Е
Испания
Проходя мимо огромных застекленных ниш зала прибытия в аэропорту Барселоны, Аджаташатру подумал, что как-то внезапно постарел. Огромные серые круги под глазами, словно бессильно опавшие скобки, подчеркивали глазницы. «Это путешествие скоро лишит меня последних сил, – подумал он. – Мне нужна хорошая кровать».
Он уже вовсе не был похож на богатого индийского промышленника. Скорее напоминал истаскавшегося беженца, и теперь стало ясно, почему допрашивавший его полицейский не поверил в его историю с ИКЕА. На его месте он бы тоже не поверил.
Большие часы в зале показывали ровно двенадцать. В целом это означало свободу, поскольку иммиграционные службы Испании почти не смотрели его документы, когда британские сопровождающие передавали мигрантов из рук в руки, и так так не к чему было придраться, они нехотя направили его вместе с тремя другими счастливцами к ближайшему выходу.
Часы также указывали, что в это время Аджаташатру должен был находиться в аэропорту Руасси-Шарль-де-Голль, в нескольких тысячах километров отсюда, ожидая полета назад в Индию и прижимая к груди коробку, где находилась новая кровать с гвоздями.
Но все это было в другой жизни.
Двигаясь по новенькому первому терминалу по направлению к зоне выдачи багажа, куда попадаешь все равно, даже если нет чемодана, индиец дал себе слово никогда больше не совершать ничего незаконного. Он вспомнил слова Мари: «Как приятно встретить искреннего человека, такого естественного, как вы. Человека, который делает добро и сам источает его». Он вспомнил об исповеди Вуиража, руководителя суданских «Джексон Файв», которого оставил в зоне контроля вместе с Кугри, Базелем, Мохаммедом, Ниджамом и Амсалу (у них не было документов, и им придется еще долго пробыть там). Они расстались, горячо обнявшись и пожелав друг другу счастливого пути. «Мактуб, – сказал Вуираж, – решено. Мы должны встретиться».
Они снова будут пытаться попасть в Соединенное Королевство. Они верили в эту землю обетованную, как первые поселенцы поверили в Америку, едва завидев на горизонте ее очертания. Они проедут по Испании, пересекут Францию и останутся в Кале, дожидаясь отъезда, спрятавшись среди ящиков с ростбифом или капустой.
– А ты что будешь делать? – спросили они его.
– Я? Еще не знаю. Осмотрю Барселону, раз уж я здесь. Правда, у меня в кармане ни гроша.
Он воздержался и не стал сообщать другу, что постарается сделать что-то хорошее, что эта история изменила его, что он тоже хочет найти кого-то, кто нуждается в помощи и щедрости.
Он также не стал озвучивать мысли о Мари и все безумные планы, роившиеся в его голове.
Как бы невероятно это ни выглядело, именно лелея высокие мысли о любви, сострадании и братстве, наш факир столкнулся нос к носу с шофером парижского такси, которого он обжулил накануне в тысячах километров отсюда. Тот был в сопровождении двух девиц, с виду проституток, и смотрел на него, явно испытывая дикое желание убить.
* * *
Первое, что сделал Гюстав Палурд, налетев на индийца, – посмотрел на него, испытывая дикое желание убить.
– Payo,я знал, что когда-нибудь тебя встречу!
Шофер такси ничуть не удивился, увидев индийца здесь, в Барселоне, хотя три часа назад представлял себе, что тот находится в Англии, все еще запертый, как крыса, в фургоне грузовика, направляющегося к самым северным широтам земного шара. Он был импульсивен по натуре, и поэтому его гнев часто опережал логику и способность анализировать события.
Не нужно быть ни королем логики, хотя Аджаташатру всегда блистал в этом предмете, ни говорить по-французски (язык разгневанного цыгана), чтобы понять, что наш факир не должен долго оставаться на месте. Но у него не было времени даже пошевелиться.
– Убью тебя! – закричал Гюстав, который и впрямь хотел его убить.
Сказав это, он запустил ему в голову сумку-холодильник, которую только что снял с багажного конвейера.
– Обожаю его пирсинг! – закричала в ту же минуту его дочь, которой было строго запрещено себя уродовать.
– Кто это? – просто спросила его жена, которая впервые видела этого человека в чалме, с матовым лицом и усами, высокого, сухопарого и узловатого, как дерево.
Но, быстро поняв, что он не входит в круг друзей семьи, она поддержала мужа в его смелом порыве и двинула незнакомца под ребра своей увесистой крокодиловой сумкой из кожи теленка.
Аджаташатру, удивленный молниеносной атакой этих цыганских баронов на отдыхе, не смог увернуться и ощутил щекой удар семикилограммовой пляжной сумки-холодильника, а боком – ридикюля из крокодила. Будучи худосочным по природе, он отлетел, как перышко на ветру, на конвейерную ленту, на которой крутился багаж с Майорки. Минуту лежал не двигаясь, скорее стратегически (изображая труп), нежели от боли (хотя…), между детской коляской и горой ящиков с надписью «D’ensaïmadas» (не знаете, что это такое? Он тоже не знает). Но когда индиец незаметно приоткрыл глаза, на случай, если цыган только этого и дожидается, чтобы нанести новый удар сумкой-холодильником по лицу, то понял, что перестарался, притворяясь мертвым.
Точно как в «Алисе в Стране чудес», факир попал в Зазеркалье, вернее, на склад багажа. Машина, изрыгавшая чемоданы, заглотнула его, как самый банальный предмет, уже совершивший один круг по конвейеру, но не нашедший желающих завладеть им.
Он почувствовал, как саднит лицо.
Осторожно коснулся щеки. Огромное количество крохотных кристалликов льда, наверняка вылетевших из сумки, забились в шрамы, оставленные его гнойными подростковыми прыщами, которые изуродовали в юности его лицо.
Левая сторона застыла от холода, как будто ему на голову упал холодильник, что, по сути, так и было, или будто он получил удар утюгом, который долго держали в леднике, – вообще-то, должен признать, это очень странное сравнение.
«Будь все проклято!» – внезапно подумал он. Даже если ему удалось сбежать от этого сумасшедшего и его тигриц, худшее, наверное, ждало его впереди.
Он действительно оказался в зоне контроля огромного европейского аэропорта, куда вход был запрещен, а это не соответствовало его обещанию встать на правильный путь.
Если бы в эту минуту здесь оказались полицейские, они наткнулись бы на дешевый вариант Аладдина, сменившего волшебный ковер-самолет на багажный конвейер. Не уступая в профессионализме своим британским коллегам и оправившись от удивления, согласно тем же международным соглашениям о повторном принятии в последнюю установленную страну пребывания, которые привели его сюда, они направили бы Аладдина, не успевшего даже перевести дух, куда-нибудь между Северным полюсом и Исландией только потому, что обнаружили бы у него на щеках кристаллики льда.
Итак, как преступник, желающий уничтожить слишком явные улики, факир начал яростно тереть лицо рукавом рубашки, пока конвейер неумолимо продолжал тащить его в лабиринты багажного склада.
* * *
Уже добрых пять минут Том Круз-Хесус Кортес Сантамария, сидя в своей стандартной красно-желтой машине для гольфа, принадлежащей авиакомпании «Иберия», смотрел на себя в зеркало заднего вида.
И хотя ему было всего двадцать восемь, он почувствовал, что как-то внезапно постарел. Огромные серые круги под глазами, словно бессильно опавшие скобки, подчеркивали глазницы. «Эти подработки скоро лишат меня последних сил, – подумал он. – Мне нужен постоянный контракт».
Когда он въезжал в багажный склад, к нему бросился человек с сумкой-холодильником в руках. С ним была женщина в цветастом пеньюаре, которая, казалось, только вышла из ванны, и девушка с замашками профессионалки, которые обычно попадались ему на обочинах дорог, когда он ехал с работы.
– Сеньор, машина проглотила мой чемодан, – сказал человек на хорошем испанском с легким французским акцентом.
Твердо решив, что на этот раз индиец от него не уйдет, Гюстав не мог придумать ничего убедительнее, чтобы попасть на склад. Его огромный пивной живот и плохая физическая подготовка мешали ему улечься на ленту конвейера и последовать за неприятелем.
– Подождите немного, он снова появится, – ответил сотрудник багажной службы, которому надоело отвечать на дурацкие жалобы пассажиров, если он, к своему несчастью, оказывался по эту сторону терминала, – лента сделает полный круг.
– Знаю-знаю…
– Тогда тем более…
– Да, но проблема в том, что малышка устроила нам гипо! – сымпровизировал водитель парижского такси, видя, что его план «А» не сработал.
– Гипо? Нехорошо говорить, что такая миловидная девушка похожа на гиппопотама!
Польщенная Миранда-Джессика слабо улыбнулась и опустила голову, зардевшись. Молодой испанец был так привлекателен в своей синей униформе. Даже больше, чем Кевин-Жезю.
– Гипогликемия! – поправился цыган с перепуганным видом. – У моей дочери диабет! Ей нужно немедленно сделать укол, чтобы повысить уровень сахара в крови. А лекарство глюкаген в чемодане. – Ему всегда хотелось использовать эту реплику из своего любимого американского сериала «Срочно». И вот долгожданный день наступил.
– Даже не скажешь, что ей так плохо, – возразил сотрудник багажной службы, который не утратил своей флегматичности, несмотря на форс-мажорную ситуацию.
Гюстав пихнул локтем Миранду-Джессику, которая тут же подняла голову и приняла самый страдальческий вид, на какой была способна.
– ОК. Я пойду туда, – согласился сотрудник багажной службы, поняв, что лучше уступить желанию пассажира, чем стоять и пререкаться с ним.
И к тому же девушка была миленькой.
И он завел машину.
– Я поеду с вами. Вы же не знаете, о каком чемодане идет речь, – разумно добавил Гюстав, опустив сумку-холодильник на пол, а свои толстые ляжки на пассажирское сиденье.
Том Круз-Хесус Кортес Сантамария минуту рассматривал мужчину, оказавшегося рядом с ним. Невысокий, лет пятидесяти, одет в дешевые черные брюки с застроченными складками и такого же цвета рубашку. Из-под воротника выбивалась толстая золотая цепь (на такие пришвартовывают яхты) и густая седая поросль. Если бы не сумка-холодильник и манеры двух девиц эскорта, молодой человек мог бы побиться об заклад, что француз направляется на похороны.
Черт возьми, вот именно!
– Tu es Gitano, hermano? – спросил он, почти не сомневаясь.
– Ну да, черт побери! – ответил Гюстав, словно это было ясно как божий день, растопырив при этом свои пухлые пальцы, унизанные золотыми перстнями. – Да, я цыган.
– Так что ж ты раньше не сказал! – бросил ему Том Круз-Хесус Кортес Сантамария, сразу же повеселев, тоже растопырив свои длинные пальцы, унизанные золотыми печатками, словно это был их тайный приветственный жест.
И направил свой болид в сторону терминала. Он не станет медлить, если речь идет о спасении прекрасной цыганки.
* * *
В порыве любопытства Аджаташатру открыл одну из таинственных картонных коробок, стоявших перед ним на ленте, на которых красивыми красно-золотыми буквами было написано «Ensaïmada mallorquina».
К его великому изумлению, речь шла о разновидности большой сдобной булочки, что-то среднее между улиткой и прической принцессы Лейлы, – в диаметре примерно равной старинной виниловой пластинке на тридцать три оборота.
Он отломал кусочек, попробовал и нашел ее чертовски вкусной. Приятно съедобной. Тесто было слишком мучнистым и вязким, но это можно было исправить, если запить водой. Проблема заключалась в том, что воды-то и не было.
Пока он задавался вопросом, как можно зарегистрировать горы булочек как обычный багаж, а грузчикам загружать их в самолет, не съев на ходу несколько штук, он услышал гул приближающейся машины.
Он быстро соскочил с конвейера. И очень вовремя, поскольку тот направлялся вглубь терминала, где факира, несомненно, поджидал парижанин со своей смертоносной сумкой.
Взгляд налево, взгляд направо. Ничего. Ничего, не считая коричневого кожаного чемодана размером с холодильник, проплывавшего в нескольких метрах от него по ленте, двигавшейся в противоположном направлении. Сказано – сделано, и он бросился к нему. По счастью, замка не было. Он расстегнул молнию, по-прежнему поглядывая по сторонам через плечо. Навстречу двигалась красно-желтая машинка. Водитель и пассажир, лица которых он не сумел рассмотреть, казалось, его не заметили.
Чемодан оказался переносным гардеробом, под завязку набитым одеждой. «Платяной шкаф!» – сказал себе Аджаташатру, и в его глазах промелькнуло недоверие. Размашистыми движениями он сорвал платья и костюмы с вешалок и бросил их в кучу на пол рядом с конвейером. Там были элегантные наряды, тончайшее белье, наборы дорогой косметики. Наверняка владелец – какой-то важный человек или богатый, а может быть, и то и другое…
Факир проскользнул в чемодан, держа в руке полбулочки на всякий случай, и заперся изнутри. Ему никогда еще не приходилось находиться в таком огромном чемодане, и впервые он не вывихнул плечо, как это случалось, когда на представлении он залезал внутрь своей волшебной коробки. Он вздохнул. По крайней мере, никто не будет протыкать чемодан длинными острыми саблями. Конечно, если француз не отыщет его здесь…
* * *
Тогда как плебс, этакая сороконожка в бермудах и босоножках, продолжал сновать между креслами и занимать места в салоне самолета, Софи Морсо, которая вошла первой, сидя во втором ряду, уже потягивала дешевое шампанское.
От проходившего мимо итальянца, который громко говорил и жестикулировал, каким-то образом отлетела крошечная соринка и попала прямо в зеленый глаз красавицы-актрисы. От вызванного этим раздражения из глаза выпала линза и тут же исчезла на синем ковровом покрытии.
Несколько минут молодая женщина ползала на коленях между креслами, перебирая ворсинки шерсти своими длинными тонкими пальцами, пока к ней на помощь не подоспела стюардесса. Это делу не помогло, и Софи Морсо должна была признать горькую реальность: она стала одноглазой. Вы согласитесь, что это немыслимо для актрисы, которая даже не снималась в «Пиратах Карибского моря».
В то время как пассажиры продолжали продвигаться на свои места, стюардесса, как лосось, двинулась против течения и несколько минут говорила на трапе с женщиной в форме и в желтом отражающем жилете, в большом, по самые уши, шлеме и с рацией в руках.
Было абсолютно необходимо разыскать чемодан марки «Луи Вюиттон», принадлежащий актрисе, и достать косметичку из наружного кармана.
К счастью, его еще не погрузили в самолет. Возле взлетной полосы начальник багажной службы объяснил девушке с рацией, что этот чемодан был объектом особого внимания, учитывая статус его владелицы (ведь не каждый день знаменитая красавица-актриса Софи Морсо летала их самолетом), и поэтому его не перевозили с остальным багажом в больших металлических контейнерах АКН. И он указал ей на великолепный кофр «Вюиттон» размером с небольшой холодильник (55 × 128 × 55 см), стоявший отдельно на специальной тележке.
Испанка порылась в наружном отделении, извлекла оттуда такую же, как чемодан, косметичку и закрыла его. Она впервые видела такой шикарный багаж. На свою жалкую зарплату, к тому же во времена кризиса, когда всем не до жиру, она никогда не могла бы купить себе такой. Ну, может быть, на самый худой конец, косметичку.
– О’кей, порядок, – сказал начальник багажной службы, которого сопровождали двое сотрудников, они перегрузили чемодан в единственный в самолете герметизированный отсек с вентиляцией и отоплением.
Если бы в недрах этого темного кофра Аджаташатру, затерянный между трусиками и куском булки, стал взывать к доброму гению, тот ответил бы громовым голосом Барри Уайта: «Факир, у меня для тебя две новости – хорошая и плохая. Хорошая – то, что тебя поместили в единственный в самолете герметизированный отсек с вентиляцией и отоплением, благодаря этому ты прибудешь в место назначения не в состоянии итальянского мороженого. Плохая – ты никогда не попадешь в Барселону, поскольку тебя погрузили на самолет, который должен взлететь через несколько минут в неизвестном направлении. Снова-здорово!»
* * *
Сцена продолжалась всего несколько минут, но, когда Гюстав Палурд и Том Круз-Хесус Кортес и так далее вошли в багажный склад, индиец исчез.
Гюстав, который чувствовал себя неловко из-за того, что соврал цыгану, сознался во всем сотруднику багажной службы, как только они сели в его машину. А правда заключалась в том, что он хотел набить морду иностранцу, который обжулил его на сотню евро. Молодой испанец, для которого не было ничего дороже кровных уз и который никогда не отказывался от возможности набить кому-то морду, присоединился к делу своего этнического собрата, не требуя дополнительных объяснений. К тому же он испытал облегчение, узнав, что хорошенькая девушка не страдала диабетом и ей не грозила опасность.
Таким образом, возбужденные этой импровизированной погоней, двое цыган шагали по извилистому коридору в поисках индийца, который осмелился оскорбить одного из них.
Гюстав не взял с собой сумку-холодильник, но ласково ощупывал в кармане свой складной нож «Опинель» с рукояткой из слоновой кости, который он только что с радостью достал из чемодана, выйдя из самолета. Если вор не вернет то, что должен с процентами, Гюстав без колебаний превратит его в решето.
Мужчины скоро достигли конца ленты, но по-прежнему не увидели никаких следов преступника. Мимо проходил сотрудник багажной службы, и наш испанец спросил его, не видел ли тот индийца, высокого, сухого, узловатого, как дерево, с усами и в белой чалме. Чего там, индийца, одним словом.
– Единственный индиец, которого я здесь вижу, – это он! – ответил мужчина, грозно указывая на Гюстава. – Что он здесь делает? Он не имеет права находиться в этом помещении.
– Знаю-знаю, но мы ищем чемодан с глюка… с сахаром для девушки, у которой приступ диабета, – соврал молодой цыган.
– А, – ответил служащий. И добавил через несколько минут: – А какое отношение к этому имеет индиец?
Том Круз-Хесус Кортес Сантамария не знал, что ответить. Но он понял главное: он никогда не получит постоянного контракта, если окажется замешан в такую историю. И дал задний ход.
Когда он уже собирался отвести француза в пассажирский терминал и забыть про этот неудачный эпизод, его внимание привлекла груда одежды, брошенной на пол возле одной из багажных лент.
Скорее из профессионального долга, чем из подозрения, он остановил машину и пошел подобрать ее. Это были прекрасные концертные платья, очень привлекательные гарнитуры весьма откровенного нижнего белья размера 36, заставлявшие предположить, что на их владелицу смотреть довольно приятно.
– Что это такое? – спросил подошедший шофер такси.
– Не знаю, можно подумать, что кто-то свалил все это сюда, даже не глядя. А это все-таки красивые шмотки. Они принадлежат кому-то богатому, или важному, или и то и другое. Во всяком случае, наверняка женщине, и, должно быть, смотреть на нее довольно приятно, если хотите знать мое мнение.
– Куда идет этот багаж? – перебил Гюстав невозмутимо, как старый индеец-сиу, которого не сбить с толку парой трусиков. Он указал на сумки и чемоданы, которые продолжали продвигаться по конвейеру.
Сотрудник багажной службы подошел к проезжавшей мимо тележке и прочел надпись на прикрепленной бело-зеленой этикетке:
– FCO.
– FCO? – повторил Гюстав, не понимая, что это значит.
– Этот багаж направляется в аэропорт Фьюмичино, в Рим.
* * *
Когда двигатели уже работали на полную мощность, а самолет взлетел, Аджаташатру тут же понял: 1) он находится в самолете; 2) чемодан, в котором он спрятался, оказался не среди прибывшего багажа, как он полагал, а среди отправляемого.
Судьба человека, который раньше никогда не путешествовал, со вчерашнего дня явно наверстывала упущенное. Говорят, путешествия формируют сознание ребенка, но если судить по интенсивности путешествий Аджаташатру, то скоро он совсем впадет в детство, если шкаф или чемодан становится самым эффективным средством передвижения, чтобы сохранить состояние молодости. Но, учитывая усталость и боль в спине, не было очевидно, что такое возможно.
Он прибыл в Европу двадцать четыре часа назад, но ему казалось, что прошла вечность. Он уже побывал во Франции, в Англии и Испании. А вечером окажется где-то еще. Будда больше не удерживает его. Обречет ли он его стать беженцем поневоле на всю оставшуюся жизнь? Или на этот раз высадит на твердую землю? Непонятно.
Он только мечтал, чтобы этот самолет не летел в Новую Каледонию. Он не представлял себе, как можно провести следующие тридцать два часа, скрючившись в чемодане длиной 1,20 метра, имея в качестве пропитания только половину булочки.
По крайней мере, он не перевернут вниз головой. Вот это было бы невыносимо. Его положили набок, что само по себе удобно для спанья, хотя коленями он касался рта. Он надеялся, что этот чемодан не станет его гробом. Прекрасным гробом марки «Вюиттон».
Ведь если бы даже, в отличие от других индийских факиров, соблюдавших тысячелетнюю традицию кремации, он пожелал, чтобы его похоронили, то мечтал бы, чтобы это случилось как можно позже. За обедом он выразил свое желание Мари. Никогда не знаешь наперед, что случится. Вдруг, например, террорист, опоясанный взрывчаткой, разлетелся бы на тысячу кусков в кафетерии ИКЕА, а женщина уцелела бы, она могла бы озвучить последнюю волю бедного индийца.
– Я-то предпочла бы, чтобы меня сожгли, – сказала ему француженка. – Я ужасно боюсь очнуться в гробу.
– А очнуться в урне не боитесь? – возразил ей тогда факир.
Мысль о том, что он может умереть, не повидав Мари, стала мучительной для Аджаташатру. Он представил себе ее улыбку, ее красивые руки, лицо, как у фарфоровой куклы. Он дал слово позвонить ей, когда доберется до места назначения, где бы оно ни было.
«Позволь мне уцелеть, – молил он, – и я стану творить добро, стану благородным человеком».
А в эту минуту Будда ответил ему негромким лаем.
* * *
В том же отсеке находилась собака. Судя по ее жалобному поскуливанию, она не была постоянным клиентом компании, frequent flyer.
Своими ловкими пальцами Аджаташатру вслепую нащупал замочек, который он защелкнул, закрывая за собой чемодан. Если он смог запереться изнутри, он сможет так же его открыть.
Через несколько секунд он вызволил свое тело из чемодана – так вылезает из кожуры перезрелый банан. К счастью, багажа в отсеке было не так много, и он сумел открыть крышку. Освободившись наконец, он минуту разминал ноги и растирал поясницу и икры. «Путешествия формируют сознание ребенка, – подумал он, – хорошо, если не деформируют». Оказаться в позе зародыша в чемодане после бессонной ночи, проведенной в камере задержания, – это, мягко говоря, не лучший способ сохранять здоровье.
Индиец выпрямился, но слишком низкий потолок, не приспособленный для людей высокого роста, вынудил его согнуться пополам. Он решил медленно, по-кошачьи, продвигаться к тому месту, откуда раздавался скулеж. Но продвигаться по-кошачьи к собаке – оригинально само по себе.
В отсеке было темно, Аджаташатру приближался наугад. Каждый раз, когда он натыкался на НИП (неидентифицированное препятствие), он отодвигал его в сторону или обходил, в зависимости от веса.
Скоро он оказался возле двух блестящих глаз, которые, не мигая, смотрели на него в потемках. Он очень любил животных. И не боялся их. Когда проводишь самые нежные годы в компании кобры, уже не боишься других животных, а тем более собаку, лучшего друга человека.
Аджаташатру сунул в клетку оставшийся у него кусочек булочки.
– Тихо-тихо, – все-таки сказал он на всякий случай, если животное предпочтет булочке человечину.
Тогда он почувствовал, как его пальцы жадно лижет длинный влажный и холодный язык, по фактуре напоминающий телячий эскалоп (то есть коровий, священное).
Грустные повизгивания смолкли. Кажется, собаку успокоил не столько кусочек булочки, сколько неожиданная компания.
– Ты не знаешь, куда мы летим? Потому что я даже представления не имею. Вообще не знаю, движемся ли мы на юг, север, восток или запад. Летим над морем или над горами. А потом, я тут не совсем легально. Во всяком случае, сомневаюсь, что испытаю здесь синдром страха, когда самолет снизит скорость или остановится. Ведь полиция в Европе не останавливает все же самолеты в воздухе, а?
Собака, которая была незнакома с темой, не ответила.
В темноте отсека все чувства индийца обострились, словно он по-прежнему был заперт в шкафу, как во время поездки на грузовике в Великобританию. И к его великому огорчению, обоняние обострилось тоже. Запах грязного животного щекотал ему ноздри, но он скоро понял, что запах идет не из клетки, перед которой стоял. Он шел от него самого. Если наш факир не был стойким к усталости, голоду и жажде, то на мытье это как раз не распространялось. Ему случалось не принимать душ неделями. Если за эти два дня у него не было возможности помыться, то за пять, предшествующих путешествию, он легко мог это проделать. Но уже давным-давно ему и в голову не приходило провести губкой по лицу. Последний раз вода лилась ему на голову во время дождя. Но в пустыне Тар дождь идет не часто, уж поверьте мне!
Сиддхартха Гаутама, Будда, целых семь недель медитировал под деревом бодхи. Разве он принимал душ?
Поскольку у него было время и никто не мог ему здесь помешать, Аджаташатру сел на металлическом полу в позе лотоса напротив блестящих глаз и начал медитировать о своей новой жизни – жизни благодетеля и порядочного человека, которая ждала его впереди. Он только что отдал булочку собаке, но разве этого достаточно, чтобы полностью измениться? Кому же он мог помочь? И как именно?
* * *
Факиру часто хотелось писа́ть.
Идей у него было предостаточно. Плюс богатое воображение. Возможно, его бурная жизнь тоже играла какую-то роль. Во всяком случае, это бьющее через край воображение хорошо помогало ему, когда речь шла о новых фокусах, чтобы сделать реальное нереальным, а возможное – невозможным.
Однако он никогда не переносил свои истории на бумагу. Переход к действию, видимо, труднее, чем он думал, и он всегда откладывал этот момент.
А может быть, этот день настал? А может быть, именно этой достойной и благородной деятельностью и следует заняться, чтобы начать новую жизнь – жизнь писателя? Разумеется, официально не признанного. Он не мог представить себя сидящим на тротуаре, с привязанной к спине пишущей машинкой, в ожидании, чтобы какой-нибудь прохожий заказал ему сочинить любовное письмо. Нет, у него были амбиции стать автором бестселлеров. Это было разумнее, чем танцевать фокстрот или стать жокеем. А если не получится, всегда оставалась возможность продавать в Париже Эйфелевы башни.
– Как ты думаешь, дружище? Смогу я стать писателем?
Собака пролаяла три раза.
Аджаташатру понял это как: «Думаю, это отличная идея, приятель, вперед!»
* * *
Итак, на обложке будет изображена старая желтая машина с надписью «Такси» по бокам, мчащаяся на полной скорости по улицам Нью-Дели. И два персонажа. Шофер, бородатый толстяк со взлохмаченными волосами. И молодой человек на костылях, который стремительно пересекает улицу перед машиной, несмотря на то что ограничен в движениях.
Аджаташатру улыбнулся в темноте.
Безумный водитель – это было несколько романтизированное воспоминание о парижском шофере такси с его сумкой-холодильником, а сам он был воплощен в образе инвалида, перебегавшего через дорогу.
Заглавие будет что-нибудь вроде «Бог ездит на такси».
Теперь, когда у него уже имелись обложка и заглавие, факир был полностью готов начать писать роман. Ведь именно так, кажется, и начинают?
Тогда он снял рубашку, достал деревянный карандаш ИКЕА и принялся излагать на ткани, в темноте историю, порожденную его воображением.
* * *
Глава первая
Он плохо понимал, почему в самолет нельзя проносить с собой вилку, ведь можно убить и шариковой ручкой. Он плохо понимал, почему в салон самолета нельзя проносить с собой нож, хотя пассажирам бизнес-класса выдают металлические, чтобы они могли есть на подносе, не теряя достоинства. На самом деле он плохо понимал все эти меры безопасности, ведь можно убить и голыми руками. Если следовать этой логике, наверное, лучше было бы перед посадкой ампутировать пассажирам руки – это ведь тоже опасное оружие? Или перевозить их в багажном отсеке – как животных, подальше от притягательной кабины пилота?
(Как эту собаку, которая слушает сейчас мою историю, а ее блестящие глаза – единственный ориентир в кромешной тьме? Книга «Бог ездит на такси» расскажето нравственных терзаниях молодого террориста, слепого камикадзе, афганца, отзывающегося на имя Валид Наджиб, за несколько минут до посадки в самолет по направлению к Соединенному Королевству. Почему слепого? Наверное, потому, что сам я в эту минуту нахожусь в темноте. Ведь в принципе пишут о том, что знают. Сцена будет происходить в аэропорту Коломбо в Шри-Ланке, террорист выберет его отправной точкой, чтобы не вызывать подозрений. Итак, продолжаю.)
Мужчина все больше и больше нервничал, все время откладывая проход через металлоискатель, отделявший его от зоны контролируемого доступа, он пошел и заперся в туалете. В действительности он спрятал в своей полой белой трости такое количество взрывчатки, что ее хватило бы, чтобы взорвать в воздухе самолет, на котором он полетит. Слепые подозрений не вызывают.
Он прекрасно разработал свой план, но его охватил непреодолимый страх. Не страх смерти, поскольку он истово верил в свое дело и умереть за него было бы огромным счастьем. Его терзал страх, что его арестуют до того, как он сможет привести в исполнение свой план(синдром грузовика, который замедляет ход и останавливается?).
Но он все продумал. Уже полгода он оттачивал каждую деталь своего последнего путешествия. Ему удалось раздобыть фальшивый паспорт гражданина Шри-Ланки, который выглядел как настоящий, и такую же британскую бизнес-визу на короткий срок. На нем был сшитый по мерке серый костюм, в руках небольшой портфель-дипломат с документами, относящимися к его вымышленной фирме, банка особой краски, которую он должен подарить автомобильной компании «Уоксхолл», английский вариант «Опеля». Он также вез образцы последних красок, которые его предприятие выставило на рынок, среди которых были «красная пума» и «синяя черепаха». Тысячи нюансов цветов. Слишком много для слепого! Его сценарий был обкатан, отскакивал от зубов, был на кончиках пальцев, как шрифт Брайля, на случай, если ему будут задавать вопросы. Он сделал все, что было в его силах. Остальное – воля Аллаха.
Не снимая черных очков, он ополоснул лицо водой. Если бы он не был слепым, то увидел бы в зеркале, висевшем в туалете, старого, элегантного, гладковыбритого господина. Ничто не указывало на то, что он собирается взорвать самолет в воздухе над Аравийским морем, вскоре после взлета.
Валид Наджиб пощупал стены и вытащил из большой металлической коробки несколько бумажных салфеток, которыми вытер руки. Потом он решительно направился в зону контролируемого доступа, он знал этот маршрут как свои пять пальцев. Его трость обследовала здесь каждый квадратный сантиметр. Десятки раз он ходил по этим плитам, сначала в сопровождении, потом один.
Наконец он добрался до одной из двух очередей, которые вели к контрольному устройству, и извинился перед ожидавшим там пассажиром, которого на ходу толкнул. Сначала он снял пояс. Служащий аэропорта помог ему избавиться от остального – пиджака и портфеля.
Наконец через несколько секунд подошла его очередь пройти через металлоискатель.
(Хорошо, у меня есть начало. Продолжим. Собака пролаяла три раза, чтобы сообщить, что именно этого она и ждет.)
Глава вторая
История продолжилась в небольшой шри-ланкийской тюрьме. Наш слепой террорист попался с поличным и без лишних слов приземлился именно здесь. Его не приговорили к смерти, но провести жизнь в этой вонючей берлоге было не лучше.
Валиду Наджибу выдали одеяние – бхикку, которое когда-то, наверное, было красным, но после многочисленных стирок стало оранжевым, как в Гуантанамо.
Афганец узнал, что это была тога, которую носили местные монахи, а узникам ее давали для очищения души. В любом случае то, что она была застиранного красного цвета, для него не имело никакого значения, поскольку он все равно никогда не сможет ее увидеть.
В его наборе вновь прибывшего также лежало жесткое полотенце, десять маленьких кусочков мыла (если в душе они падали на пол, подбирать их не рекомендовалось) и пластмассовая гребенка.
Итак, в тот же день он оказался в семиметровой камере. Поскольку он был старым и слепым, его поместили всего лишь еще с одним заключенным. Остальные ютились вчетвером, а то и впятером. Здесь не хватало мест на всех.
Его сокамерника звали Деванампия.
– Как Деванампия Тисса – царь Шри-Ланки, основатель Анурадхапура. Очень приятно, чужестранец.
Шриланкиец вежливо протянул руку вновь прибывшему. Тот не отреагировал. Тогда, увидев его темные очки, Деванампия понял, что он слепой.
Афганец немного говорил по-сингальски, на языке, который щекочет нёбо, а его звуки похожи на отрывистые хлопки. Это облегчило первое общение. Затем Деванампия вбил себе в голову, что должен научить его этому языку. Свободное время у них было. И уже скоро они могли пускаться в длинные разговоры о мире, Боге и о том, что в нем должно звучать слово Божье.
Даже если шриланкиец не разделял радикальных мыслей своего напарника, то позволял себе высказывания о том, что люди должны руководствоваться верой и религией и что отсутствие духовности, от которой страдает Запад, может лишь расшатывать основы человеческого существования на Земле. На других планетах религии нет, и ясно, во что это вылилось: там нет жизни. Ясно как день!
Как-то утром, когда они возвращались из душа, слепой спросил у Деванампии, есть ли окно у них в камере. Шриланкиец подумал, что его сокамерник замышляет план побега.
– Я часто слышу шум города, машин, звонки велосипедов и чувствую запах перца с рынка. Тебе повезло: у тебя есть глаза и ты способен видеть мир таким, какой он есть. Не можешь ли ты описать мне, что ты видишь из окна? Меня это успокоит.
С этого дня Деванампия каждое утро рассказывал о том, что происходит снаружи. Он объяснил, что окно состоит из трех толстых перекладин, но все-таки через него видна рыночная площадь перед тюрьмой. В центре прилавки с брезентовыми навесами на случай дождливой погоды или жары. На огромных деревянных подносах раскладывают разноцветную еду. Вокруг постоянно кишат зеваки. На этой площади всегда царит оживление, и поэтому трудно представить, что всего в нескольких метрах за внушительными каменными стенами для сотни заключенных жизнь остановилась.
Слева на площади стоит большой дом, видимо принадлежащий кому-то богатому. Если встать на цыпочки, можно разглядеть краешек бассейна, где иногда, в чем мать родила, купается дама европейского вида с кожей ослепительной белизны. Но она почти сразу же исчезает за огромными деревьями, которые, наверное, посажены здесь, чтобы скрыть интимную жизнь обитателей и не давать волю воображению арестантов.
Справа находится вокзал, и часто оттуда доносится лязг тормозов проезжающих поездов.
А впереди, между тюрьмой и рынком, проходит широкий проспект, по которому двигаются всевозможные транспортные средства. Быки, впряженные в телеги, современные автомобили, рикши, грузовики с товаром, битком набитые автобусы – пассажиры гроздьями висят на окнах, лежат на крыше или теснятся на подножках. Велосипеды, куча велосипедов, на которых сидят по двое или по трое, мопеды из пятых рук, перепроданные сюда из Англии. И повсюду, куда ни посмотришь, люди, люди, люди…
Обладая удивительно богатым для человека его положения словарем, шриланкиец описывал каждый квадратный сантиметр пространства, которое открывалось из окна. Когда Валид просил объяснить ему значение какого-то слова, он прерывал рассказ и на несколько минут перевоплощался в учителя.
Афганец запоминал все.
Каждый день спрашивал, что происходит с европейской купальщицей:
– Она сегодня не плавает?
– Нет, уже несколько дней не показывается.
– А третий торговец справа, толстяк, даже отсюда видны его уши, продал все свои лепешки?
– Да. Его жена с длинной косой жарит новые на керосинке. Только бы волосы не спалила!
– Чувствую запах отсюда (лепешек, не сожженных волос). Мм… Так и хочется отломить кусочек.
Потом слепой шумно нюхал мерзкую разваренную картошку, которой их кормили, воображая, что это лепешки с перцем, испеченные женой торговца.
Так двое мужчин проводили время. Валид начал постигать сингальский, а Деванампия был счастлив вернуть вместе со зрением жизнь своему товарищу.
Так между ними установилось полное согласие.
Тюремная жизнь следовала ритму красочных и точных описаний Деванампии. А если шел дождь и рынок был закрыт цветными навесами, мешающими наблюдению, или по вторникам, когда рынка просто не было, слепой все же настаивал, чтобы сокамерник подробно описал ему вид из окна.
Однажды шриланкиец, поднявшись на цыпочки и крепко вцепившись в металлические прутья решетки, рассказывал Валиду о странном событии, происходившем снаружи:
– Мужчина лет сорока, усатый, одет в белую рубаху и бежевые брюки, на костылях переходил улицу (там сумасшедшее движение!), и вдруг старая желтая машина, похожая на нью-йоркское такси, поехала прямо на него. Видя, что машина не может остановиться, калека бросил костыли и побежал к соседнему тротуару, рядом с тюрьмой, и под машину не попал. Невероятно!
– Бог ездит на такси! – воскликнул Валид, которому запретили произносить имя Аллаха. – Это чудо!
Слепой потер ногу уголком тоги.
– Ну, – сказал он, – а что происходит сейчас?
– Вижу скопление народа, но поскольку это происходит на нашей стороне тротуара, то почти ничего не видно. Мешает сторожевая вышка. Во всяком случае, внизу какая-то суета. Даже охранники вышли на улицу.
– Отлично. Отлично, – прошептал слепой.
В тот день не произошло другого события, достойного интереса.
Глава третья
Гигиена в тюрьме практически не соблюдалась. Даже вода, льющаяся из душа, была темной и с примесью земли. В камерах водились тараканы, а заключенные без конца кашляли. В коридорах и местах общего пользования стояло зловоние. Уборные были постоянно засорены, а если нет, то из полных до краев унитазов на расколотые кафельные плитки выливалась желтоватая вода. Тогда заключенные в сандалиях или вообще на босу ногу шлепали по собственным экскрементам, как звери в клетке.
Однажды, когда двое мужчин вернулись с прогулки, куда их водили размять ноги, Деванампия, безостановочно кашлявший уже несколько недель, упал без сознания, как громом пораженный, на руки Валида.
Срочно позвали врача. Когда он пришел, то прямо на полу обследовал молодого шриланкийца. Потом вынул стетоскоп, грустно покачал головой, и двое внушительных молодчиков унесли тело, волоча его по желтоватой воде коридора.
Озабоченный Валид спросил у одного из заключенных, проходивших мимо, и узнал, что его друг умер.
(Не знаю, плачут ли слепые. Нужно уточнить. Если плачут, то Валид будет плакать. Долго. В этот момент собака пролаяла три раза, чтобы я продолжил рассказ.)
Итак, Валид плакал (уточнить).
В ту ночь он выплакал все слезы, скопившиеся у него на сердце. И даже в Афганистане слышны были его рыдания. Он только что потерял друга, единственного здесь, и снова вместе с ним лишился зрения. Теперь тюрьма быстро должна была превратиться для него в ад.
Глава четвертая
Валид Наджиб не успел привыкнуть к одиночной камере. Несколько дней спустя постучали, и толстая деревянная дверь заскрипела на шарнирах.
– Тебя не трогали, – сказал охранник, – но мест больше нет. Надеюсь, все будет нормально.
Он произнес эту фразу так, будто ему было что-то известно о вновь прибывшем, чего не знал слепой, и это ничего хорошего не сулило.
Когда дверь закрылась, воцарилась мертвая тишина. Ее нарушил афганец, словно отгоняя злой рок. Он представился, не забыв заметить незнакомцу, что он незрячий и тот должен сделать некое усилие, обращаясь к нему.
На эти слова тот ничего не ответил.
Соломенный матрас на одной из коек захрустел, как листья салата под острыми зубами. Видимо, человек лег. Скоро он заснул, поскольку до слуха Валида донеслось громкое дыхание, напоминающее рев медведя. Слепой подумал, что его новый сокамерник, должно быть, устал, и не стал его беспокоить.
Несколько часов спустя, когда принесли обед, тот проснулся и съел свою похлебку. Валид слышал, как он жует, потом рыгает – так громко, будто сам Валид находился прямо в его желудке. Он воспользовался этим, чтобы обратиться к нему:
– Простите, если я сказал что-то лишнее. Я слепой и не вижу выражения вашего лица. Если вы ничего мне не скажете, боюсь, я никогда не узнаю, с кем делю эту грустную обитель. Время пройдет быстрее, если мы познакомимся. Короче, я хочу сказать…
Тот не ответил.
Валид по-прежнему слышал, как невидимые ему зубы что-то пережевывают на фоне других звуков – характерного шлепанья сапог по грязи. Это его заинтриговало, он поднялся и стал шарить руками, пока не коснулся влажной кожи своего сокамерника. Тот перестал жевать.
– Кончай меня тискать, старый извращенец! – воскликнул мужчина по-сингальски, продемонстрировав при этом, что у него серьезные проблемы с дикцией. – Я и за меньшее могу придушить!
Валид тут же отдернул руку, словно обжегшись:
– Что вы, вы не так поняли! Я слепой. Я просто хотел привлечь ваше внимание, потому что с тех пор, как вы вошли, вы не сказали мне ни сло…
– Не трать время на болтовню, – перебил его шриланкиец невнятно, – я глух как пень.
Новость прозвучала как выстрел.
Вновь прибывший был солидным мужчиной двухметрового роста, с накачанными мышцами и заметным брюшком. Тонкие темные усики перечеркивали его лицо, словно говоря: «Из этого рта не вылетит ни звука». Но благодаря упорным упражнениям в артикуляции Таргин приобрел дар слова, несмотря на неутешительные прогнозы всех врачей, к которым он обращался. Поэтому Таргин уже не был немым, а только глухим – с этим он ничего не мог поделать.
Когда он вошел в камеру, его внимание сразу же привлек этот странный человек в солнечных очках. Этот аксессуар был неуместен там, куда солнце почти не проникало.
Черные очки и руки в постоянном движении придавали ему вид извращенца. Наверное, его посадили много лет назад в это гнусное место, он был вынужден воздерживаться сексуально, во всяком случае пока обжаловали приговор, за это время он отрастил длиннющие двухметровые усы и успел набрать сто восемьдесят килограммов в ожидании какой-нибудь привлекательной двадцатилетней девственницы.
А потом все прояснилось. Черные очки, продвижение ощупью по камере, белая трость, поставленная возле койки, – этого было достаточно, чтобы указать Таргину, который не отличался быстротой соображения, что его сокамерник был слепым.
«Глухой и слепой, – сказал он себе, – прекрасная компания!»
Когда наступила ночь и в коридоре зазвучали бубен и тарелки, которые сопровождали последнюю трапезу, Таргин поднялся с постели, подошел к слепому, который лежал лицом в потолок, губы у него шевелились, – похоже, он либо бредил, либо горячо молился.
– Меня зовут Таргин, – просто сказал он.
В результате гигант оказался неплохим малым.
(Ну, что дальше? Собака, быстро подай идею, ну-ка, полай!)
Очень скоро мужчины подружились, поскольку у обоих было общее свойство, отличавшее их от других заключенных и сближавшее между собой. Первый ничего не видел, второй ничего не слышал. Каким-то образом они дополняли друг друга. Один описывал то, чего не видел другой. То, чего не слышал один, другой писал на бумаге.
Впрочем, впервые Таргин видел, чтобы слепой умел писать. Одной рукой он касался краев картонки, чтобы не вылезти за край, а другой писал как можно мельче. Предложения разлетались во всех направлениях и складывались в затейливые виньетки.
Валид, который с каждым днем все больше горевал о потере Деванампии и думал о нем с ностальгией, повторил однажды Таргину странную просьбу, которую он как-то утром выразил своему старому сокамернику.
Он написал: «Опеши мне что ты видиш из этого акна».
Тысячи вопросов жгли губы Валида с тех пор, как умер его друг. В полубреду он произносил не молитвы, как думал Таргин, но рассказывал о том, что ему описывал Деванампия, слепой все запоминал и пересказывал самому себе, чтобы обрести иллюзию зрения, – он испытал ее в первые месяцы своего заключения.
Таким образом, в этот первый весенний день гигант прочел слова, нацарапанные Валидом на куске картона. Если афганец правильно говорил по-сингальски, то с орфографией дело было плохо.
– Ты пишешь лучше, чем многие сингальцы, Валид. Есть ошибки, но все понятно. Но я как раз не понимаю, чего ты хочешь. Объясни, и я выполню твое желание.
Таргин иногда произносил те же слова, что добрые джинны в восточных сказках, которые появляются, стоит потереть лампу. Вместо ответа, слепой постучал указательным пальцем по картонке, чтобы подчеркнуть то, что он написал.
– Окно выходит на стену, – сказал гигант, – на кирпичную стену. Ничего не видно.
На мгновение слепой оцепенел.
Что?
Можно сказать, что чья-то невидимая рука обратила его в каменное изваяние.
Потом он медленно опустил голову.
Весь мир рухнул.
Он понял, что его бывший товарищ по камере все выдумал с одной целью – доставить ему удовольствие. Проявление альтруизма, бескорыстия. Проявление любви, братства, дружбы.
(Хорошо, я писал на груди рубашки, на рукавах и только что закончил писать на спине. Если я правильно рассчитал, места больше не осталось. К тому же не знаю, что еще добавить. Нужно пересмотреть с точки зрения стиля. Но для первого романа неплохо…)
* * *
Гордость за то, что он сумел выразить словами свои мысли, была третьим электрическим разрядом прямо в сердце, который факир испытал с начала своего приключения. Он знал, что у него получилась красивая история, и остается только перенести ее на бумагу, чтобы она превратилась в книгу. Он пообещал себе написать все это, как только попадет к месту назначения, где бы это ни было. Конечно, сперва он позвонит Мари. Он просто умирал от желания.
