Часть III. Цветики в траве
Начальство (Провинциальные типы)
Городовой.
Кроткое безответное существо. Выдерживает стужу, жару, дождь и ветер изумительно. Одет в неуклюжую, как будто накрахмаленную шинель и невероятной громоздкости сапоги из гиппопотамьей кожи… В мирное время имеет дело, главным образом, с извозчиками и пьяными. Разговор у него с извозчиками следующий:
«Милый мой, потрудитесь держаться правой стороны… вы меня этим очень обяжете!.. Послушайте, дорогой ломовик! Нельзя въезжать оглоблей в затылок мирного прохожего. Извините меня, но осторожность в данном случае не мешает».
Разговор провинциального городового с пьяным:
— Милостивый государь! Вы, кажется, вышли из равновесия… Потрудитесь опереться о мое плечо. Ничего, ничего… Не смущайтесь.
Провинциальный городовой взяток не берет.
Околодочный.
Человек, хотя высшего образования не получивший, но имеющий солидный налет культурности. Избегает употребления спиртных напитков, следит за литературой, не чужд сентиментальности.
В участке ведет с арестованным громилой или карманником такой разговор:
— Конечно, до суда я не имею право считать вас виновным, но я думаю, что эти золотые часы и горячий самовар вы приобрели не совсем легальным способом… Что делать… Я не вымогаю у вас сознание расспросами, но задержать, к сожалению, принужден. Что делать — Dura lex, — sed lex…
Взяток околодочный не берет.
Пристав.
Нет ничего симпатичнее провинциального пристава. Это весельчак, остроумец, душа общества; говорит хорошо поставленным баритоном, крестит у купцов детишек и всякий раз поднимает неимоверный скандал, когда кто-нибудь по глупости попытается предложить ему взятку.
С арестантами и ворами обращается еще мягче околодочнаго — даже пересахаривает.
Взяток не бер… Впрочем, мы об этом уже говорили выше.
Полициймейстер.
Несмотря на свое высокое положение, полициймейстер для всех доступен. Всякий, самый последний нищий может искать у него справедливости и защиты. С купцами водит только духовную дружбу, так как вегетарианец, и все эти окорока ветчины, балыки, икра и коньяки — для него звук пустой. Перед законом преклоняется. Либерал, и втайне немного симпатизирует евреям.
Взяток провинциальный полициймейстер, конечно, не берет.
Поздравитель (Гримасы быта российского)
Русский поздравитель резко распадается на две части.
I.
— Что же это, Иван Семеныч, такое? Не ожидал я от вас, не ожидал!..
— Что такое?
— Да то и такое, что нехорошо. Неблагородно.
— Позвольте…
— Ничего я вам и позволять не желаю… На прошлой неделе был мой юбилей — хоть бы вы чихнули в мою сторону, не то что поздравили…
— Я, право… не знал. Был занят.
— Ну, конечно! Весь мир знал, кроме вас. Весь мир поздравлял меня, а только один Иван Семеныч, изволите ли видеть, был занят! Вся вселенная приносила мне поздравления — Закускин, Пузыревич, Красноухов, свояченица Красноухова и Шаплюгин с теткой, — только Ивану Семеновичу не до поздравлений!
— Я очень извиняюсь… В другой раз…
— Нет-с, причем тут другой раз. Не в другой раз, потому что, надеюсь, мы, и вообще-то, с вами после вашего поступка знакомы не будем…
— Гм… как хотите. И не надо. Тоже… поздравлять еще всякого…
— И пошел вон! Чтобы духу твоего не было!
II.
— Вам что?
— Поздравлять твоего барина пришли.
— Дома нет.
— Как так, дома нет! Который раз приходим. и все нет дома. Пятый, чай, раз приходим.
— Да вам что нужно-то?
— Поздравить хотим.
— Так поздравили и идите. Я передам, когда барин вернется.
— Да он дома. Вон его и шуба висит.
— Он в пальте ушомши. Идите, идите, я передам.
— Нет-с, не пойдем! Ты нам своего барина подай — мы его поздравить желаем!
— Так ежели его нет.
— Нет? А ну, Филька, сыпь в комнатье! Мы посмотрим! Мы его разышшем. Не отвертится он — поздравим! Это что? Комната? Какое тут такое есть живое существо? Кинарейка одна! К дьяволу кинарейку! Шагай дальше… Посмотри под диваном!.. Нет? А ну, дальше! За двери заглядывайте! Может он за дверью притулился… Что же это такое, — который раз поздравлять приходим — все он прячется. Гляди, братцы, чей это сапог за занавеской! Есть? Тащи, его, тащи… Попался, голубчик? Барин, что ли?
— Он.
— Что вам, добрые люди, от меня надо?
— Поздравить, значить, вас пришли, как говорится, с праздником. С наступающим.
— После, после поздравите. Сейчас некогда. — Нет, не после, еловая голова! Нам тебя сейчас поздравить нужно, а это «после» мы знаем.
— Да не хочу я ваших поздравлений!..
— Как это так — не хочешь? Уж от этого, брат, не отвертишься. Верно ребята?
— Уж это так! Вот, стало быть, мы тебя поздравляем и — поздравляем — хоть ты мне черта дай!
— Вот наказание-то… Сколько вас?
— Пятеро.
— Ну, нате — вам.
— Э, нет, барин. Это на троих будет. Трое, значит, только и проздравили, а двое, значит, еще и не проздравляли. Значит, вот мы и хотим все, как есть, вас проздравить.
— А, чтоб вам провалиться, ироды, мерзавцы, хулиганы! На те, лопайте! Подавитесь!
— Балдарим покорниче! Все, ребята?
— Все. Поздравили…
— Тэк-с! Вали, ребята, следующего проздравлять.
— Проваливайте! Чтоб вам по дороге ноги себе переломать.
— Хо-хо-хо!.. Не любишь?..
Удивительная газета
В течение 4-х дней «Новое Время» смешало журналиста Бриссона с президентом палаты, его однофамильцем, превратило город Гриммзби в депутата, а Ллойд-Джорджа в город, и заявило, что герцог Бенавенте происходит из рода Веласкеcа, в то время, когда последним только был написан портрет Бенавенте…
Автор приводит целиком один из ближайших номеров газеты «Новое Время».
Передовая
Мы давно уже указывали на необходимость решительных шагов в отношении Финляндии. По слухам, город Михелин глухо волнуется, и начальник красной гвардии Таммерфорс уже выехал в Свинхвууд для свидания с революционными главарями тайного общества «Капля молока» — шведом Росмерсгольм и чухонцем Куоккала.
Телеграммы собственных корреспондентов
Вилла Боргезе. — Опасно заболел бывший турецкий султан Магомет-Али. Экстренно вызван знаменитый гинеколог Веласкес.
Тегеран. — Бывший главарь персидских революционеров, нынешний полициймейстер Ефрон выступил с войском против персидского разбойника Брокгауза.
Шемаха. — Отсюда сообщают, что отряды Брокгауза и Ефрона соединились. Берлин. — Блестящий прием был устроен германским императором Вильгельмом Теллем испанскому королю Христофору Колумбу. Во время парада беспрерывно звонили пушки и был произведен залп из колоколов.
Брюссель. — На похороны бельгийского короля Леопольда-да-Винчи прибыли три его дочери: Эстляндия, Лифляндия и Курляндия.
Рио-де-Жанейро. — Морозы в 40° по Робеспьеру. Гвадалквивир стал.
Фельетон
После всей этой современной писательской свистопляски приятно отдохнуть на настоящей старой литературе… На днях мне удалось прочесть знаменитую «Анфису» популярного историка Костомарова, и невольно поражаешься: какая глубина, какая свежесть! Будто бы это не 80 лет тому назад написано, а вчера… И такими жалкими кажутся все эти Леониды Андреевы с их «Саввами Мамонтовыми», и Брюсовы, с устаревшими уже календарями того же названия…
Смесь
Как приготовить бульон для выздоравливающих: На тарелку воды берут два фунта говядины, перцу, английской соли, рюмку царской водки и немного серной кислоты.
Склеенные этим составом вещи не дают трещин и, как всякое животное, любящее ласку, они страшно привязываются к своему хозяину. Другие растения можно поливать тем же составом, но гораздо реже…
Редактор М.А. Суворин.
Теоретики
Однажды я подслушал разговор двух дураков — моих соседей по ресторанной комнате. Чтобы не смущать их и не спугнуть, я закрылся газетным листом.
Привелось мне услышать вот что:
— Слушайте… Почему это, когда выпьешь, то голова болит?
— Не пей, тогда и болеть не будет.
— Предположим. Ну, а если я уже выпил?
— Так тебе и надо. Пусть болит.
— Я не о том. Раз, так сказать, факт совершен, то будем говорить в пост фактум.
— Ты бы не в пост об этом говорил, а на масленной. Теперь что ж, после драки кулаками махать…
— Ах, как вы меня не понимаете! Я интересуюсь научной подкладкой, а вы мне обыденные факты.
— Да тебе что надо?
— Я спрашиваю: почему, когда человек выпьет у него голова болит?
— За свою глупость платить надо.
— Так-с. Это моральная оценка события. А я интересуюсь физиологической стороной.
— Ничего я тебя, братец мой, не пойму.
— Ну, вот: берете вы рюмку и вливаете ее в рот, так? Куда она идет?
— Явно — в желудок.
— Хорошо-с. Желудок, ведь, находится по отношению к голове внизу? — Ну?
— Так вот меня интересует — почему, если хмель скопляется в желудке, почему — он попадает в голову. Как мы знаем — земное притяжение…
— Дурак ты дурак, как я на тебя посмотрю!
— Почему, разрешите узнать? Как нам известно, земное притяжение…
— Видал ты когда-нибудь живого пьяного?
— Хи-хи… Приходилось.
— Идет это он по улице — песни поет. Язык и горло работают во всю, — а ноги не держат! Почему? Ясно, что водка из живота в ноги просачивается. Голова свежая, а ноги пьяные. И вот, братец ты мой, когда ноги уже окончательно подкосятся — этот человек падает прямо-таки головой вниз на мостовую. Вот — тут-то, когда голова ниже живота — все ему в голову и переливается… А поэтому: пока человек на ногах держится — он еще ни капельки не пьян…
Цепи (Диалог)
Посвящается петербургской газете.
Наивный зритель: — Господин режиссер! Мне очень странно…
Режиссер: — Что вам такое там странно?
Наивный зритель: — Да вот… Читаю я в газете, что публика на вашем вчерашнем спектакле смертельно скучала, артисты играли пьесу с гримасой отвращения, и премьер был похож на высеченного могильщика, хотя играл самую комическую роль… А я вчера сам видел, как публика хохотала, артисты были в ударе и премьер играл, как никогда. В чем здесь дело? Почему так написано?
Режиссер: — Боже ты мой! Это ясно, как день… Потому и написано, что инженер Царапов разошелся со своей женой!
Наивный зритель: — Причем же здесь инженер Царапов?
Режиссер: — Как причем?! Разойдясь с женой, он сошелся со вдовой Бедровой.
Наивный зритель: — А что такое — Бедрова?!
Режиссер: — А у Бедровой есть брат — помещик Ляпкин.
Наивный зритель: — Какое же Ляпкин имеет отношение к театру и газете?
Режиссер: — Ляпкин не имеет отношения. Но у него есть племянница Куксина.
Наивный зритель: — Какая Куксина?
Режиссер: — Никакая. Просто Куксина. А у этой Куксиной есть зять, сестра которого, Червякова, играла в нашем театре.
Наивный зритель: — Ну?
Режиссер: — А мы третьего дня уволили ее за полной неспособностью и бездарностью!
Наивный зритель: — Убейте меня — не пойму, причем здесь зять Куксиной, Куксина, Ляпкин, Бедрова и Царапов?!
Режиссер: — Это просто, как палец! Царапов двоюродный брат рецензента, написавшего рецензию. Когда мы увольняли Червякову, то совсем позабыли, что она может пожаловаться зятю, тот Куксиной, та Ляпкину, тот Бедровой, та Царапову, а тот двоюродному брату, рецензенту…
Наивный зритель: — Какое же ваше мнение об этом?
Режиссер: — Да такое, что не нужно бы Червякову увольнять: пусть бы, черт ее возьми, получала свои сто рублей.
Стиль — человек
«Вечерние Биржевые Ведомости» сообщают данные об отце покойного художника Мясоедова: Это был человек без вершка сажень ростом и широченный в плечах. Однажды, на охоте, уронив случайно в снег кинжал, этот гигант голыми руками задушил крупного медведя.
Судя по слогу, в шубе из этого медведя теперь щеголяет Николай Николаевич Брешко-Брешковский. Если вы встретите его, читатель, спросите:
— Неужели голыми руками можно задушить крупного медведя?
— Ну, не крупного, — скажет Н. Н., подумавши. — Небольшого роста.
— Задушить руками?!
— Да, руками. Он, конечно, защищался, лаял…
— И его… голыми руками?
— Очень просто. Мяукал царапался, но — его задушили.
— Руками?!
— А то чем же? Под самым карнизом окна гнездо себе свили, подлецы! Сидят, воркуют, а гигант покойник, ка-ак рукой двинет — дух вон. Одной рукой задушил!
— Рукой?
— Ну, да. Она села на лоб, а он рукой — трах! Здоровый был старик — не пикнула.
— Кто?!
— Да муха же.
— Да почему же он кинжал в снег уронил? Разве зимой мухи бывают?
— Кинжал? — Брешко задумался. — Да, кинжал он уронил в другой раз.
Совесть
— Кто вы такой?
— Депутат четвертой думы.
— Да, нет, я спрашиваю, чем вы занимаетесь?
— Господи! Да депутат же!
— И вам не стыдно?
— Чего?
— Да так, вообще, не стыдно?
— Да чего же мне будет стыдно?
— Нет, вы не виляйте — посмотрите мне прямо в глаза и отвечайте: вам не стыдно?
— Я право… не понимаю…
— Да вы этого не говорите! Причем тут — «понимаю, не понимаю», вы скажите только: вам не стыдно?
Пауза.
— Ну?
— Что?!
— Чего же вы молчите?
— Да что же мне сказать?
— Вам не стыдно? Вы только признайтесь откровенно: вам стыдно или не стыдно?
Пауза.
— Ну, стыдно!
— То-то вот и оно.
Оба вздыхают и расходятся.
Ценитель искусства
— Там спрашивают вас, ваше превосходительство.
— Кто спрашивает?
— Говорить: Бакст.
— Жид?
— Не могу разобрать.
— О, Господи! Доколе же… Ну, проси…
— Что вам угодно, молодой человек?
— Я художник Бакст. Здравствуйте. Мне хотелось бы получить право жительства в столицах.
— А вы кто такой?
— Еврей. Художник. Рисовал костюмы для Императорской сцены, работал заграницей; в Париже и Лондоне обо мне пишутся монографии.
— Монографии? Это хорошо. Пусть пишутся.
Бакст переступил с ноги-на-ногу, проглотил слюну и сказал:
— Так вот… Нельзя-ли мне… право жительства?
— Нельзя.
— Почему же?
Его превосходительство встало и сказало значительно, с выражением человека, исполняющего долг:
— Потому что! Правом жительства! У нас! В России! Пользуются! Только! Евреи ремесленники!
— Ну-с?
— А какой же вы ремесленник?
Снова Бакст переступил на первую ногу; снова проглотил слюну — и, после минутной борьбы с самим собой, сказал:
— Ну, я тоже ремесленник.
Его превосходительство прищурилось.
— Вы? Ну, что вы! Вы чудесный художник!
— Уверяю вас — я жалкий ремесленник! Ей-Богу! Все мои эскизы, костюмы и картины — жалкое ремесло.
— Ну, что вы! Можно ли говорить такой вздор? Милый мой — вы великолепны! Вы гениальный рисовальщик и колорист. Какое же это ремесло?
— А я все-таки чувствую себя ремесленником. Возьмите мои костюмы для Шопенианы, мои эскизы для Шехеразады — ведь это самое ничтожное ремесленничество.
Его превосходительство потрепало Бакста по плечу.
— Оставьте, оставьте. Я, милый мой, тоже кое в чем разбираюсь и люблю искусство. Ваши эскизы — это откровение! Это подлинное, громадное искусство!! Вам нужно памятник поставить.
— Значит…я могу надеяться на право жительства?
— Вот именно, что не можете!! Будь вы ремесленник — тогда, пожалуйста. Вот, например, если бы Бодаревский или Штемберг, или Богданов-Бельский, были евреями — пожалуйста. Им — хоть три права жительства! Где угодно. А вы, мой милый… Нет, это было бы оскорблением святому искусству. Что? Вот ваша шляпа… До свиданья!
Усталый, Бакст поплелся домой.
Вошел в мастерскую. Чудесные, ласкающие глаз, рисунки и эскизы смотрели на него вопросительно. В их причудливых линиях и пятнах читался вопрос:
— Дали?
В ответ на это Бакст погрозил им кулаком. и бешено заревел:
— Будьте вы прокляты! Из-за вас все!!
Энтузиаст
— Прелестно, прелестно!.. Вы, сударыня, сейчас очаровательно спели… Это прямо преступление!..
— Что такое?
— …Что вы не учитесь серьезно, не развиваете свой голос!..
— Но…
— Нет, нет — без всяких «но»! Господи! Да ведь это целое богатство!.. Вы могли бы даже петь со временем в опере…
— Да, позвольте…
— Ни — ни! Ничего не могу позволить!.. Еще раз повторяю: учиться и учиться! Обратить самое серьезное внимание…
— Позвольте! Это совершенно излишне…
— Сударыня, сударыня!.. Знаю заранее все, что вы скажете: Что вы смотрите на это, как на пустяк, что не придаете этому значения — все знаю! И как вы будете неправы! Если бы вы серьезно занялись своим голосом…
— Черт возьми! Дайте же мне слово сказать…
— Говорите! Но только последний раз повторяю: обратите серьезное внимание на ваши данные… учитесь!
— Господи! Да ведь я, поймите вы, — Долина! Певица Долина — заслуженная артистка Императорских театров.
Московское гостеприимство
— А! Кузьма Иваныч!.. Как раз к обеду попали… Садитесь. Что? Обедали? Вздор, вздор! И слушать не хочу. Рюмочку водки, балычку, а? Ни-ни! Не смейте отказываться… Вот чепуха… Еще раз пообедаете! Что? Нет-с я вас не пущу! Агафья! Спрячь его шапку. Парфен, усаживай его! Да куда ж вы? Держите! Ха-ха… Удрать хотел… Не-ет, брат… Рюмку водки ты выпьешь! Голову ему держите… вот так! Рраз!.. Ничего, ничего. На, вот, кулебякой закуси. Что? Ничего, что поперхнулся… Засовывайте ему в рот кулебяку. Где мадера? Лейте в рот мадеру! Да не рюмку! Стакан! Что? Не дышит? Ха-ха! Притворяется… Закинь ему голову, я зубровочки туда… Вот, так! Парфен! Балыка кусок ему. Да не весь балык суй, дурья голова. Видишь — рот разодрал… Не проходит? Ты вилкой, вилкой ему запихивай. Место очищай… Так. Теперь ухи вкатывай… Что? Из носу льется? Зажми нос! Осетрину всунул? Пропихивай вилкой! Портвейном заливай. Ха-ха. Не дышит? А ты вилкой пропихни. Что?.. Ну, возьми подлиннее что нибудь… Так… Приминай ее, приминай… Что? Неужто же не дышит? (Пауза) Ме-ертвый? Ах, ты ж оказия! С чего бы, кажется… Ну, как это говорится: царство ему небесное в селениях праведных… Упокой душу. Выпьем, Парфен, за новопредставленного!
Законный брак (Стихотворение в прозе)
На берегу суетилась кучка людей…
Я подошел ближе и увидел в центре группы женщину, которая лежала, худая, мокрая в купальном костюме, с закрытыми глазами и сжатыми тонкими губами.
— В чем дело? — спросил я.
— Купалась она. Захлебнулась. Насилу вытащили.
— Нужно растереть ее, — посоветовал я.
На камне сидел, толстый отдувающийся человек. Он махнул рукой и сказал:
— Не стоит. Все равно, ничего не поможет.
— Да как же так… Попробуйте устроить искусственное дыхание… Может, отойдет.
— Мм… не думаю. Не стоит и пробовать, — сказал толстяк, искоса поглядывая на захлебнувшуюся.
— Но ведь нельзя же так… сидеть без толку. Пошлите за доктором!
— Стоит ли, — сказал толстяк. — До доктора три версты, да еще, может, его и дома нет…
— Но… попытаться то можно?!
— Не стоит и пытаться, — возразил он. — Право, не стоит.
— Я удивляюсь… Тогда одолжите нам вашу простыню попробуем ее откачать!
— Да что ж ее откачивать, — сказал толстяк. — Выйдет ли толк? Все равно уж… Будем считать ее утонувшей… Право, зачем вам затрудняться…
— Вы жалкий, тупой эгоист! — сердито закричал я. — Небось, если бы это был вам не чужой человек, а жена…
Он угрюмо посмотрел на меня.
— А кто же вам сказал, что она не жена? Она и есть жена… Моя жена!
