Поисковые отряды не обнаружили следов сбежавшего узника, а истерию по поводу исчезновения миссис Росс успокоил стоицизм ее мужа. Решено считать, что она отправилась на встречу с мистером Муди и своим сыном. Маккинли, похоже, никак не связывает эти события и большую часть дня просиживает в комнате. Почти три дня прошло после исчезновения, а Маккинли все еще обитает в доме Ноксов, словно мстительный призрак. В нем бурлит бессильная ярость человека, поймавшего за хвост птицу удачи, только чтобы тут же ее упустить.

Семья Нокс не произносит его имени — словно, притворившись, будто его не существует, они заставят его убраться. Судья советует ему вернуться в форт Эдгар и дожидаться там вестей от Муди. Маккинли отказывается. Он намерен оставаться, пока не разосланы сообщения с описанием беглеца. Он одержим исполнением своего долга или тем, что он под этим подразумевает; Нокс уже не уверен, что это одно и то же.

Сегодня вечером, после обеда, Маккинли заводит разговор об удаче. Он садится на своего любимого конька — герои Компании — и потчует Нокса уже знакомой историей некоего Джеймса Стюарта, который гнал своих людей зимой через снега, чтобы доставить какие-то припасы в факторию, и совершил поразительный переход в ужасную непогоду. Маккинли пьян. Глаза у него неприятно блестят, и это беспокоит Нокса. Напился он не Ноксовым вином; должно быть, пил у себя в комнате.

— И знаете что? — Маккинли обращается к Ноксу, но не отрывает взгляда от мягкого рассыпчатого снега в окне, который, похоже, воспринимает как личное оскорбление.

Голос у него тоже мягкий; он старается не кричать, чтобы не казаться маленьким человеком. Как ни странно, хотя Нокс понимает, что это притворство, впечатление все равно сильное.

— И знаете, что они с ним сделали — с этим героем? И все из-за простого невезения. Он был одним из лучших. Образцовый служащий Компании, отдавший ей все, что имел. Сейчас он должен был бы возглавлять целое подразделение, а они сослали его в какую-то тмутаракань, в богом забытое место — вообще никаких мехов. А все из-за мелкой неудачи. Просто не повезло. И это неправильно. Что, разве правильно?

— Уверен, что нет.

А самое неправильное то, что у него застрял в качестве гостя этот Маккинли, но тут и пожаловаться некому. Если б только Маккинли сам отправился за Россом, а Муди оставил здесь. И Сюзанна была бы довольна.

— Я не дам им меня отодвинуть. Со мной у них это не выйдет.

— Уверен, что с вами такого не случится. Вашей вины здесь нет.

— Но откуда мне знать, что они все поймут правильно? Я отвечаю за закон и порядок в форту и его окрестностях. Может, если бы вы написали письмо… с изложением фактов и так далее… — Маккинли таращит глаза на Нокса, словно эта мысль только что пришла ему в голову.

Нокс подавляет глубокий изумленный вздох. Он гадал, не услышит ли подобную просьбу, но думал, что даже для Маккинли она слишком бесстыдна. Несколько мгновений он формулирует ответ.

— Если бы мне понадобилось написать такое письмо, мистер Маккинли, я честно изложил бы все известные мне факты, дабы избежать путаницы. — Сохраняя невозмутимо-бесстрастное выражение лица, он пристально смотрит на Маккинли.

— Ну, разумеется… — начинает было Маккинли, но замолкает, выпучив глаза. — Что вы имеете в виду? Что там натворил Адам?

— Адам ничего не говорил. Я видел собственными глазами, как воплощается в жизнь ваше представление о правосудии.

Маккинли буравит его яростным взглядом, но ничего больше не говорит. Заставив его замолчать, Нокс чувствует греховное удовлетворение.

Когда Нокс выходит наконец из дома, сочетание падающего снега и облаков рождает необычный свет; в бледных сумерках тот кажется еще холоднее. Хотя дни короткие и солнце стоит низко, что-то в воздухе — возможно, предвестье северного сияния — добавляет легкости его шагам. Странно, таким образом рискуя позором, чувствовать себя столь беззаботно.

Томас Стеррок распахивает дверь и выпускает в коридор дымный спертый дух. Он явно из тех, что полагают, что свежему воздуху место на улице.

— Думаю, сегодня вечером нас никто не потревожит. Мои хозяева поглощены какими-то семейными склоками.

Нокс не знает, как реагировать на это. Но он не готов встречаться с Джоном Скоттом, если тот выпил. Может, оно и к лучшему, что он срывает свою неудовлетворенность на жене, а на публике выглядит благопристойным гражданином. Нокс стыдится этой мысли и старается выбросить ее из головы.

— Я получил вашу записку и сгораю от любопытства, что же вы хотите мне сообщить. — Он напоминает себе, что следует быть настороже даже со Стерроком.

— Я думал о Жаме, когда мы прочесывали берег озера. — Стеррок льет виски в два стакана и взбалтывает в своем темно-желтое пойло. — И я вспомнил о человеке, с которым знался, когда был следопытом. Его звали Каонвес.

Нокс ждет.

— Я не был уверен, следует ли довести до сведения… Я размышлял, зачем было убивать торговца вроде Жаме — с какой целью? И подозреваю — хотя, разумеется, вовсе в этом не уверен, — что виной тому как раз костяная пластинка.

— Костяная пластинка, о которой вы уже рассказывали?

— Да. Я говорил вам, что она мне нужна для исследований, которыми сейчас занимаюсь, и, возможно, вам пришло в голову, что раз я так хочу заполучить эту вещь, то и другие ради нее способны пойти на многое. Однако… черт возьми, я даже не знаю, то ли это, что я думаю. — В свете лампы его лицо кажется высохшим и старым.

— А что вы о ней думаете?

Стеррок заглатывает содержимое своего стакана и морщится, словно выпил лекарство.

— Понимаю, это прозвучит нелепо… но мне представляется, она может доказать, что у индейцев существовала древняя письменность.

Нокс готов расхохотаться. Это кажется абсурдным — приключенческий роман для подростков. Ему и вправду никогда не доводилось слышать подобной нелепости.

— Почему вы так полагаете?

Он никогда не считал Стеррока дураком, несмотря на все его недостатки. Возможно, он ошибался, и этот человек не в себе, что, кстати, объясняет, почему на седьмом десятке он носит столь старомодное пальто.

— Я вижу, вы считаете это нелепостью. У меня есть свои соображения. Я больше года изучал этот вопрос.

— Но всякий знает, что ничего подобного нет! — Нокс не может сдержать себя. — Если бы эта письменность действительно существовала, остались бы следы… какие-то документы, или записи, или разрозненные свидетельства… однако же нет ничего.

Стеррок слушает его внимательно и серьезно. Нокс старается говорить примиряюще:

— Прошу прощения, если не принял всерьез, но это… фантастика.

— Возможно. Но факт остается фактом: некоторые люди допускают такую вероятность. Это вы признаете?

— Да. Конечно, они вольны…

— И если я ищу эту вещь, то и другие тоже могут ее искать.

— И это возможно.

— Что ж, тогда объясню, о чем я подумал: человек, которого я упомянул, Каонвес, был, так сказать, журналистом, писателем. Индеец, но очень одаренный. Умный, образованный, отлично строил фразу и тому подобное. Я всегда считал, что в нем течет белая кровь, но никогда его об этом не спрашивал. Он был фанатическим гордецом, одержимым мыслью о том, что индейцы обладали великой культурой, во всех смыслах сравнимой с культурой белых. У него это превратилось в манию сродни религиозной. Он считал меня сочувствующим, и до определенной степени так оно и было… Он был неуравновешен, бедняга, запил, когда не сумел добиться успеха, на который рассчитывал.

— Что вы имеете в виду?

— То, что он или ему подобные, фанатично верящие в индейский народ и его культуру, способны на все, чтобы добыть такое свидетельство.

— А этот человек знал Жаме?

Стеррок выглядит несколько удивленным.

— Этого я, право, не знаю. Но ведь слухами земля полнится — необязательно знать того, от кого вы что-то хотите. Я и сам не знал Жаме, пока не услышал, как он рассказывает об этой пластинке в торонтском кафе. Он был не из тех, у кого рот на замке.

Нокс пожимает плечами. Неужели Стеррок вытащил его из дома только затем, чтобы рассказать эту странную историю?

— А где сейчас живет этот Каонвес?

— Этого я сказать не могу. Много лет его не видел. Я знал его, когда он писал статьи, разъезжая по полуострову. Как я уже говорил, он запил и исчез из виду. Я только слышал, будто он перебрался за границу.

— Вы мне это рассказываете, потому что считаете его подозреваемым? Весьма слабые основания, вам не кажется?

Стеррок разглядывает свой пустой стакан. Подтеки уже покрылись пылью.

— Каонвес рассказывал мне однажды о древней письменности. Я имею в виду, о возможности таковой. Сам я ни о чем подобном не слышал. — Поджав губы, Стеррок холодно улыбается. — Конечно же, я посчитал его психом.

Он так пожимает плечами, что Нокс неожиданно проникается к нему сочувствием.

— Потом я натолкнулся на табличку. И вспомнил его слова. Может быть, я рассказываю все это по своим личным соображениям, но чувствую, что вам нужно знать все факты. Возможно, все это не важно, я просто говорю то, что знаю. Не хочу, чтобы человеческая смерть осталась безнаказанной из-за того, что я промолчал.

Нокс опускает глаза, его захлестывает знакомое чувство абсурдности происходящего.

— Жалко, что вы раньше не поделились этими сведениями, прежде чем арестант сбежал. Возможно, вы смогли бы его опознать.

— Неужели? Вы полагаете?.. Ну-ну.

Нокс ни на миг не верит расцветающему на лице Стеррока озарению. И вообще, весь рассказ звучит подозрительно. Возможно, Стеррок пытается привлечь внимание к метису, чтобы отвлечь от собственного здесь присутствия. В действительности, чем больше Нокс думает об этом, тем более смехотворной становится вся история. Да была ли вообще эта костяная пластинка? Ведь никто, кроме Стеррока, ее не упоминал.

— Что ж, благодарю за все, что вы мне рассказали, мистер Стеррок. Это… может оказаться полезным. Я обсужу все с мистером Маккинли.

Стеррок разводит руками:

— Я просто хочу помочь вывести убийцу на чистую воду.

— Разумеется.

— Есть еще одно дело…

Ага, вот теперь мы переходим к настоящему делу, думает Нокс.

— Не сможете ли вы одолжить мне еще немного презренного металла?

По дороге домой, короткой и холодной, Нокс вдруг с ужасной, пронзительной ясностью вспоминает то, что он сказал Маккинли: «Я видел собственными глазами, как воплощается в жизнь ваше представление о правосудии».

Раньше он говорил Маккинли (или, по крайней мере, дал ему понять), что не видел узника после допроса. Остается надеяться, что Маккинли был слишком пьян или возбужден, чтобы это заметить.

Слабая надежда, учитывая обстоятельства.