Эспену кажется, будто его жена, Мерит, что-то подозревает. Он предлагает повременить со встречами, пока все не успокоится. Разъяренная Лина выполняет свои обязанности, пиная кур, когда они попадаются под ноги, и вонзая иглу в стеганое одеяло, так что путается нить и морщатся швы. Ее радует только забота о мальчике. Конечно, всем известно, что он арестован за ужасное преступление. Сегодня, когда она меняет ему простыни, он выглядит бледным и вялым.

— Разве вы не боитесь меня теперь?

Лина смотрит в окно. Он понимает, что она мнется с ответом. Она улыбается:

— Нет, конечно нет. Ни на минуту не поверю. На самом деле я думаю, что все они дураки.

Она говорит с такой страстью, что он кажется ошарашенным.

— То же самое я говорила шотландцу, но он думает, будто выполняет свой долг. Он считает, что не нужно никаких доказательств, кроме денег.

— Наверное, они отвезут меня назад и устроят судебное разбирательство. Так что от него ничего не зависит.

Лина застилает постель, и он снова ложится. Она замечает, какие у него тонкие лодыжки и запястья. И становятся все тоньше. У нее кровь закипает при мысли, как он юн и беззащитен.

— Я бы уехала отсюда, если б могла. Поверь мне, душа сохнет жить в таком месте.

— Я думал, вы все тут живете праведной жизнью вдали от всех грехов и соблазнов.

— Все совсем не так.

— А почему вам не вернуться в Торонто?

— Я не могу. У меня нет денег. Вот почему я здесь. Жизнь нелегка для одинокой женщины с детьми.

— А если бы у вас были деньги? Тогда это было бы возможно?

Лина пожимает плечами.

— Что толку думать об этом. Разве только вдруг вернется мой муж с кучей золота. Но он вроде не собирается. — И она горько улыбается.

— Лина…

Фрэнсис берет ее за руку, и улыбка пропадает с ее лица. У него очень серьезный вид, отчего у Лины замирает сердце. С таким выражением на лице мужчины говорят только об одном.

— Лина, я хочу, чтобы вы взяли эти деньги. Мне с ними нечего делать. Пер не позволил им забрать их, так что если вы их сейчас возьмете и спрячете, то сможете потом убежать — весной, например.

Лина слушает его с изумлением.

— Нет, ты же не имеешь в виду… Это… нет, я не могу.

— Я серьезно. Возьмите их теперь же. Иначе они пропадут. Это деньги Лорана — я уверен, он бы предпочел, чтобы они достались вам, а не этим людям. Где они в конце концов окажутся? Скорей всего, в их карманах.

Сердце выпрыгивает у нее из груди. Какая возможность!

— Ты не знаешь, что говоришь.

— Я точно знаю, что говорю. Здесь вы несчастливы. Воспользуйтесь ими, чтобы начать новую жизнь. Вы молоды, вы красивы, вы не должны застрять здесь, со всеми этими женатыми мужчинами… Вы должны обрести свое счастье.

Фрэнсис замолкает, чуть успокоившись. Лина кладет ему на руку и вторую ладонь.

— Тебе кажется, я красивая?

— Конечно. Все так считают, — чуть смущенно улыбается Фрэнсис.

— Они?

— Судя по тому, как они смотрят на вас.

В порыве она склонятся к нему и прижимает губы к его губам. У него теплый, но неподвижный рот, и хотя глаза ее закрыты, она тут же понимает, что совершила ужасную ошибку. Рот его словно отшатывается с отвращением, как будто коснулся змеи или червяка. Она открывает глаза и слегка отступает в замешательстве. Явно потрясенный, он отворачивается. Она пробует оправдаться:

— Я… — Она не понимает, в чем была неправа. — Я думала, ты назвал меня красивой.

— Так и есть. Но я не имел в виду… Я не поэтому хочу отдать вам деньги. Я совсем не то имел в виду.

Кажется, он пытается отстраниться от нее, насколько позволяет постельное белье.

— О-о… Ах, господи.

От стыда Лину бросает в жар. Хуже придумать нельзя. Как будто, встав сегодня утром, она мысленно перебрала самые дурацкие вещи, какие только можно сделать, удержалась от излияния чувств Эспену во время ранней молитвы, не всадила иголку в жирную задницу Бритты (и то и другое очень соблазнительно), и все ради того, чтобы поцеловать юношу, арестованного за убийство. Она хохочет, а потом, столь же внезапно, начинает рыдать.

— Прости меня. Не знаю, что на меня нашло. Просто сама не своя. Делаю всякие глупости. — Она отворачивается.

— Лина, пожалуйста, не плачьте. Я виноват. Вы мне нравитесь, в самом деле нравитесь. И я действительно считаю вас красивой. Но я… это моя вина. Не плачьте.

Лина рукавом вытирает глаза и нос, прямо как Анна. Кое-что для нее прояснилось. Она не поворачивается к нему, но лишь потому, что не вынесет, если на его лице до сих пор гримаса отвращения.

— Это очень мило с твоей стороны. Я возьму деньги, если ты не передумал, потому что не могу больше здесь оставаться. Действительно не могу.

— Хорошо. Возьмите.

И все-таки обернувшись, она видит, что Фрэнсис сидит на кровати с кожаным мешочком в руке. Она берет рулончик банкнот, удержавшись от того, чтобы их пересчитать. Но, судя по всему, здесь не меньше сорока долларов (сорок долларов! к тому же американских), и она сует их под блузку.

В конце концов, теперь не имеет значения, что он там увидит.

Когда она позже работает на кухне, тайком набив рот сыром, туда врывается Йенс, весь красный от возбуждения.

— Знаешь что? У нас опять гости!

Йенс и Сиги выбегают во двор, Лина уныло плетется за ними и видит две фигуры и собачью упряжку. Вокруг собираются норвежцы и помогают встать на ноги фигуре в санях. Она шатается, так что ее приходится поддерживать. Перед Линой мелькает свирепое смуглое лицо, а во второй фигуре она узнает белую женщину. Очень непривычно видеть такую женщину — изысканность проступает даже сквозь толщу одежд — со злодейского вида туземцем, и никто не знает, что говорить или делать. Женщина крайне утомлена, и Пер обращается к туземцу. Первые слова Лина пропускает, но дальше слышит, по-английски:

— Мы ищем Фрэнсиса Росса. Эта женщина — его мать.

Первая, постыдная мысль Лины, что Фрэнсис захочет вернуть деньги. А еще она чувствует укол ревности. Даже после сегодняшних конфузов она ощущает особую связь с мальчиком; он ее друг и союзник, единственный, кто в этом Химмельвангере не относится к ней покровительственно. И ей не хочется лишаться его, даже если это привязанность к потенциальному убийце.

Лина прижимает руку к груди, где лежит рулончик денег, и не отпускает его.

Никто, дает она молчаливую клятву, никто у нее этого не отнимет.