Глава тринадцатая

Бальтазар Джонс зашевелился, прижимаясь бородатой щекой к хлопчатобумажной ночной рубашке жены. Просыпаясь, он каждый раз ощущал боль от отсутствия Гебы, но сейчас, пока он лежал с закрытыми глазами, он чувствовал что-то еще. Как только он вспомнил об обрывке подгнившего салата на коврике в ванной, глаза сами открылись.

Откинув старенькое одеяло, он сунул ноги в шлепки в шотландскую клетку. Затягивая халат на мягком холме живота, он принялся искать животное, которое многие поколения Джонсов считали матриархом семьи. Для начала он заглянул в сушильный шкаф, который держал приоткрытым, чтобы черепаха могла туда заходить, иначе пронизывающий холод Соляной башни обрек бы беднягу на кромешную спячку. Он заглянул во все ее излюбленные места в ванной комнате: проверил за туалетным столиком и за корзиной для грязного белья. Но обнаружил там только паутину, которая успела появиться с тех пор, как ушла Геба Джонс.

Он спустился по винтовой лестнице в гостиную и заглянул в пространство между спинкой кровати и закругленной стеной. Там что-то лежало. Однако когда он направил луч фонарика в пыльную темноту, то нашел всего лишь мяч. Отодвинув в сторонку мольберт жены, стоявший у книжного шкафа, он не обнаружил ничего, кроме одинокого черного носка. Тогда он поднял переднюю часть пантомимной лошади — идеальное место, чтобы спрятаться. Только под лошадью оказались всего лишь уши, пришить которые он никак не мог себя заставить.

Бальтазар Джонс опустился в кресло, схватившись за голову, силясь вспомнить, когда видел черепаху в последний раз. Он помнил, как на прошлой неделе приходила доктор, помнил артритный хруст суставов, когда рептилия поднялась на ноги, однако никак не мог вспомнить, видел ли ее после. Он встал и пошел обратно тем же путем, каким пришел, высматривая следы помета. В седьмой раз заглянув под кровать, он сел на пол, привалившись спиной к буфету, чувствуя себя в этом мире абсолютно одиноким.

Преподобный Септимус Дрю сидел в ванне, сдобренной маслом чайного дерева, и тер пальцем между бледными пальцами ног. Подобная дотошность была продиктована не столько убеждением, что чистота ближайшая родственница благочестия, сколько уверенностью, что профилактика лучше лечения. Хотя он не так часто попадал под дождь, как бифитеры, он все же опасался подцепить грибок, который пышно расцветал у них под коленями. Капеллан лежал в ароматной воде, и его мысли то и дело возвращались к только что полученному приглашению, и он снова задавался вопросом, есть ли у него реальный шанс получить премию за эротическую прозу. Поскольку никогда в жизни он не занимал призовых мест, он выбросил из головы всякую мысль о победе и закрыл глаза.

Он заново переживал поход по музею Вестминстерского аббатства в компании Руби Дор, когда в дверь дома постучали. Он поднялся из ванны шумно, как кит, расплескивая воду по сторонам, в надежде, что это пришла хозяйка таверны. Завернувшись в халат, капеллан прошлепал в одну из пустых спален в передней части дома, прижался лбом к холодному стеклу и присмотрелся. У него на крыльце стоял йомен Гаолер. Капеллан избегал его с того дня, как йомен Гаолер попросил его об экзорцизме. Он уже собирался спрятаться за занавеску, когда бифитер поднял голову, и их глаза встретились. Притворяться, будто его нет дома, как он делал предыдущие три раза, было поздно, поэтому капеллан опустил окно и крикнул:

— Я спущусь через минуту!

Он прошлепал обратно в ванную, заливая все на своем пути, скинул намокший халат и, вытирая поразительно длинные ноги, подумал, отчего он так и не овладел техникой экзорцизма. Это искусство, кажется, было бы весьма полезно его пастве. Хотя многие бифитеры похвалялись своими встречами с привидениями на территории крепости, они никому, за исключением капеллана, не рассказывали о появлении спектральных призраков в собственных домах, потому что это было слишком страшно. И хотя его не единожды просили изгнать привидение, он так и не набил руку в этом деле, что сильно возмущало бифитеров.

Одевшись, святой отец неспешно пошел по ступенькам, даже остановился, чтобы рассмотреть отметину на перилах.

— Что случилось? — спросил он, открыв дверь.

— Хотел спросить, не зайдете ли вы, чтобы разрешить ту маленькую проблему, о которой мы говорили, — сказал йомен Гаолер, и тень под его глазами стала особенно заметна в предательском солнечном свете.

— Какую маленькую проблему?

Йомен Гаолер кивнул на свой дом:

— Вы сами знаете.

— Знаю?

— «Оды к Синтии». Запах табака. Пропажа картофеля.

— Ах да, — сказал капеллан, собираясь закрыть дверь. — Дайте мне знать, когда вы освободитесь, и мы договоримся о дне.

Йомен Гаолер поставил ногу на порог, не давая двери закрыться.

— Сейчас я как раз свободен.

Повисла пауза.

— Вы уверены, что это будет удобно? — уточнил капеллан.

— Удобно. Вы согласились на прошлой неделе.

Капеллан пошел вслед за бифитером к дому номер семь по Тауэрскому лугу, надеясь, что по пути его перехватит председательница Общества почитателей Ричарда Третьего. Однако на скамейке перед Белой башней никого не было. Йомен Гаолер открыл дверь и отступил назад, приглашая святого отца войти первым. Капеллан тут же устремился по коридору, крикнув через плечо:

— А не выпить ли нам чаю, прежде чем мы приступим? Я не успел позавтракать.

Йомен Гаолер поравнялся с ним и заслонил все подступы к чайнику.

— Я бы предпочел сначала покончить с делом, если вы не против, — ответил он.

Преподобный Септимус Дрю поглядел на клетку на кухонном столе.

— Кто у вас там? — спросил он.

— Этрусская землеройка королевы.

— Давайте посмотрим.

Йомен Гаолер взял клетку и переставил на стол у себя за спиной.

— Прошу прощения, но зверек ужасно нервный. Столовая у меня вон там, — произнес он, показывая дорогу.

Святой отец последовал за ним и тут же направился в угол комнаты, желая рассмотреть тюдоровский топор на длинном топорище, который йомен Гаолер носил во время торжественных церемоний.

— Ваши предшественники несли его, сопровождая узников с суда и на суд в Вестминстере, кажется, так? — спросил капеллан, рассматривая оружие. — Я правильно помню: если лезвие было обращено к узнику, это означало, что его приговорили к смертной казни?

— Разве вы не будете брызгать во всех углах святой водой или чем-нибудь еще? — спросил йомен Гаолер, пропуская вопрос священника мимо ушей.

— Верно, верно, — отозвался святой отец, похлопывая по карманам рясы в поисках пузырька. Затем он склонил голову, быстро прочитал молитву и прошелся по комнате, брызгая водой.

— Вот и все, — с улыбкой объявил он. — Готово!

Йомен Гаолер с недоумением поглядел на него:

— Неужели все? Разве вы не должны приказать ему уйти или что-то в этом роде?

Капеллан прикрыл рот рукой.

— Правда, должен? — спросил он.

Мужчины смотрели друг на друга.

— Нет-нет, это пережитки прошлых веков, — заявил святой отец, отмахиваясь от предложения ладонью. — А сейчас мне уже пора, — прибавил он, направляясь к двери.

Святой отец шагал через Тауэрский луг, и полы красной рясы хлопали его по ногам, а йомен Гаолер со смущением смотрел ему вслед, чувствуя себя одураченным. Он поплелся обратно в кухню, открыл клетку и протянул этрусской землеройке очередного кузнечика, к которому она потянулась острой бархатистой мордочкой.

Геба Джонс нашла на кухонном столе записку от Валери Дженнингс, в которой та сообщала, что ушла на работу пораньше, чтобы завершить одно дело. Пока Геба Джонс сидела за столом, жуя сухую зерновую смесь «Спешл К», поскольку у ее коллеги не нашлось ничего более существенного, она рассматривала все еще чужое для нее жилище и размышляла, сколько еще сможет оставаться. Хотя Валери Дженнингс сказала, что комната для гостей полностью в ее распоряжении столько, сколько потребуется, и сделала все возможное, чтобы Геба Джонс чувствовала себя как дома, ей не хотелось злоупотреблять гостеприимством коллеги. Пока она стояла у раковины и мыла за собой тарелку, она решила, что пришло время залезть в деньги, которые откладывали на университет Милону, и снять квартиру, пока жильцы не освободили их дом в Кэтфорде.

Когда она открыла дверь в бюро находок, ей показалось, что пахнет свежей краской. Решив, что запах идет из открытого окна, она тут же забыла о нем и пошла заварить две чашки чаю. Дожидаясь, пока закипит чайник, она поглядела на сейф, крепко запертый, чтобы чистящие средства не повредили его содержимое, и понадеялась, что коллега запомнила комбинацию цифр.

— Ты нашла чем позавтракать? — спросила Валери Дженнингс, выходя из-за книжных полок.

— Да, спасибо, — отозвалась Геба Джонс, поднимая глаза.

Она тут же вспомнила, что ее коллега снова идет обедать с Артуром Кэтнипом. Валери Дженнингс явно перерыла весь гардероб, отыскивая что-нибудь, способное украсить ее, однако сумела откопать только вышедшее из моды платье. Она предприняла попытку укротить шевелюру, и попытка, судя по всему, провалилась — в итоге она просто заколола непослушные кудряшки на затылке.

— Прекрасно выглядишь, — заметила Геба Джонс.

Обе женщины сели каждая за свой письменный стол и продолжили дело возвращения потерянных вещей их легкомысленным владельцам. И только когда Геба Джонс встала, чтобы снова заварить чай, она заметила чудовищные перемены.

— Ящик иллюзиониста стал розовым, — сказала она, прикрывая рот ладонью.

Валери Дженнингс развернулась, один ее глаз был увеличен лупой, с помощью которой она исследовала старинный манускрипт, обнаруженный в сейфе.

— Мне показалось, хорошо бы его немного освежить, — сказала она.

Вернувшись на место, Геба Джонс принялась рассматривать одну из расшитых лотосами китайских туфелек, которые она пока еще надеялась вернуть хозяину, а сама тем временем размышляла о причинах странного поведения коллеги. Валери Дженнингс была к ней более чем добра, предложив свободную комнату, когда она постеснялась попросить приюта у своих сестер. Каждый вечер, вместо того чтобы задавать вопросы, на которые Гебе Джонс было бы больно отвечать, она просто усаживала ее в кресло с подставкой для ног и приносила бокал вина. И хотя ужин она готовила, не обладая удивительными кулинарными способностями сестер Гебы Джонс, она, без сомнения, делала это с душой.

Вскоре после одиннадцатичасового перекуса, состоявшего из ломтиков яблока, желудок Гебы Джонс издал раскатистое ворчание, она сняла свое бирюзовое пальто с вешалки рядом с надувной куклой и сообщила, что ей необходимо выйти на минутку.

Как только она ушла, Валери Дженнингс сунула руку в черную сумочку, извлекла оттуда книгу в мягкой обложке и поставила обратно на полку. Пока она осматривала полки в поисках нового развлечения, зазвонил швейцарский коровий колокольчик. Раздраженная тем, что кто-то мешает ей наслаждаться любимым временем суток, она завернула за угол. Перед прилавком стоял высокий мужчина в черном цилиндре и таком же черном плаще, спадавшем до пола. Под мышкой у него была зажата волшебная палочка.

— Я пришел к Валери Дженнингс, — сообщил он, перебрасывая полы плаща за спину и демонстрируя его алую шелковую подкладку.

— Ах да, я вас жду, — сказала она, откидывая крышку прилавка. — Проходите.

Валери Дженнингс провела посетителя через контору, и они остановились перед ящиком иллюзиониста, который она перекрасила этим утром, отчего Геба Джонс усомнилась в ее умственном здоровье. Мужчина провел по поверхности ящика рукой, затянутой в белую перчатку.

— Очень странно, — сказал он. — В точности как мой, за исключением цвета. На дереве даже зарубки в тех же местах, где я промахивался.

Валери Дженнингс скрестила руки на пухлой груди и уставилась на реквизит:

— Уверена, это не имеет значения, когда переливающаяся блестками ассистентка начинает кричать. Трудно понять, когда она играет на публику, а когда вы действительно распиливаете ее пополам. В любом случае, если это не тот ящик, я провожу вас к выходу. Пожалуйста, за мной…

Когда швейцарский коровий колокольчик зазвонил незадолго до полудня, сердце Валери Дженнингс дрогнуло. Она нанесла на губы еще один слой «Сиреневой дымки» и направилась за пальто, обутая в туфли, превращавшие пальцы ног в два красных треугольника. Однако, завернув за угол, вместо покрытого татуировками билетного контролера она увидела залитую слезами женщину в спортивной куртке и берете.

— Никто не приносил вам ботинок? — спросила она, цепляясь за край прилавка.

Это, объяснила она, был не просто ботинок, он когда-то принадлежал Эдгару Эвансу, квартирмейстеру Королевского военно-морского флота, который погиб, возвращаясь из экспедиции к Южному полюсу под командованием капитана Скотта. Хранительница ботинка рассказала, как быстро выбежала из вагона, поняв, что едет по Северной линии на юг, а вовсе не на север, как следовало из названия линии. И только когда двери захлопнулись, до нее дошло, что она оставила в вагоне исторический ботинок, который должен был торжественно воссоединиться со своей парой, много лет составлявшей гордость Музея Суонси под простой табличкой: «Ботинок Эванса».

Посмотрев на полках, Валери Дженнингс в итоге нашла его рядом с парой болотных сапог в отделе обуви. Когда она вернулась с ботинком к прилавку, здорово раскрасневшаяся и разозленная, женщина тут же снова разразилась слезами и отблагодарила ее пересказом биографии Эдгара Эванса, заклиная не путать его с Тедди Эвансом, заместителем Скотта в той же экспедиции.

— Упаси господи, я и не думала путать его с Тедди Эвансом, — заверила ее Валери Дженнингс, с грохотом захлопывая гроссбух, чтобы положить конец антарктическому экскурсу.

Когда она убирала книгу под прилавок, появился Артур Кэтнип. Его голова, превратившаяся в поле битвы, теперь блестела, словно каток, поскольку была умащена помадой, которую подарил ему парикмахер, стараясь возместить ущерб, причиненный недавним нападением.

Мгновенно пожалев, что не сняла пальто тогда, когда только начала потеть, Валери Дженнингс вышла вместе с ним на улицу, гадая, куда они пойдут сегодня. В конце концов они снова оказались у входа в Риджентс-парк, и билетный контролер указал на скамейку рядом с фонтаном, предлагая ей присесть.

— Я решил устроить пикник, — сообщил он, открывая рюкзак и набрасывая плед ей на колени.

Откусывая от бутерброда с жареной свининой, Валери Дженнингс сказала ему, что, если верить газетам, больше ни в Эссексе, ни в Восточной Англии никто не видел бородатой свиньи. Артур Кэтнип сказал, что, если бы заметил ее в своем саду, ни за что не сообщил бы прессе, потому что последнее, чего ему бы хотелось, — видеть, как орды журналистов вытаптывают его овощные грядки.

Он предложил ей кусок пирога, на который Валери Дженнингс посмотрела с подозрением. Однако откусив разок, она поздравила его с таким удачным лососем en croûte и сказала, что однажды ездила на рыбалку ловить лосося со своим бывшим мужем, и ей стало так скучно, что она бросилась в реку, чтобы побыстрее поехать домой. Артур Кэтнип взял себе помидор и рассказал, что как-то выбросил за борт одного моряка, который позволил себе высказывание в адрес его тогдашней жены, но тут же сам прыгнул следом, чтобы спасти, когда понял, насколько справедливы сказанные слова.

Взглянув на фонтан, билетный контролер вспомнил, как однажды залил в садовый пруд антифриз, потому что учитель биологии сказал, что если бы у рыб в Антарктике был в крови антифриз, их тела не промерзали бы насквозь. Однако когда он пришел проведать цветных карпов своего отца, оказалось, что они погибли. Утирая салфеткой уголок рта, Валери Дженнингс рассказала, как только что вернула потерянный ботинок Тедди Эванса, квартирмейстера Королевского военно-морского флота, который умер на обратном пути из неудачной экспедиции Скотта к Южному полюсу. Только не надо путать его, сказала она, с Эдгаром Эвансом, заместителем Скотта по той же экспедиции.

Когда Тауэр закрылся, Бальтазар Джонс, который только что закончил вести последнюю за день экскурсию, направился к птичнику, чувствуя, что нос онемел от холода. День выдался каким-то особенно хлопотным, но Бальтазар Джонс выкроил время, чтобы поводить некоторых туристов по зверинцу. Им двигало не столько желание кому-то помочь — в крепости уже продавались карты с точными указаниями, где чей вольер, — сколько желание посмотреть на своих подопечных. Он уже успел заметить, что некоторые туристы пытаются скормить росомахе бутерброды и пирожки, неосмотрительно купленные в кафе «Тауэр». Но даже этот зверь с неуемным аппетитом от них отказывался, и перед загоном выросла горка объедков.

Поднимаясь по ступенькам Кирпичной башни с пакетом «Хэмлис» в руке, он снова вспомнил о мужской майке, не понимая, почему за ней никто не пришел. Когда он открыл дверь, райская птица саксонского короля перепрыгнула на нижнюю ветку, и два голубых бровных пера, в два раза длиннее ее тела, изящно заколыхались в воздухе. Маленький висячий попугайчик открыл глаза, покачиваясь вниз головой, и поглядел, как смотритель королевского зверинца отпирает затянутую сеткой дверь и входит в птичник. Пока бифитер озирался, самочка неразлучника соскользнула со своего насеста и опустилась ему на плечо. Высматривая характерные лапы, бифитер в итоге обнаружил странствующего альбатроса за деревом в кадке, и его черно-белые крылья были плотно прижаты к телу. Бифитер присел рядом с альбатросом и выудил из кармана подношение. Развернув пакет под пристальным взглядом изумрудного попугайчика, он положил на ладонь экологически чистого кальмара и протянул меланхолической птице. Но исхудавший альбатрос даже не поглядел на угощение. Бифитер с альбатросом так и сидели рядом, и оба смотрели в пустоту, не видя ничего, кроме своих бед. Прошел почти час, когда птица наконец-то подняла голову и подцепила угощение огромным загнутым клювом — к тому времени попугайчик уже успел снова уснуть. Альбатрос подкрепился, и когда Бальтазар Джонс поднялся с пола, альбатрос встряхнулся и уронил каплю водянистого помета. Бифитер открыл пакет с покупками и вытащил из него белую игрушечную утку, единственную более-менее похожую на альбатроса птицу, какую удалось отыскать, и, уходя, поставил ее перед тоскующей птицей.

В сумерках он дошел до Соляной башни и закрыл за собой дверь, слишком подавленный, чтобы подниматься в гостиную по мертвенно-холодной лестнице. Усевшись в темноте на пыльную нижнюю ступеньку, он подпер кулаками поросшие седыми волосами щеки. Мысли его немедленно вернулись к жене, он проклинал себя за то, что потерял ее. Он снова подумал, не позвонить ли, однако уверенность, что он ее не достоин, прогнала прочь саму мысль. В итоге он поднялся, и, когда нашаривал выключатель, рука коснулась дверной ручки комнаты Милона, в которую он не заходил с того страшного, ужасного дня. Охваченный желанием зайти, он нажал на ручку, и резкий щелчок раскатился эхом в темноте. Приоткрыв дверь, он провел рукой по шершавой стене, в поисках выключателя, а потом прикрыл глаза ладонью от яркого света.

Потребовалось некоторое время, чтобы окинуть взглядом все. На стене, над аккуратно заправленной постелью, висела карта мира, которая заменила собой плакат с динозавром, купленный в Музее естествознания, чтобы помочь сыну устроиться в новом жилище. Бифитер поглядел на маленький черный крестик, который Милон нарисовал в устье реки Ориноко, откуда его любимый тауэрский узник, сэр Уолтер Рэли, начал поиски Эльдорадо. На комоде стояло зеркало в подвижной раме, которое бифитер увидел в витрине антикварной лавки и тут же купил, несмотря на немыслимую цену, чтобы не пришлось навешивать зеркало на закругленную стену. Рядом с ним стоял флакон пахучего лосьона после бритья; мальчик был еще слишком мал, чтобы бриться, и Геба Джонс уверяла, что этот флакон доказывает влюбленность Милона в Шарлотту Бротон.

Он подошел к комоду, взял щетку для волос и потрогал темные волоски, застрявшие в ней. Он вспомнил свои слова о том, что хочет, чтобы Милон унаследовал гены матери и не поседел рано, как его отец. Постоял перед книжным шкафом, наклонился, чтобы прочитать названия на корешках. Взял спичечный коробок, лежавший на полке с книгами о Гарри Поттере, открыл его и сразу узнал пятидесятипенсовую монетку, которая пропутешествовала по внутренностям, едва не погубив его мальчика. Затем взял аммонит, повертел в руках, вспоминая, в каком восторге Милон был от этой находки. Ставя аммонит на место, он заметил засунутую между книжками фотографию. Он вытащил ее и, когда увидел улыбающуюся Шарлотту Бротон на фоне зубчатой крепостной стены, подумал, что жена была права.

Отодвинув стул, он сел за письменный стол, и провел ладонями по деревянной столешнице, с которой Геба Джонс всегда старательно вытирала пыль. Поглядел на стопку папок и взял одну, которую узнал. На обложку был приклеен квадрат бумаги, не вполне ровный, с надписью: «Побеги из лондонского Тауэра».

Бифитер открыл папку, вспоминая те времена, когда они вместе трудились, собирая сведения. Они ходили к преподобному Септимусу Дрю, признанному авторитету в данном вопросе, сидели за его обеденным столом, ели пирожные с джемом, пока он изображал в лицах почти сорок случаев побега. Бальтазар Джонс посмотрел на первую страницу, посвященную Ранульфу Фламбару, епископу Даремскому, первому высокопоставленному заключенному Тауэра, которому посчастливилось совершить и первый побег. Он прочитал записи сына о том, как епископ как следует напоил своих охранников и спустился со стены по веревке, тайно доставленной ему в бочонке вина.

Перевернув страницу, он пробежал глазами статью о Джоне Джерарде — тот просил у своего надзирателя апельсины и писал их соком, который проступал только в пламени свечи, между строк вполне невинных писем своим друзьям. План удался, и иезуитский священник бежал с товарищем по несчастью, Джоном Арденом, съехав по веревке, протянутой от Колыбельной башни до причала. Дочитав, бифитер вспомнил все секретные письма, которые они с Милоном написали друг другу, к большому недовольству Гебы Джонс, которая никак не могла понять, куда деваются ее апельсины.

В конце папки он нашел несколько пустых листов с одними лишь именами узников и представил, какую высокую оценку получил бы Милон в школе, если бы прожил еще и успел завершить работу. Он вынул из стакана на столе карандаш и подержал, как держал его когда-то сын.

Подойдя к шкафу, бифитер распахнул дверцы. Он почувствовал запах Милона и на мгновение окаменел. Наконец он все же поднял руки и начал передвигать вешалки, вспоминая, как выглядел сын в том или в этом. Затем оглядел ботинки, выстроившиеся на дне шкафа, и подумал, какими маленькими они теперь кажутся. Не в силах больше выносить знакомый запах, он закрыл дверцы, погасил свет и, пробираясь в темноте на ощупь, медленно пошел вверх по лестнице своего опустевшего дома.