Происходит нечто невероятное. Погода совершенно спокойна и безветренна, мы продолжаем свой путь через лес, и я понимаю, что мне хорошо. Это просто поразительно, и я чувствую себя виноватой, поскольку должна беспокоиться о Фрэнсисе, но отрицать не могу: как только я перестаю думать о том, что он лежит где-то израненный и замерзший, я счастлива так, как давно не была.

Я никогда не думала, что забреду в такую глушь, не испытывая страха. В лесу я всегда ненавидела однообразие, хотя никому этого не рассказывала. Лишь несколько видов деревьев — особенно сейчас, когда они заснежены, мрачные силуэты, — и весь лес смутен и сумеречен. В наши первые годы в Дав-Ривер мне часто снился кошмар: я посреди леса, озираюсь в поисках тропы, которой пришла, но все направления выглядят совершенно одинаково. Меня охватывает паника. Я понимаю, что заблудилась и никогда не выберусь отсюда.

Возможно, я уже на самом краю, и безвыходное положение делает страх невозможным — или просто бессмысленным. Не боюсь я и моего молчаливого проводника. Раз уж он меня до сих пор не убил, несмотря на массу возможностей, я начала ему доверять. Я было задумалась: что случилось бы, откажись я идти вместе с ним — потащил бы меня силой? Я тут же гоню эти мысли. Восьмичасовой переход по свежему снегу — лучший способ усмирить неугомонный разум.

Ружье Ангуса привязано к собачьей упряжке и не заряжено, так что вряд ли поможет в случае внезапного нападения. Когда я спрашиваю Паркера, разумно ли это, он смеется и говорит, что в этих краях медведи не водятся. А как насчет волков? Хотелось бы знать. Он смотрит на меня с жалостью.

— Волки не нападают на людей. Они могут проявить любопытство, но напасть не нападут.

Я рассказываю ему о тех бедных девочках, съеденных волками. Он выслушивает меня, не перебивая, а затем говорит:

— Я слышал о них. Нет никаких свидетельств того, что на девочек напали волки.

— Но не было и подтверждений того, что их похитили, да и вообще ничего не нашли.

— Волк не съест весь труп без остатка. Если бы на них напали волки, нашлись бы следы — должны были остаться осколки костей, желудок и кишки.

Я толком не знаю, что на это сказать. Интересно, откуда он знает эти жуткие подробности — видел собственными глазами?

— Вы пытаетесь напугать меня, мистер Паркер? — интересуюсь я с беззаботной улыбкой. Хотя он идет впереди и выражения моего лица видеть не может.

— Нет причин для страха. Собаки всю дорогу чуют, что вокруг волки, особенно вечером. И пока с нами все в порядке.

Он бросает это через плечо, будто небрежное замечание о погоде, но я все же то и дело оглядываюсь, не идет ли кто за нами по пятам, и сильнее прежнего стараюсь не отставать от саней.

Меркнет свет, и я чувствую, как вокруг меня сгущаются тени. Лучше бы я не спрашивала. Я сажусь поближе к огню, усталость не в состоянии успокоить нервы, отзывающиеся на каждый шорох ветвей и шум упавшего с дерева снега. Я собираю снег по соседству от костра и готовлю ужин с меньшим вниманием, нежели он заслуживает. Паркер уходит за хворостом, и я напряженно ищу его глазами, а когда начинают лаять собаки, чуть из кожи вон не выскакиваю.

Позже, когда я сосиской лежу в палатке, меня что-то будит. Сквозь холст проникает едва заметное серое свечение, так что либо дело идет к рассвету, либо светит луна. Затем я вздрагиваю, услышав справа от себя голос Паркера:

— Миссис Росс. Вы не спите?

— Да, — шепчу я наконец; у меня сердце выпрыгивает из груди, а перед глазами всякие ужасы, подстерегающие за полотняными стенами.

— Если можете, подвиньте голову к выходу и гляньте наружу. Не волнуйтесь. Там ничего страшного. Вам может быть интересно.

Сделать это нетрудно, так как после первой ночи я сплю головой к выходу. Оказывается, Паркер сделал проем с моей стороны занавеси, и я выглядываю на улицу.

Еще не рассвело, но лес залит холодным серым светом, возможно от невидимой луны, чье сияние отражается от снега и дает возможность что-то видеть, хотя среди деревьев все кажется тусклым и нечетким. Передо мной черное пятно — след от костра, а за ним обе собаки, стоят настороже и напряженно смотрят куда-то в гущу деревьев. Одна из них воет; наверное, именно этот вой меня и разбудил.

Сначала я больше вообще ничего не вижу, но через пару минут различаю в полумраке какое-то движение. Неожиданно меня осеняет, что это еще один собачий силуэт, серый на более светлом сером снеге. Третье животное смотрит на собак, его глаза и рыло чуть темнее меха. Они смотрят друг на друга с неослабевающим интересом и без видимой агрессии, однако никто не желает отвести взгляд. Снова доносится вой, возможно от волка. Он кажется маленьким, меньше Сиско. И он вроде один. Я вижу, как он приближается на несколько футов, затем снова пятится, словно застенчивый ребенок, который хочет присоединиться к игре, но не уверен, что его примут.

Наверное, минут десять я завороженно наблюдаю это почти бесшумное общение между собаками и волком; я и думать забыла о страхе. Вдруг я сознаю, что Паркер совсем рядом со мной тоже смотрит на них. Хоть я не поворачиваю к нему головы, он так близко, что я могу его обонять. Я лишь постепенно замечаю это: обычно воздух так холоден, что убивает любой запах. Я всегда считала, что в жизни есть нечто, достойное благодарности. Но когда я смотрю на животных, возникает аромат жизни — не запах собак или даже пота, скорее аромат листвы, вроде острого, насыщенного запаха в парнике, влажного и нарастающего. Я чувствую жжение, как от крапивы, и это память: память о парнике в общественной лечебнице, где мы выращивали помидоры, такой же запах, как у доктора Уотсона, когда я прижималась лицом к его манишке. Я и не знала, что мужчина может так пахнуть — не табаком и одеколоном, как мой отец, не уставшим телом и немытой одеждой, как большинство из персонала.

Единственное в промерзшем лесу, что способно пахнуть так же, как Уотсон и парник, это сам Паркер.

Тут я невольно чуть поворачиваю к нему голову, чтобы вдохнуть сильнее и закрепить в памяти этот аромат, дразнящий, но вовсе не неприятный. Я стараюсь проделать это незаметно, но чувствую, что он замечает, и должна поднять глаза — и вижу, что он смотрит на меня с расстояния в несколько дюймов. Отшатываюсь, но сразу улыбаюсь, чтобы скрыть замешательство. Я снова смотрю на собак, но волк исчез, словно серый призрак, и я уже не могу сказать, убежал он только что или несколько минут назад.

— Там был волк, — с беспримерной проницательностью шепчу я.

— И вы не испугались.

Я опять бросаю на него взгляд, чтобы убедиться, не дразнит ли он меня, но он уже забирается в свою половину палатки.

— Спасибо, — говорю я и тут же злюсь сама на себя.

Что за глупость я сморозила, не сам же он устроил специально для меня этого волка. Я смотрю на собак. Сиско по-прежнему не сводит взгляда с деревьев, где был незваный гость, а Люси смотрит на меня, разинув пасть и высунув язык, как будто надо мною смеется.