Глава восьмая

Открыв дверь Соляной башни, Бальтазар Джонс окинул взглядом безмолвную крепость, сверкавшую инеем. Он постоял несколько минут, прислушиваясь, не раздастся ли голос смотрителя воронов, который всегда вставал ни свет ни заря, чтобы покормить своих гнусных птиц. Но было тихо. Бальтазар Джонс быстро закрыл за собой дверь и с грейпфрутом в руках направился к башне Девелин.

Подойдя, он достал из кармана брюк ключ. Быстро огляделся, убеждаясь, что никто за ним не наблюдает, вставил ключ в замочную скважину и повернул. Закрыв за собой входную дверь, он нажал на ручку двери справа. Бородатая свинья тут же повернула на звук голову. Как только Бальтазар Джонс увидел ее чудесные волосатые щеки, всякое чувство вины за похищение животного мгновенно испарилось. Наклонившись, он протянул свинье грейпфрут — единственное угощение, которое удалось найти в кухне, поскольку он спешил проведать зверей после их первой ночи в Тауэре. Свинья, которая в тот момент, когда он вошел, была занята тем, что сладострастно чесалась, тут же перестала тереться о камин и затопала по соломе, принюхиваясь волосатым рылом к желтому шарику. Но вместо того, чтобы съесть, она толкнула его и покатила, семеня следом. Толкнув шар еще и еще раз, свинья бежала за ним с неподдельным восторгом, и кисточка на хвосте трепетала над толстенькими ягодицами, словно флажок. Бальтазар Джонс смотрел на нее завороженно, и добрые десять минут ни человек, ни свинья не выказывали никаких признаков раздражения: она развлекалась, а он наблюдал за представлением.

Клятвенно пообещав, что принесет другое угощение, Бальтазар Джонс запер за собой дверь и направился по Водному переулку выяснить, не подвезли ли рыбу для пингвинов-скалолазов. Тут до него вдруг дошло, что он не видел птиц с того момента, когда их фургон выезжал из зоопарка и один пингвин на переднем сиденье смотрел на него через стекло.

Бальтазар Джонс замедлил бег лишь на мосту через осушенный крепостной ров. Он остановился, взявшись руками за стену и судорожно вдыхая, и сквозь облачка своего дыхания увидел, что пингвиний вольер пуст. Он открыл калитку и прошел по дощатым мосткам, сооруженным, чтобы орды туристов не превратили лужайку в болото. Остановившись у следующего вольера, он принялся высматривать там нескольких близоруких птиц с желтыми бровями. Но увидел лишь вальяжно развалившуюся росомаху, которая с достоинством римского императора поглощала очередное сырое яйцо. Возле следующего загона он долго вглядывался в пространство между шишковатыми коленями жирафов, но так и не увидел ни одного клюва.

Бальтазар Джонс побежал назад в крепость, поднялся в башню Деверо и открыл дверь обезьяньего дома. Однако его неожиданное появление пробудило обезьян ревунов, и ему пришлось ретироваться от их рева, лишь бегло осмотрев клетку. Потом он потревожил зориллу, и животное выпустило облако несносной вони, а он двинулся дальше, убедившись, что зверь в клетке один. Остановившись перед комодским драконом, Бальтазар Джонс попытался его отогнать, но тут же сообразил, что у пингвинов здесь не было бы ни единого шанса выжить, и помчался к вольеру у Белой башни, надеясь, что их отправили туда. Там он бродил между кольцехвостыми кускусами, которые спали на ветвях дерева, аккуратно свернув хвосты. Однако ни одной пары черных, похожих на бусинки глаз он так нигде и не увидел.

Обыскав крепость, бифитер вернулся в Кирпичную башню. Сказав себе, что водитель, должно быть, попросту отвез пингвинов в птичник с прочими птицами, он поднялся по лестнице, перешагивая через две ступеньки. На втором этаже он распахнул дубовую дверь и ворвался в птичник. Он вглядывался сквозь сетку, и его взгляд скользнул мимо прекрасных райских птиц, подарка саксонского короля, у которых перья на бровках в два раза превосходили длину тела, — зрелище столь поразительное, что орнитологи прошлых веков считали первые чучела, попадавшие в Европу, подделкой таксидермистов. Не посмотрел он и на нежную зелено-розовую, как персик, самку неразлучника, которую посадили отдельно от самца, чтобы она его не заклевала. Не восхитился даже туканами, подаренными президентом Перу, удивительные клювы которых ацтеки считали сделанными из радуги. Но зато впился взглядом в пару безобразных лап под небольшим кустом. Листья зашуршали, бифитер затаил дыхание. Но из листвы вышел всего-навсего альбатрос — птица, чьи объемистые лапы моряки когда-то приспосабливали под кисеты. Бифитер сполз на пол, соображая, как же он объяснит исчезновение пингвинов королевскому конюшему. Привалившись спиной к закругленной стене, он испустил такой отчаянный вздох, что разбудил изумрудного висячего попугайчика, спавшего свесившись вниз головой.

Преподобный Септимус Дрю подобрал полы рясы и опустился на колени рядом с органом. Ему потребовалось мгновение, чтобы собраться с духом и взять грызуна за хвост. Поборов отвращение, он поднял его повыше и впился в него взглядом, прозревавшим глубины бесчисленного множества измученных душ. Несмотря на целую неделю неудач с механическими ловушками и еще бульшим, по сравнению с обычным, количеством крысиного помета, вид крошечных передних лапок неожиданно преисполнил капеллана сожалением. Он перевел взгляд на жутковатые желтые зубы крысы, которые с наслаждением впивались в пухлые гобеленовые подушечки для колен, и всякая жалость улетучилась. Он отметил, что животное было убито наповал с одного удара в затылок самым новым устройством, шедевром инженерной мысли, спрятанным внутри миниатюрного Троянского коня. Усатого врага приблизило к скоропостижной гибели самое неодолимое искушение — арахисовое масло.

Хотя часть его существа противилась христианскому погребению вредителя, крысы все же были твари Божьи, пусть и не упоминались в Библии. Святой отец опустил закоченевшее тело в один из старых бумажных пакетов бирюзового цвета из магазина «Фортнум энд Мейсон», которые хранил как раз для таких случаев, и взял совок. С усилием открыв старинную дверь церкви, он направился в сторону башни Байворд и спустился по лестнице в осушенный крепостной ров, в котором во время Второй мировой выращивали овощи. Наскоро помолившись о спасении низменной души, он похоронил крысу в цветочной грядке, протянувшейся вдоль лужайки для боулинга. Если при жизни грызуны не служили никакой благой цели, то после смерти они возвышались до удобрения для обожаемых капелланом розовых кустов. Затем он развернулся спиной к старательно ухоженной лужайке, которая за предыдущие сезоны слышала столько обвинений в жульничестве, что все турниры по боулингу пришлось отложить на неопределенное время.

Когда он уже направлялся домой, йомен Гаолер, выглядевший еще более измученным, чем обычно, поравнялся с ним и положил пухлую ладонь ему на плечо.

— Прошу прощения, но это, случайно, не вы таскаете мое инжирное печенье? — спросил он.

Преподобный Септимус Дрю задумался над вопросом.

— Хотя я бессилен в обуздании редких приступов чревоугодия, воровство все же не мой грех, — ответил он.

Йомен Гаолер кивнул головой на церковь.

— А на исповеди, часом, никто не признавался? — спросил он.

— К сожалению, у нас не бывает исповеди. Попытайтесь спросить у католиков дальше по улице. Их священник каких только откровений не наслушался, однако по своему опыту могу сказать, что он делится информацией с большой неохотой.

Пересекая Тауэрский луг, святой отец издалека заметил Бальтазара Джонса, сгорбившегося под тяжестью, как казалось, мешка с овощами и фруктами. Он наблюдал за передвижениями бифитера, вновь с тревогой отметив выражение отчаяния на лице старого друга. Капеллан испробовал все известные ему средства, чтобы пробудить в нем интерес к жизни. Он даже предложил ему стричь лужайку для боулинга — эта обязанность свалилась в этом году на святого отца, — зная, что для англичанина нет большего счастья, чем пытка газонокосилкой. Однако бифитер помотал седой головой и отклонил предложение.

Тогда преподобный Септимус Дрю попытался разрушить бастион горя, сыграв на интересе к английской истории. Однажды после воскресной службы он загнал в угол хранителя истории Тауэра и спросил, проводились ли какие-нибудь новые исследования, не вошедшие пока в последнее издание путеводителя по крепости. Захваченный врасплох в Доме Господа, тот признался как на духу и выложил такую новость, что капеллан тотчас побежал на поиски Бальтазара Джонса, чтобы с ним поделиться.

Он нашел бифитера на стене, где тот сидел, сгорбившись, в сине-белом полосатом шезлонге, созерцая небосклон. Капеллан, чувствуя, как обгрызенный подол алой рясы треплет непочтительный ветер, зашагал к нему, уверенный, что несет с собой ключ, способный открыть запертые двери и вызволить друга из темницы депрессии.

Усевшись рядом с бифитером на камни, святой отец пересказал поразительную историю появления в крепости воронов. Широко распространено мнение, будто вороны живут в Тауэре много столетий. Согласно легенде, которую пересказывают туристам, еще астроном Карла Второго жаловался, что они загадили ему телескоп. Король, как говорят, велел их уничтожить, но ему напомнили о пророчестве, гласившем, что, когда эти птицы покинут Тауэр, Белая башня рухнет и на Англию падут страшные беды. Услышав его, король приказал, чтобы в крепости всегда жили не меньше шести воронов.

— Так вот! Это выдумки! — воскликнул торжествующий священник. — Были тщательно исследованы записи за последнюю тысячу лет и установлено, что самые ранние упоминания о воронах в Тауэре на самом деле датируются тысяча восемьсот девяносто пятым годом, так что вся легенда — выдумка Викторианской эпохи.

Он ожидал, что бифитер, узнав новость, придет в восторг, однако Бальтазар Джонс повернулся к нему и спросил:

— Как думаешь, дождь пойдет?

Капеллан не желал сдаваться. Ринувшись в Британскую библиотеку, он принялся читать книги с самыми загадочными названиями, какие только сумел отыскать в каталоге, к большому раздражению обслуживающего персонала, поскольку библиотекарям, чтобы добраться до заказанных книг, приходилось раздвигать в подвале завесы паутины. Прошло несколько месяцев, прежде чем святой отец наконец наткнулся на изумительный исторический анекдот о нескольких докторах сразу. История не только доказывала, что медициной занимаются сплошные бабуины, как всегда утверждал Бальтазар Джонс, она оказалась еще и такой смешной, что соседи капеллана по читальному залу пересаживались подальше, потому что взрывы его хохота мешали сосредоточиться.

Даже не намекнув, какой того ожидает сюрприз, преподобный Септимус Дрю пригласил друга на обед, достав из подвала бутылку «Шато Мусар». За супом из водяного кресса святой отец принялся пересказывать историю восемнадцатого века о горничной Мэри Тофт, которая в один прекрасный день родила кроликов. Местный хирург, за которым послали, когда начались роды, помог ей разрешиться девятью зверьками, которые оказались все мертворожденные. Доктор написал об этом феномене нескольким ученым джентльменам. Георг Первый отправил разобраться в деле своего хирурга и секретаря принца Уэльского, и оба они видели собственными глазами, как женщина родила еще несколько мертвых зверьков. Ее перевезли в Лондон, и вся медицинская братия настолько уверовала в ее болезнь, что во всем королевстве с обеденных столов исчезли суп из кролика и жаркое из зайца. Но в конце концов ее признали мошенницей, был схвачен посыльный, который пытался пронести в ее палату кролика, и горничная призналась, что засовывала в утробу принесенных зверьков.

История, которую капеллан пересказывал на протяжении всего обеда из трех блюд, он сопровождал яркими театральными жестами. Покончив с жареным каплуном, капеллан отодвинулся от стола и потер руками спину, как будто заболевшую от вынашивания кроликов. А когда он в четвертый раз наполнил бокалы, то натянул пальцами кожу у глаз, обнажил передние зубы и зашевелил носом. А когда внесли ягодный пудинг, святой отец, который был ростом под два метра, скакал по столовой, изображая кроличьи прыжки. Бифитер смотрел на капеллана не отрываясь. Но когда преподобный Септимус Дрю утер белым платочком слезы, выступившие от хохота, и спросил друга, что он думает о Мэри Тофт, Бальтазар Джонс заморгал и спросил:

— Кто это?

Вернувшись домой, капеллан убрал совок под кухонную раковину, старательно вымыл руки и поставил на огонь скорбный чайник на одну чашку. Он сидел в одиночестве за кухонным столом, прихлебывая клюквенный чай, и его мысли снова вертелись вокруг Руби Дор. Не в силах более выносить муки одиночества, он поднялся, вынул из ящика рядом с раковиной стопку рецептов и сел выбирать орудие обольщения.

Когда выбор был сделан, святой отец прихватил письма, вынутые рано утром из абонентского ящика на почте, и отправился в кабинет сочинять проповедь. Сидя за письменным столом, он вспорол ножом из слоновой кости брюхо первому конверту и заглянул внутрь. Дочитав письмо до конца, он принялся читать снова, желая убедиться, что понял все правильно. Затем он сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в ящик стола. Он сидел ошеломленный, откинувшись на спинку стула, и прикидывал, есть ли у него шанс стать лауреатом Премии за эротическую прозу, на церемонию вручения которой его пригласили.

Бальтазар Джонс стоял у дома номер семь на Тауэрском лугу и стучал в дверь. Когда после нескольких томительных минут ожидания ему так и не открыли, он поставил на землю клетку, приложил к оконному стеклу ладони и попытался разглядеть, что делается внутри. Наконец йомен Гаолер появился в дверях в халате, подпоясанном на выступающем животе, рукой он прикрывал глаза от сияющих мраморных облаков.

— С вами все в порядке? — спросил Бальтазар Джонс.

Йомен Гаолер почесал грудь:

— Я сегодня почти не спал.

— Можно мне зайти на минутку?

Йомен Гаолер отступил на шаг, пропуская гостя.

— В кухне у меня теплее, — сказал он.

Бальтазар Джонс прошел по коридору и поставил на стол клетку. Йомен Гаолер сел и провел рукой по волосам.

— Что это? — спросил он, кивая на клетку.

— Этрусская землеройка королевы. Надеюсь, вы за ней присмотрите. Она отличается чрезвычайно тонкой психической организацией.

Йомен Гаолер поднял на него глаза.

— И как же ее увидят посетители, если она будет жить у меня дома? — поинтересовался он.

— Они могут договариваться о визите заранее, хотя, если честно, лично я не огорчусь, если они вовсе ее не увидят. Я лишь хочу быть уверенным, что она останется жива.

— Давайте посмотрим на нее.

Бальтазар Джонс сунул руку в клетку и снял крышку с маленького пластмассового домика.

Йомен Гаолер поднялся и заглянул внутрь.

— Я никого не вижу, — сказал он.

— Она в углу.

Хозяин взял очки и посмотрел еще раз:

— Это вон то создание? А вы уверены, что оно живое?

— Разумеется, уверен. Я видел утром, как она шевелится.

Йомен Гаолер продолжал созерцать зверушку, затем почесал затылок и изрек:

— Честно сказать, сомневаюсь, что мне нравятся землеройки.

Бифитер мгновение вглядывался в его лицо.

— Еще вы у меня записаны помощником по уходу за пингвинами, — сказал он. — Их подарил президент Аргентины. Очевидно, они все-таки с Фолклендов.

Проводив Бальтазара Джонса, йомен Гаолер вернулся в кухню, сел и поглядел на клетку рассеянным взглядом смертельно уставшего человека. Накануне ночью он отправился в постель в самое что ни на есть детское время, облачившись в новую парадную пижаму, уверенный, что кошмар наконец закончился. Прежде чем принять вечернюю ванну, он распахнул в доме все окна и, следуя старинному способу изгнания привидений, постоял во всех углах каждой комнаты, размахивая дымящимся пучком шалфея. Струйки дыма поднимались вдоль стен к потолку и уносились в ночь. Но сразу после заката его разбудил топот башмаков по деревянному полу столовой этажом ниже и самые отборные ругательства в адрес испанцев, произносимые с девонширским акцентом. Собравшись с духом, чтобы спуститься по лестнице, пропитавшейся табачной вонью, он обнаружил, что картофелины, отложенные на завтрак, исчезли. Поспешно вернувшись в постель, йомен Гаолер запер дверь, накрылся одеялом и до самого рассвета с ужасом слушал богомерзкие звуки.

Геба Джонс пришла в бюро находок Лондонского метрополитена раньше обычного, разбуженная рыжими ревунами. Она окончательно разозлилась, обнаружив, что из дома пропал не только муж, но еще и грейпфрут, который она купила себе на завтрак. Теперь поставила чайник и, дожидаясь, пока закипит вода, исследовала содержимое холодильника и отыскала за упаковкой морковного супа одинокий кусок клюквенного пирога «Бейквелл», принадлежавший Валери Дженнингс. Соблазнившись вишенкой, положенной сверху, она решила, что коллега не станет возражать, если она его съест. Геба Джонс отнесла пирог на свой стол и откусила кусочек. Однако она так и не насладилась чудесной миндальной начинкой. Потому что руки тут же потянулись к дневнику жиголо, и она до такой степени увлеклась вступительной частью, повествовавшей о том, как его любовница разбила каблуком стол в зале заседаний, что доела пирог, даже не заметив.

Когда она уже стирала с губ предательские крошки, зазвонил телефон.

— Да, действительно есть такая, — ответила она, переводя взгляд на надувную куклу с красной дырой вместо рта. — Блондинка… Понимаю… Белые… Нет, туфли точно белые, я вижу отсюда… В таком случае вряд ли это ваша… Мы с вами свяжемся, если ее принесут… Мы всегда аккуратно обращаемся со всеми находками, какие к нам поступают… Я прекрасно вас понимаю… Не стоит… Каждая на своем… Обязательно… Всего хорошего.

Усевшись обратно на стул, она уперлась взглядом в коробку с прахом и стерла с крышки пыль своими кукольными пальчиками. Затем потянулась к одному из телефонных справочников Лондона, стоявшему на полке над столом, и пролистала страницы до фамилии Перкинс. Геба Джонс готова была заняться поисками иголки в стоге сена, — этот метод они с Валери Дженнингс вынуждены были применять нередко. Поскольку время от времени он приносил плоды, то обе прибегали к нему в самых безнадежных случаях, веря в удачу, как верят картежники. Она поглядела на первую фамилию в списке и набрала номер.

— Здравствуйте, это мистер Перкинс? — спросила она.

— Да, — последовал ответ.

— Говорит миссис Джонс из бюро находок Лондонского метрополитена. Я звоню, чтобы спросить, не теряли ли вы недавно в метро что-то из личных вещей.

— Я бы и рад, дорогуша, только я уже больше двадцати лет не выхожу из дома.

— Прошу прощения за беспокойство.

— Ничего страшного. Всего доброго.

Она поглядела в справочник и набрала следующий номер:

— Алло, это доктор Перкинс?

— Кто говорит?

— Миссис Джонс из бюро находок Лондонского метрополитена.

— Доктор на работе. Я приходящая уборщица. Мне что-нибудь ей передать?

— Вы не знаете, не забывала ли она недавно в метро деревянную коробку? На коробке медная пластина с именем Клементина Перкинс.

— Вряд ли, — ответила уборщица. — В семье доктора Перкинс нет Клементин.

Когда Геба Джонс повесила трубку, в бюро появилась Валери Дженнингс в своих обычных черных туфлях на плоской подошве. Однако, когда она повесила синее пальто на вешалку рядом с надувной куклой, она не сказала ни слова о задержках на Северной линии, из-за которых страдает человеческое достоинство, потому что на перроне собирается толпа и все норовят толкнуть. Не сказала она ни слова и про отвратительную погоду и вероятный снегопад, потому что у нее ноют натоптыши на ногах. И когда она заглянула в холодильник, то даже не бросила на коллегу укоризненного взгляда, не увидев своего пирога, который нарочно спрятала за пакетом с морковным супом.

— Надеюсь, ты не переживаешь из-за этих ушей? — поинтересовалась Геба Джонс, вспомнив о том, как Валери Дженнингс в конце концов удалось освободить от передней половины пантомимной лошади, в результате чего оба уха оторвались. — Я вчера забрала лошадь домой, и Бальтазар сказал, пришьет их так, что никто и не заметит.

— Все гораздо хуже, — призналась ей коллега.

— Что случилось? — спросила Геба Джонс.

— Когда вчера ты уехала, Артур Кэтнип пригласил меня на обед.

— И что ты ответила?

— Согласилась… Он застиг меня врасплох.

Последовало молчание.

— Но и это не самое скверное, — продолжала Валери Дженнингс.

— Что же тогда?

— Я не хочу с ним обедать.

Вечером того же дня, потерпев неудачу в поисках хозяина праха, Геба Джонс, сгорбившись, шла в темноте по Водному переулку. Хотя она была рада тому, что ко времени ее возвращения с работы всех туристов изгоняют с территории крепости до следующего дня, зимой ее пугала одинокая прогулка, когда единственным источником света оказывается мерцающая луна. Проходя мимо Ворот Изменников, она вспомнила один раз, когда Милон нырял за упавшими под деревянную решетку монетками, которые туристы по традиции бросают в Темзу. Не обращая внимания на туристов, которых в крепости было еще полно, они с Шарлоттой Бротон стянули с себя одежду и спустились по запретным ступеням к воде в одних трусах и майках. Они нагребли несколько горстей монет к тому времени, когда поднялась тревога. Взбежав вверх по лестнице в отяжелевшем от воды белье, они увернулись от заметивших их бифитеров и помчались по булыжной мостовой. Когда они свернули на улицу Монетного двора, несколько свободных от дежурства бифитеров, заметивших парочку из окон своих домов, тоже присоединились к погоне. В итоге воришек загнали в угол рядом с Кремневой башней, и они стояли склонив головы, и с них капала вода. Мало того что они вызвали гнев своих родителей и всех бифитеров Тауэра, их еще и отправили объясняться перед самим главным стражем. Монеты, как полагается, вернули обратно в мутные воды, за исключением одного золотого соверена, который Милон украдкой сунул в трусы, а потом хранил с остальными сокровищами в жестянке из-под ирисок, пока через два года не подарил Шарлотте Бротон в обмен на поцелуй.

Геба Джонс вошла в Соляную башню, темную, если не считать света в верхнем этаже. Пройдя мимо двери Милона у площадки винтовой лестницы, она подумала, вспомнит ли муж, что завтра их сыну исполнилось бы четырнадцать лет. Пока Геба Джонс переодевалась в спальне в одежду потеплее, она припомнила времена, когда она возвращалась с работы и ее встречали. Она спустилась в кухню и, пока искала в шкафчике сковородку, припомнила времена, когда ей приходилось прикрывать кухонную дверь из-за стоявшего в доме шума. Если муж не играл песни Фила Коллинза на казу Милона — несносная привычка, из-за которой она начала прятать инструмент, — то пытался помогать сыну с домашним заданием. Когда задание было не по английской истории, Бальтазар Джонс расхаживал по гостиной, выдавая ответы наугад. Когда ему попадался вопрос, ответ на который он не знал, ему даже хватало храбрости в этом сознаться. Тогда он выходил из комнаты под предлогом, будто ему нужно в сортир, и лихорадочно листал под кроватью священную книгу, в которой содержался ответ на самый сложный вопрос на свете: как решать дроби? Затем он с видом триумфатора появлялся в дверях гостиной, силясь удержать формулу в голове, и они оба, отец и сын, продолжали сражаться с математикой, пока чудовище не оказывалось поверженным.

Приготовив ужин, она прошла через пустынную гостиную и позвала мужа, покричав на винтовой лестнице в сторону комнаты наверху, куда сама никогда не заходила. Когда они наконец покончили с отбивными, сидя перед телевизором, Бальтазар Джонс тут же отправился мыть посуду, а затем снова скрылся в своем убежище под крышей. Через несколько часов они снова увиделись в постели, и Геба Джонс, поглядев на силуэт мужа, вырисовывавшийся в темноте, подумала про себя: «Только не забудь, какой завтра день».