Книга: Отель «Пастис»
Назад: Глава 18
Дальше: Глава 20

Глава 19

Четыре часа, солнце все еще нещадно палит. Эрнест рад, что наконец-то удалось сбежать с террасы, где он обсуждал вопросы диеты с гостем-вегетарианцем из Дюссельдорфа, и укрыться в прохладе кабинета позади конторки портье. В отеле наступила сиеста: после обеда уже убрано, столики накрыты к ужину, у бассейна, изредка переворачиваясь, словно цыплята на вертеле, жарились ряды обнаженных тел. До шести ничего серьезного. Отпустив Франсуазу перекусить, Эрнест настроился просмотреть дневную почту, радуясь стопке писем с просьбами зарезервировать места. Сезон, подумал он, складывается вполне удачно.
Услышал мягкий вздох открываемой парадной двери, шаги и шумное дыхание. Отложив письма, поднялся из-за стола.
— Эй! — послышался голос. — Есть кто-нибудь?
Эрнест никогда еще не встречал такого крепко сложенного юного гиганта. Под два метра ростом, сплошные мускулы. Черные велосипедные шорты и темная от пота майка, украшенная надписью: «Техасский университет — четыре-пять счастливейших лет в твоей жизни». Коротко подстриженные светлые волосы, голубые глаза и широкая ослепительная улыбка, выставляющая напоказ безупречные ровные зубы, которые, по всей видимости, раздают только в Америке.

 

— Добрый день, — приветствовал Эрнест. — Чем могу помочь?
— Как дела? — произнес молодой человек, протягивая руку. — Бун Паркер? Ищу Саймона Шоу? — Как многие американцы, он заканчивал каждую фразу вопросительной интонацией — не поймешь, то ли спрашивает, то ли утверждает.
— Очень рад познакомиться, Бун. Мы тебя ждали. Меня зовут Эрнест. — Юноша тряхнул головой. — Мистер Шоу будет через несколько минут. Пожалуй, не помешает что-выпить. — Он поднял трубку позвонить в бар. — Чего бы ты хотел?
— Пару пива? Было бы здорово.
— Правильно, — одобрил Эрнест. — По одному в каждую руку.
Бун не отрываясь прикончил первую кружку и счастливо вздохнул.
— Уф, то, что надо! Я ведь на велосипеде приехал? — И, улыбнувшись Эрнесту, добавил: — Ну и горочки у вас тут?
Не спеша принявшись за вторую кружку, Бун поделился первыми впечатлениями о Франции, стране, по его мнению, потрясной, только вот он пока не познакомился с девочками. Все равно, так здорово побывать здесь — в главной стране велосипедного спорта, потому что это его страсть или, как он выразился, главный кайф. И еще любит готовить. Никак не решил, пойти ли по стопам Грега Лемона или Поля Бокюза. Словом, колеса против кастрюль и сковородок.
Эрнест не представлял этого дружелюбного юного гиганта склонившимся над плитой или нарезающим своими ручищами ломтики лука, но Бун объяснил, что это у него наследственное.
— Эрни, у меня папаша всю жизнь торгует едой. Еда у меня в генах? Я начал готовить с девяти лет, сперва яйца, полуфабрикаты и всякое такое. А теперь собираюсь заняться французской кухней. Знаешь, я уже было поступил в одну из кулинарных школ в Париже? Такое заведение, где тебе задницу надерут, если не сумеешь с привязанной сзади рукой приготовить томатную подливку. Мне страшно нравится у французов такая вот серьезная чушь.
— Тогда, юный Бун, — заметил Эрнест, — тебе нужно познакомиться с нашим шеф-поваром. Как у тебя с французским?
Бун почесал в затылке и пожал плечами.
— Так себе, самый элементарный? С испанским хорошо, но, кажется, с ним здесь далеко не уедешь. Надеюсь поднахвататься. — Допив пиво, взглянул на часы на стене. — Черт подери, надо ехать. В пять занятия.
— Скажу мистеру Шоу, что ты заглядывал.
— Лады. Рад был поболтать с тобой, Эрни. Бывай.
Стоя в дверях, Эрнест смотрел, как, встав на педали, Бун отправился обратно. Какой приятный парень, подумал он, по всей видимости, совсем не испорчен, чего можно было бы ожидать от сынка миллиардера. Правда, язык немножко не того. «Бывай»? Покачав головой, Эрнест вернулся в кабинет.

 

Раскрасневшиеся и чувствующие себя виноватыми после постели, Николь и Саймон, вернувшись в отель, стали свидетелями того, как Франсуаза с Эрнестом были буквально прижаты к стене маленькой разъяренной женщиной. Саймон ее узнал — жена излишне любопытного соседа. Его улыбка была встречена холодным кивком. У мадам были основания считать, что одна гостья отеля загорала фактически голой. Попытки Саймона изобразить ужас и убедить мадам, что это просто купальник телесного цвета, были прерваны появлением красного от гнева французского гостя. Он потребовал от Эрнеста предпринять что-то в отношении типа, несмотря на протесты, глазевшего из-за забора на его жену. Невероятно!
Когда до главных оскорбленных сторон дошло, что они стоят бок о бок, наступило минутное молчание, затем, отвернувшись друг от друга, они продолжили выкрикивать свое возмущение собравшимся представителям администрации.
— Impudent voyeur!
— Nudiste!
— Insupportable!
— Scandaleux!
Саймон со всей серьезностью, какую был способен изобразить, согласно кивая головой, проводил мадам к выходу, а Эрнест точно так же повел разгневанного мужа в противоположную сторону. Николь с Франсуазой невозмутимо удалились в кабинет. Когда несколько минут спустя вернулся Саймон, не было впечатления, что он одержал убедительную дипломатическую победу.
— Не вижу ничего смешного, — обращаясь к ним, сказал он. — Налицо кризис нравственности. Так сказала мне мадам.
— Что будем делать?
— Бог его знает. Я предложил сделать стену повыше, но она говорит, что та будет заслонять свет.
— Купите мужу лестницу покороче, — предложила, хихикая, Франсуаза.
— Конечно же, — постучал себе пальцами полбу Саймон. — Как здорово, когда под рукой логичный французский рассудок.
Саймон с Николь пошли искать Эрнеста. Он уже успокоил мужа при помощи тайного оружия гостиницы — бутылки шампанского на двоих и, довольно мурлыкая, поправлял сервировку в ресторане. Эрнест рассказал им о визите Буна Паркера — такой приятный юноша и так внушительно сложен. Затем достал из кармана письмо.
— Оно адресовано просто на отель, но, по-моему, это тебе, — сказал он, передавая письмо Саймону. — У тебя есть дядюшка в среде художников? Если есть, то ты хорошо его прятал.
Саймон посмотрел на исписанный крупным небрежным почерком лист бумаги с бланком «Пансионе Сан-Марко».
«Привет тебе, мой юный шельмец,
До меня сюда, где мы с музой, да еще 50 000 японских туристов любуемся божественными видами Венеции, дошла весть о твоем заведении. Писать здесь совершенно невозможно. Я мечтаю об обилии света и пространстве, аромате тимьяна и лаванды, хочу увидеть медового цвета загар, дикие скалы, вечно стремящиеся в потрясающую синеву неба. О, Прованс!
У меня достаточно средств на железнодорожный билет до Авиньона. Я сообщу о времени приезда, что позволит сделать соответствующие приготовления. Мне нет необходимости немедленно возвращаться домой в Норфолк, так что нам хватит времени возобновить наши родственные отношения, которыми я дорожу превыше всех остальных.
До скорого, как говорят у вас во Франции!
Любящий тебя дядя Уильям.
P.S. Некоторые из более-менее осведомленных критиков называют меня теперь „норфолкским Гойей“. Возражать им было бы с моей стороны ложной скромностью. Дорогой мальчик, найди обнаженных натурщиц. Мои кисти сгорают от нетерпения».
— Вздор, — бросил Саймон, передавая письмо Николь. — Кажется, я тебе о нем не говорил?
Николь, нахмурившись, прочла письмо.
— Не настолько известный, как бы ему хотелось. Видимся с ним раз в три-четыре года, и всякий раз он без гроша и в бегах от какой-нибудь вдовушки, которой обещал жениться… — Саймон помолчал, глядя на Эрнеста. — Нельзя надолго давать ему комнату. Еще подумает, что умер и попал в рай. Тогда мы от него ни за что не избавимся.
— В таком случае, дорогой, — заметил Эрнест, — надо подыскать ему вдовушку, а? Он как, презентабельный, твой дядюшка Уильям?
Саймон вспомнил, каким он видел дядюшку последний раз. Тот был похож на неубранную постель — ветхий вельветовый костюм, купленная на распродаже армейская рубашка, потрепанный галстук с эмблемой мэрилебонского крикетного клуба. От него разило виски и скипидаром.
— В обычном понимании нет. Определенно нет, Эрн. Но женщинам он почему-то нравится.
— Ага. Тогда есть надежда. Cherchez la veuve, Николь. — Эрнест указал на возвращающуюся с бассейна переодеваться к обеду пару. — Должен бежать. Сегодня у нас полный отель — весь Люберон прослышал о нашей славной мадам Понс.
В последний раз поправив скатерть на ближайшем столике, он скрылся на кухне.
— Вот тебе человек, — сказала Николь, — который нашел свое призвание. Он так счастлив. Знаешь, все от него без ума.
— Чудно. Мы с ним поменялись местами. Прямая противоположность тому, что было в Лондоне. У меня ощущение, что я должен проситься к нему на прием. Знаешь, что он мне сказал? «Нужно как-нибудь вместе пообедать и поговорить». Старый нахал, — засмеялся Саймон. — Именно это говорил ему в Лондоне я.
— Это тебя беспокоит?
Саймон поглядел на нее: легкая улыбка контрастировала с серьезным взглядом.
— A-а, привыкну.
Николь протянула руку, чтобы поправить помявшийся воротник рубашки. Как удается мужчинам ничего не делая нарушать порядок в одежде?
— Если тебя это беспокоит, нужно обсудить. Не будь до такой степени англичанином.
— Хорошо.
Хитро взглянув на нее, он взял ее за бедра и поднял, уткнувшись лицом под подбородок. Выходивший из кухни официант запнулся в дверях и, пробормотав: «Bon appetit», исчез.

 

Неудивительно, размышлял позднее Саймон, что столько людей мечтают стать владельцами ресторанов. Он оглядел террасу. Все места заняты; в свете свечей оживленные загорелые лица; улетающие к небу смех и разговоры; Эрнест, приседающий на корточки, чтобы клиентам, разговаривая с ним, не нужно было задирать голову, переходит от одного столика с удовлетворенными гостями к другому. Все выглядит так непринужденно. Наблюдая эту атмосферу веселого отдыха, невозможно представить, сколько усилий, управляемой кухонной суеты вложено в ее создание — порезанные и обожженные пальцы, пот, ругань, доли секунды на соус, что-нибудь пролито или рассыпано, но всегда, прежде чем выйти из этого хаоса на публику, снова невозмутимое выражение лица, твердая рука и заботливое внимание, неторопливость и терпение — критерий настоящего обслуживания.
Саймон попытался по лицам и поведению определить национальную принадлежность гостей. Группа плотно сложенных чрезмерно загоревших и увешанных драгоценностями мужчин и женщин, заказывающих бордо, а не местные вина, — это, должно быть, немцы. Преуспевающие, хвастливые, громогласные. За каждым окутанным клубами дыма столиком — французы, как и за каждым столиком, где не курят и пьют больше воду, чем вино, — американцы. Англичане щедро мажут хлеб маслом и заказывают самые тяжелые десерты. Швейцарцы едят аккуратно, не кладут локти на стол и с точностью часового механизма чередуют глотки вина и воды. Саймон с улыбкой смотрел, как Эрнест, успевая за всем уследить, скользит между столиками. Казалось, что он многие годы только и делал, что управлял рестораном. Как сказала Николь, человек, который нашел свое призвание. А вот человек, подумал Саймон, который все еще ищет себя.
Теперь, когда связанные с созданием и открытием отеля хлопоты остались позади, он испытывал разочарование. Эрнест и Николь крепко держали бразды правления, в гостинице устанавливался заведенный порядок, и единственным оставшимся без дела человеком был хозяин. Выдержит ли он следующие несколько лет, умасливая гостей и успокаивая возмущенную соседку? Чем такое занятие отличается от умасливания клиентов и общения с Зиглером и Джорданом? Разные масштабы, это верно, но техника та же самая: такт, терпение и словесное дерьмо.
Кивая и улыбаясь, Саймон прошел между столиками и поднялся наверх. В кабинете за бутылкой вина и кучей вечерних бумаг сидели Николь и Франсуаза. Ему здесь нечего было делать. Николь махнула рукой, чтобы он не мешал, и, послав воздушный поцелуй, сказала, что увидятся дома. Выйдя в вечернюю прохладу, он увидел, что в кафе еще горит свет, и пошел туда выпить стаканчик виноградной водки и посидеть в компании.
Сидевший за столиком у стены Амброз Крауч оторвался от номера «Санди таймс» за прошлую неделю. В стоявшем перед ним графине оставалось с полстакана красного осадка. Ему бы надо было что-нибудь съесть. Он злобно уставился в спину Саймона. В желудке было кисло от вина, к которому он не отрываясь прикладывался весь вечер.
— Сбежали от своих драгоценных туристов?
Обернувшись на голос Крауча, Саймон разглядел озлобленное лицо и отвернулся к стойке.
— Что так? Или теперь разговариваете только с богатыми немцами, а? Целуете задницу Фрицу за его деньги? — покончив с вином, захохотал Крауч. — Конечно, практика большая. Рекламные агенты это дело знают.
Саймон, вздохнув, подошел к столику. Крауч поднял голову.
— Патрон удостоил вниманием. Я польщен.
— По-моему, вы надрались. Не пора ли домой?
— Вы здесь не хозяин. — Повертев в руках пустой стакан, Крауч развалился на стуле. — Или это ваш следующий план? Со вкусом обновить старое кафе для туристов?
Саймон мгновение поколебался: не уйти ли? Но раздражение взяло верх. Он присел.
— Вы сами всего лишь турист. Только торчите здесь дольше других. Вы такой же местный житель, как и я, только к тому же еще и ханжа. Я имею в виду всю эту чушь об ужасах прогресса в вашей колонке. Прогресс хорош, если он вас устраивает.
— Неужели?
— Разумеется. У вас телефон, факс, электричество, полагаю, есть ванная. Это что, не прогресс?
— Как вы тогда назовете нашествие в эти деревни людей, которые переделывают на свой лад дома, чтобы жить в них от силы пару месяцев в году?
— Вы, я полагаю, предпочли бы, чтобы они сгнили. Вам не хуже меня известно, что молодежь уже давно покидает деревню, потому что предпочитает работать в городе, а не трудиться на земле. Без туризма некоторые из этих деревень вымерли бы.
— Где-то я все это уже слышал, — презрительно ухмыляясь, заметил Крауч.
— Между прочим, все это правда.
— Выходит, мы должны примириться с площадками для гольфа, модными лавками, безобразными виллами и автомобильными пробками — полагаю, вы имеете в виду это, когда говорите о спасении деревень от вымирания?
— Туризм — это факт жизни. Он может быть плохо или хорошо налажен, но его нельзя не замечать или надеяться, что он исчезнет.
— Как вам, мистер Шоу, известно, ко мне это не относится.
У Саймона кончилось спиртное и иссякло терпение.
— Согласен. Вы обливаете его грязью и за счет этого живете. Правда, порой вы даже не можете набраться смелости, чтобы подписаться под собственным мнением.
Крауч расплылся в нахальной пьяной улыбке.
— Не знаю, о чем речь. Есть и другие, кто разделяет мое мнение, что туризм — это эпидемия пошлости.
Саймон отодвинул стул и встал из-за стола.
— Где они проводят отпуск, эти другие? Или, испытывая превосходство, сидят дома?
Ненужный спор, думал Саймон, выходя из кафе, он мог бы его продолжить, только не с этим пьяным наглым журналистом. Он постоял, глядя в потемневшую синеву неба, и неожиданно признался самому себе, что разговор доставил ему удовольствие. Во всяком случае, какое-то разнообразие после бесконечных обменов любезностями, требуемых от профессионального хозяина. Кроме того, он заставил задуматься. Туризм превратил большую часть средиземноморского побережья в переполненный людьми и загрязненный отбросами ужас. Неужели он расползется по Провансу? Или какие-то уроки все-таки извлекли? В словах Крауча, пусть он сноб и любящий поучать других старый хрен, есть доля истины. Саймон улыбнулся. Ему грозит опасность стать благоразумным.

 

Бун Паркер взял за привычку почти ежедневно после полудня приезжать в отель, разрываясь между стремлением неотрывно наблюдать за работой мадам Понс на кухне и растущим желанием преодолеть языковой барьер, мешающий ухаживаниям за Франсуазой. Саймон с Эрнестом забавлялись, наблюдая, как те ходят вокруг да около, пытаясь отыскать мостик между техасским наречием английского и провансальским французского. Бун уже мог заказать пива на французском, а Франсуаза освоила необходимые «всего хорошего» и «как дела?». Как-то днем, когда они перешли в следующую ступень учебы, называя части тела, их занятия прервал телефонный звонок с авиньонского вокзала. Из Венеции прибыл дядя Уильям.
Саймон нашел его в станционном баре. Обмахиваясь потрепанной пожелтевшей соломенной шляпой, он потягивал пастис. На нем были вроде те же вельветовые брюки, в которых Саймон видел его в последний раз, только еще больше потрепанные и потертые, и мятый полотняный пиджак того блекло-кремового цвета, какой так любят пожилые англичане, осмелившиеся отправиться в теплые края. При виде пробиравшегося между горами багажа у столиков Саймона его красное потное лицо под клочьями поредевших седых волос просияло.
— Милый мальчик, как приятно становится на сердце, когда в чужих краях видишь знакомое лицо… а как загорел! Ты вправду хорошо выглядишь. Прованс, видно, тебе на пользу, а почему бы и нет? — Пригладив волосы, он надел шляпу, залпом допил пастис, передернулся и стал хлопать по карманам. — Маленькая формальность, и можно ехать. — Достав из кармана горсть мелких монет, растерянно поглядел на них, будто ожидал увидеть пачку банкнот. — Ох. Как думаешь, лиры принимают?
Саймон расплатился по счету, поднял указанные дядей два потрескавшихся кожаных чемодана, и они направились к стоянке машин. Старик так резко остановился, что идущий следом Саймон чуть не налетел на него.
— Смотри! — воскликнул дядюшка Уильям, указывая морщинистой рукой на крепостные валы, веками защищавшие центральную часть Авиньона. — Стойкие стражи папского города! Дуновение истории, потрясающий свет! Восхитительно! Я уже чувствую шевеление музы.
— Давай уступим дорогу автобусу.
В машине дядюшка Саймон набросился на сигары Саймона и, удовлетворенно вздохнув полной грудью, закурил. В Венеции было неважно, поведал он. Толпы людей и дикие цены, всюду эти противные голуби, недоразумение со счетом в пансионате — нет, он не жалеет, что уехал. Зато какая радость получить заботу и приют в Провансе, где художник расцветает, как цветок под солнцем.
— Дядя Уилли, с этим у меня как раз некоторые трудности. Все места в отеле заняты.
— Мелочи, мой мальчик, мелочи. Ты меня знаешь. Мои запросы просты и немногочисленны. — Он глубоко затянулся «гаваной». — Раскладушка на чердаке, тарелка супа да кусок хлеба. Благородное аскетическое существование.
Саймону было известно, что это значит.
— С деньгами у тебя о’кей?
Дядюшка Уильям стряхнул пепел и подул на кончик сигары.
— Увы, я не застрахован от экономических спадов.
— Нет ни гроша.
— Проблема с поступлением наличности.
— Значит, ни гроша.
— Жду перевода.
— Все еще? Того же самого?
Считая дальнейшее обсуждение своих денежных проблем ниже собственного достоинства, дядюшка Уильям обратил все внимание на окружающие красоты. Когда они проезжали мимо проститутки у «БМВ», теперь уже в летнем ансамбле — шорты и золотые туфли на высоком каблуке, он галантно приподнял шляпу, бормоча: «Очень мила». Покачивая головой, Саймон раздумывал, где, по всем признакам на долгий срок, поместить дядюшку Уильяма. Он может оставаться в отеле неделю, не больше. После этого все номера будут заняты.
— О чем задумался, мой мальчик?
— Пытаюсь придумать, где тебя разместить. Как долго собираешься оставаться?
Дядюшка Уильям восторженно забормотал, показывая на ровные ряды подсолнухов, как один обративших свои веселые головки в одну сторону.
— Кто знает? Месяц? Всю жизнь? Вспомни, сколько лет Сезанн писал Сент-Виктуар, — изрек он, махнув сигарой. — Этот великолепный пейзаж — скалу, оливковые деревья, зеленеющие виноградники — следует смаковать не спеша, как хорошее вино, а не глотать залпом. Смена времен года, уверен, послужит источником нескончаемого вдохновения. — Он потрепал Саймона по колену. — К тому же рядом с тобой близкий тебе человек.
Как раз этого я и боялся, подумал Саймон.
Как и ожидалось, дядюшка Уильям пришел в восторг от отеля, а поскольку был не дурак, то почти сразу разглядел в Эрнесте бесценного союзника. Не прошло и часа, как он предложил написать портрет — «классической формы голова, невольно вспоминаешь римских императоров», — а когда заявил, что обязательно надо изобразить лежащую у ног Эрнеста миссис Гиббонс, не оставалось никаких сомнений, что заложены основы полного взаимопонимания. Норфолкский Гойя окапывался на все лето.
Назад: Глава 18
Дальше: Глава 20