

Индиец отпил глоток теплого пива и, поскольку они не торопились, начал сначала:

– Родился я между десятым и пятнадцатым января тысяча девятьсот семьдесят четвертого года (никто не знает точной даты) в Джайпуре, в Индии. Мать умерла от родов. Жизнь за жизнь. Так часто расплачиваются в бедных семьях. Отец был не в состоянии один растить мальчишку и отправил меня к своей сестре, матери Джамлиданупа, моего любимого кузена (я считаю его своим братом). Моя тетка Фулдава (произносите: Фу! давай!) жила в деревушке Кишанйогур, на границе с Пакистаном, в пустыне Тар. Там я и вырос, в Буддой забытом месте. Но тетка считала меня скорее лишним ртом, чем членом большой семьи, она делала все для того, чтобы мне жилось у них неуютно. Поэтому я всегда околачивался у соседки, Сиринг, которая воспитала меня как родного сына. Это было для нее совсем непросто. Я был непоседливым ребенком, но любознательным и ласковым. Я вырос на сказках, которые она для меня придумывала; я мечтал, что тоже стану писателем или рассказчиком разных историй. В то время мы почти голодали. Не было денег. Мы жили как нидерландцы, нет, как неандертальцы (всегда путаю эти слова). Однажды один англичанин, проезжавший мимо, геолог, изучавший пустыню Тар, единственный, кто интересовался этой кучей песка, что было мне непонятно, показал зажигалку и сказал, что подарит ее в обмен на фелляцию. В то время я не знал, что такое зажигалка. И еще меньше знал про фелляцию. Мне было всего девять лет. До тех пор, пока я не понял, что такое хорошо, а что плохо. Но мной уже достаточно попользовались. Короче, вокруг большого пальца англичанина вспыхнули искорки, и мне это показалось волшебством. Красивое голубое пламя прямо посреди пустыни. Он увидел, что эта вещица меня интересует. «Хочешь, правда?» – спросил он. И так я оказался на четвереньках, между его ногами, он делал что-то странное, чего я не понимал, но был счастлив, что взамен получу эту волшебную вещь. Я отсосал мужику за зажигалку! Представляешь! За эту проклятую зажигалку! Я-то был совсем ребенком. Теперь меня тошнит. Потом, после фелляции, я побежал показывать зажигалку друзьям. Всегда чувствуешь свое превосходство, когда показываешь фокусы. Только потому, что ты один знаешь секрет. И потому, что вызываешь восхищение. На это чувство подсаживаешься как на наркотик, уж поверь мне. Я, дитя пустыни и нищеты, вызываю восхищение, представляешь? Я стал факиром. Да, я мог утереть нос городским парням, а главное, разным умникам! Потому что поймать на крючок проще всего именно умных! Они уверены в себе, поэтому не обращают внимания. Думают, что никто не сможет их обмануть. И всё, попались! Они проигрывают, потому что слишком уверены в себе. Вот дураки – дело другое. Они привыкли, что их всегда держат за идиотов, поэтому, когда имеют дело с вралем, очень внимательны. Они скрупулезно изучают каждое ваше движение. Не отводят взгляда. Ничего не упускают. И в этом случае обмануть их гораздо труднее. Это говорил французский иллюзионист Робер-Уден. И был прав. Короче, подростком я какое-то время жил у уважаемого раджастанского йога. Я всему у него научился. Искусству глотать колоды из пятидесяти двух карт (кстати, я был очень привередливым и ел только карты марки «Бисикль»), ходить босиком по углям и осколкам стекла, протыкать тело кухонными ножами и по приказанию учителя осуществлять высококачественные фелляции. Из этого я заключил, что у взрослых так принято проявлять благодарность. Я глотал книги Робер-Удена, Терстона, Маскелина на эту тему (о магии, не об искусстве фелляции). Я заставлял веревку двигаться в такт моей флейте, карабкался по ней, а потом исчезал в облаке дыма. Моя ловкость заключалась в том, что я будто бы проявлял сверхъестественные способности. В деревне меня считали полубогом. Если бы они только знали! Мое главное достижение заключалось в том, что на самом деле я ни разу не попался. Как бы то ни было, благодаря моей репутации я в двадцать пять лет оказался у золотых ворот резиденции магараджи Легро Сингх Ле, где меня взяли на роль факира-шута. В мои обязанности входило развлекать двор. Любыми средствами. Я жил среди лжи, обмана, подделок. И этот обман быстро обернулся против меня. Понимаешь, я должен был войти в образ, и, поскольку гораздо эффектнее было утверждать, что я питаюсь только шурупами и ржавыми гвоздями, мне не давали другой еды. Я умирал с голоду. Продержался неделю. Однажды, когда я уже не мог больше выдержать, я украл на кухне что-то съестное и съел, прячась от нескромных взглядов. Меня поймали с поличным. Магараджа был оскорблен. Не из-за кражи, а потому, что я солгал. Я питался не болтами, а курятиной и креветками, как все смертные. Короче, я держал его за дурака, а человеку такого ранга с этим трудно смириться. Сначала мне сбрили усы, что было крайне унизительно, потом магараджа велел мне выбирать: либо я буду выступать в школах, обличая кражи и преступления, либо мне отрубят правую руку. «В любом случае факир не боится ни боли, ни смерти», – сказал он мне, широко улыбаясь. Разумеется, я выбрал первое. Чтобы отблагодарить его за право выбора, я самым наивным образом предложил ему фелляцию. Разве у взрослых не принято считать это знаком благодарности? Никто не объяснял мне, что это плохо. Я был еще девственником. Разъярившись, он выгнал меня из дворца пинком под зад. Я это понимаю. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне стыдно. Оказавшись без гроша, я снова превратился в странствующего жулика. Обманывал всех: соотечественников, туристов – короче, всех, кто попадался мне на пути. Не так давно я внушил односельчанам, что для меня жизненно важно купить кровать новой модели с гвоздями в ИКЕА. И они попались на удочку. Я с тем же успехом мог сообщить им, что отправляюсь на поиски золотого руна. Все в деревне скинулись. Разумеется, я не сплю в кровати с гвоздями. У меня мягкая постель, спрятанная в шкафу в гостиной. Но я подумал, что смогу потом ее продать. Возможно, это была просто прихоть, не знаю. Или я хотел убедиться, насколько эти простофили готовы заплатить за все, что мне хочется получить. Деревня влезла из-за меня в долги, как твоя для тебя, Вуираж. Но в моем случае – я их обманул. Из эгоизма. Я никому не желал помогать. Люди, которых я знаю с детства, давали мне деньги, хотя сами живут впроголодь. И все из желания помочь мне, помочь полубогу, которым я стал. Но это путешествие меня изменило. Я стал другим человеком. Прежде всего, меня потрясла твоя история. Потом другие встречи по воле неожиданных событий, отметившие все мое путешествие, любовь к Мари, я тебе о ней расскажу, дружба с Софи, и о ней я расскажу тебе. А потом восемьдесят пять тысяч евро в этом чемоданчике. Подожди, не смотри на меня так, Вуираж, я тебе все расскажу.

Подробно изложив Вуиражу все последние события, Аджаташатру залпом заглотил теплое пиво и посмотрел на него в упор глазами цвета кока-колы. Его друг молчал, не зная, что сказать. Рассказ ошеломил его. А что, если желание индийца расплатиться за все очередной трюк, новый об-ман?

Аджаташатру посмотрел на чемодан, потом на своего суданского друга, потом снова на чемодан. Он больше не сомневался. Наконец-то он нашел того, кому нужна помощь. Это было очевидно. Он вспомнил странствия суданца, которые, казалось, никогда не кончатся, так же как и его собственное путешествие.

Он вспомнил ощущение радости, которое испытал, когда дал 500 евро юному иммигранту в порту, облако, которое в нем образовалось и обволокло его воздушной нежностью. Сердце билось, как барабан. Он узнал, что существуют чувства сильнее, чем высокомерное ощущение, что ты хитростью и тайком что-то у кого-то отнял, – это когда ты можешь дать что-то тому, кто нуждается. Юный африканец был его пробой пера, а теперь он будет творить шедевры.

Аджаташатру быстро, с опаской огляделся. Они сидели за столом в тихом уголке бара. Там было, впрочем, только двое посетителей, два морских волка, которые говорили на своем языке и, похоже, рассказывали друг другу о своих приключениях. Они громко чокались, возможно радуясь, что еще существуют, после того как всю жизнь сражались с морской стихией.

Индиец открыл чемоданчик, выхватил пачки, пересчитал и положил перед суданцем:

– Это тебе, Вуираж. Для твоих. Сорок тысяч евро. – И тут же закрыл дипломат. – То, что осталось в чемодане, – это для моих, всех, кого я обманул, унизил, испачкал. Сорок пять тысяч евро, чтобы вернуть себе доброе имя, чтобы дать им еду, возможность нормально жить.

Челюсть Вуиража все больше отвисала. Сперва он не слишком поверил в историю с французским издателем в Риме, в роман, написанный на рубашке, рукопись, аванс, но должен был признать реальное. Иначе где Аджаташатру мог раздобыть столько денег?

– С такой суммой, – пробормотал огромный негр, – мне даже не нужно будет ехать в Англию. Ты понимаешь, Аджа, я могу спокойно вернуться в Судан, домой…

Он произнес это, и в глазах его вспыхнул огонек ностальгии.

– Но я не могу это принять.

Аджаташатру раньше считал, что ощущение блаженства, которое он испытал, совершив добрый поступок, будет пропорционально подаренной сумме. Он ожидал, что оно будет в восемьдесят раз сильнее, чем то, что он почувствовал, когда бросил купюру в 500 евро мальчишке-африканцу, которого так бесчестно обокрали. Но этого не произошло. Считалась не подаренная сумма, а сам жест дарения. Он испытал те же чувства, что и в прошлый раз, с той же силой. Облако оторвало его от стола и подняло к потолку бара. Но последняя фраза Вуиража произвела на Аджаташатру эффект разорвавшейся бомбы, и он снова рухнул на землю.

– Ты должен! Даже речи нет, я не возьму назад эти деньги. Они твои, Вуираж, бери!

– Нет, они твои. Ты их впервые честно заработал, – он подчеркнул последние три слова, – когда написал свою книгу.

– Правильно, если они мои, я волен поступать с ними как хочу.

Аджаташатру даже представить себе не мог, что беженцу будет так трудно принять сорок тысяч евро крупными купюрами.

– Сделай это для меня, Вуираж. Не нужно больше прятаться в корабельных трюмах, в багажниках или грузовиках. Я хочу, чтобы ты стал свободным, а не жил в вечном страхе из-за того, что тебя перебрасывают из страны в страну. Стань снова отцом. Дети ждут тебя.

Вуираж колебался долго, секунды две, потом согласился.

Банковские купюры, как поросята, естественным образом стремятся спать в таком же положении, что и батарейки ААА в пульте управления телевизором. Один головой вверх, другой – головой вниз, третий – головой вверх, четвертый – головой вниз. Именно так Аджаташатру разложил пачки сиреневых банкнот, оставшихся в его чемоданчике, чтобы заполнить лакуны после того, как он отдал деньги своему другу.

Оба они должны были продолжить свой путь. Один двинулся на север, другой – на юг, но каждый из них навсегда сохранит воспоминания о том, что они пережили вместе. А может быть, однажды им снова удастся встретиться? Мактуб. Может быть, это предначертано? Ведь мир так мал, как носовой платок из индийского шелка.

Индийский писатель сидел на заднем сиденье такси, которое везло его в аэропорт. Предыдущее такси в Париже было своего рода отправной точкой его невероятного приключения. Это же, с гораздо менее удобными сиденьями, но шофером, не стремившимся его убить, завершало эту историю.

Решено. Индиец садится в первый самолет на Париж, встретится там с Мари, согласится пойти пропустить с ней стаканчик или купить в ИКЕА лампы, не станет выдергивать руку, если она начнет ее гладить, и будет проводить вечера, созерцая ее прекрасные загнутые ресницы, которые будут трепетать в такт его сердцу. Он расскажет ей секреты всех фокусов, какие она пожелает, перепишет финал романа, положив голову, закружившуюся от любви, ей на плечо.

В Ливии ему больше нечего было делать. Впрочем, ему вообще там нечего было делать, как дубу, который в один прекрасный день пересадили в пустыню Сахара. А главное – ему больше нечего было делать в Индии. Для нового Аджаташатру Кауравы Патела там не было места. Он сбросил кожу, как кобры, которых он заклинал всю свою жизнь. В Кишанйогуре он оставил свою старую кожу жулика. Он не мог больше туда вернуться и признаться, что до сегодняшнего дня его жизнь была просто маскарадом. Он не сможет уже вернуть людям надежды и иллюзии, которые у них украл. Они ничего не поймут. Да, Аджа вернулся, но он больше не факир, он хочет расстаться с одеждами, похожими на гигантские детские пеленки, – он хочет носить красивые рубашки.

На самом деле у него никогда не было особых способностей. Все, на что он был способен, – это просто выманить у вас деньги. Забрать то немногое, что вы скопили. Он не превращает воду в вино, не излечивает рак, он такой нежный, что не выносит, когда у него берут кровь для анализа, – тогда представьте себе, каково ему воткнуть вилку в язык! Ах, вы уже видели, как он это проделывал? Да, но язык-то был из резины!

Нет, он действительно не мог туда вернуться. Он должен был начать новую жизнь где-то в другом месте, вдали отсюда. Там, где он не рискует встретить ни единого жителя своей деревни. Он позвонит Джамлиданупу и Сиринг, как только приедет, и все им объяснит. Конечно, это будет нелегко, но они поймут. Он пошлет им тридцать пять тысяч евро. Им и всей деревне, чтобы они выбрались из нищеты. И тогда они действительно поймут. А себе он оставит десять тысяч евро, себе и Мари, отныне нужно было думать о них двоих. Это будет их ковер-самолет в новую жизнь.

Честную, нормальную, достойную.

И конечно, в ней будет любовь. Наверняка.

Но когда он приехал в аэропорт Триполи, все планы, которые он мысленно построил, рассыпались как карточный домик. Последний самолет в Руасси-Шарль-де-Голль улетел накануне, а следующий будет только через два дня, а может, и позже – пока взлетную полосу не очистят от занявших ее повстанцев.

В старину индусы-пустынники использовали чалму, чтобы измерить глубину колодца. Впервые за много лет Аджаташатру снял свою, чтобы измерить глубину своего горя.

На то, чтобы очистить две бетонные взлетные полосы в международном аэропорту Триполи, ушло больше времени, чем предполагалось. Пришлось ждать пять дней. Пять нескончаемых дней, в течение которых Аджаташатру сидел, запершись в гостиничном номере, и выходил только для того, чтобы купить что-то перекусить. Когда ты влюблен, есть не хочется. А еще меньше хочется есть, если ты влюблен и находишься в стране, где идет война. Тогда можно вполне довольствоваться чипсами, конфетами, плитками шоколада. И еще хорошая горячая ванна.

Наверное, вы подумали, что, имея такие деньги, он вполне мог позволить себе лучшие рестораны в ливийской столице. Тогда зачем проводить пять дней, не выходя из аэропорта? Именно потому, что беспорядок, царивший в городе, не пробуждал у иностранца желания разгуливать по улицам с карманами, полными денег, в поисках гастрономического заведения. На улицах почти не было танков, и военные не заставляли иностранцев садиться на огромные рыболовецкие суда, чтобы высаживаться на итальянском побережье, как это было несколько месяцев назад, но Евродиснейлендом это тоже нельзя было назвать… А потом, то, что Аджаташатру Кауравы Пател увидел в порту Триполи, надолго врезалось в его память. Юный африканец, сползающий по стене, плача от бессильной ярости после того, как его ограбили рэкетиры. Нашел ли он деньги? Как использовал их? Где он сейчас? На эти вопросы никогда не будет ответа, но индиец хотел бы думать оптимистически.

После его ежедневных посещений терминала аэропорта стоявший там автомат по продаже сэндвичей постепенно пустел.

Оказавшись оторванным от мира, словно на необитаемом острове, индиец стал вспоминать, что он пережил за последние дни. Свое безумное бегство, приведшее его на эту землю. Эти странные события, сделавшие из него другого человека. Пять ударов электрошока, пережитые им в ходе этой авантюры. Если твоя жизнь не была переполнена событиями, то быстро становишься философом, получив в один прекрасный день сто тысяч евро.

Сначала при виде такой суммы он испытал недоверие, поскольку если жизнь чему-то его научила, то тому, что подарки никогда не валятся с неба просто так, ни за что ни про что. И по крайней мере, что за них не нужно платить фелляциями. Как минимум. В мире полно жуликов, обманщиков, подлецов, таких как он сам. Мир – огромная арена для охоты. Он знал об этом не понаслышке, поскольку сам был хищником.

Но когда он увидел свой номер в Риме, эту предоставленную ему роскошь, за которую никто не требовал ничего взамен, потом эти сиреневые банкноты, полученные за несколько строк, написанных на рубашке, он понял, насколько человек может быть щедрым. Ему оказали доверие. Софи Морсо, актриса и мировая кинозвезда, уделила ему часть своего времени, занялась его делами, помогла ему. Надо будет ее поблагодарить, объяснить причину своего бегства. Он напишет ей длинное письмо, как только окажется в Париже.

И наконец, мир состоит не только из жуликов, обманщиков, подлецов. И его последние встречи научили его, что вместо того, чтобы по-мошеннически отнимать у людей деньги, гораздо полезнее отдавать их и творить вокруг добро. Если бы он услышал эту мысль от кого-то другого, то счел бы ее тошнотворно-приторной, морализаторской и крайне демагогической. Но она была справедливой. Он вспомнил взгляд суданца, которому вручил сорок тысяч евро. Он никогда не забудет его глаз. Ни глаз Мари.

Мари.

Скоро.

Каждый вечер, когда раздавались пулеметные очереди, изрыгавшие где-то рядом смерть, он ложился спать с мыслью о ней. Как только он засыпал, чемодан, который он крепко сжимал в руках, принимал форму узких бедер француженки и погружал его в самые сладостные сновидения.