Вдруг стало совсем тихо, по спине собравшихся побежали мурашки.

Все триста человек обернулись: сквозь залитые солнцем ворота в церковь вплыл гроб Северины, его несли на плечах четверо мужчин в черных костюмах. Дубовый ящик казался невесомым. С их появлением орган заиграл хорал Баха: медленный, серьезный, исполненный пронзительной глубины и внимательного уважения к жизни и к смерти; это была музыка, в которой слышались одновременно и грусть, и ее разрешение — надежда. Гулкие внушительные мелодичные звуки выплетали в воздухе чувство сосредоточенной печали.

Ипполит опустил голову, он не мог на это смотреть: представлять себе, что там, в ящике, находится женщина, было ему невыносимо. По правую руку его дочь Изис смотрела во все глаза, не упуская ни одной подробности церемонии: она зачарованно провожала глазами медленно шагавших мужчин, поступь которых сливалась с музыкой. Рядом с ними — Жермен, он даже загородился рукой, так ему не хотелось при этом присутствовать; если бы не стечение обстоятельств, он сейчас был бы в другом месте, учился бы ухаживать за кустами в городском саду, с закатанными рукавами, под ярким солнцем, но ему пришлось окунуться в прохладную тень этого здания, видеть сотни убитых цветов, сплетенных в венки и брошенных у алтаря.

Сначала Ипполит думал пойти на церемонию один. Его поразило, что мать семейства, которую он наблюдал со стороны уже многие годы, хрупкая и задумчивая, очень любезная — ведь она всегда махала ему рукой в знак приветствия, — покончила с собой. Сделать такое, когда у тебя четверо детей! Он вот никогда не покончит с собой — из-за Изис. Из любви и чувства ответственности. Сформулировав для себя эту невозможность, он осознал, в каком ужасном состоянии, должно быть, оказалась Северина, в какой пучине скорби, если горе и даже любовь близких уже не имели значения… От мысли о такой безнадежности садовник растерялся. Придя на похороны, он проявлял свои теплые чувства к ушедшей, но в то же время ему хотелось ей доказать, что она ошиблась: люди любят друг друга, помогают друг другу, надо полагаться на тех, кто рядом. Он уже не пытался понять Северину, а просто хотел убедить сам себя. Для него было принципиально доказать себе, что она ошиблась, когда решила, что осталась одна со своим горем. Ведь сегодня церковь полна людей!

Чтобы прийти на церемонию, он взял отгул на полдня. А утром Изис объявила ему, что учителя в ее школе устроили забастовку, так что на уроки она не пойдет. Он тут же позвонил Жермену, но тот оказался на курсах на другом конце города и поэтому не мог посидеть с Изис. И Ипполит решился взять дочь с собой.

Пока они ехали в трамвае, он боялся заговорить на эти темы. Знает ли Изис, что такое смерть? Ей еще не приходилось терять никого из близких… Но она, с высоты своих десяти лет, пыталась осмыслить ситуацию.

— Отчего умерла эта дама с площади Ареццо? Она была старая?

— Нет.

— Может, она болела?

— Не знаю.

— Она умерла в своем кресле или в постели?

— Я не знаю. Важно только то, что мы идем с ней попрощаться.

— Она узнает об этом?

— Я не знаю.

Ипполит злился на себя: он только и мог, что повторять дочери «я не знаю», — потому, что он и правда не знал ответа, или потому, что скрывал от нее правду. «Она сочтет меня болваном и будет права».

Изис подумала и сказала:

— Вообще-то, не важно, узнает она об этом или нет. Главное, чтобы мы это сделали.

На паперти их в последний момент догнал Жермен и предложил увести Изис домой. Но было поздно: девочка уже настроилась участвовать в церемонии. В результате Жермен с неохотой поплелся за ними.

Гроб опустили у алтаря, потом поставили на крышку портрет Северины.

— Ах, это она! — воскликнула пораженная Изис.

Ипполит увидел, что девочка дрожит.

— Тебе плохо, милая?

Щеки у Изис побелели, и она выдохнула:

— Я же ее знала. Я…

Она повернулась к отцу, лицо ее сжалось от боли.

— Почему?

— Все когда-нибудь умирают, дочка.

— Но почему?

Голос у нее был такой умоляющий, что Ипполит просто не мог в очередной раз ответить «не знаю». В панике он обернулся к Жермену, но тот только уставился на свои ботинки.

Тут слово взял священник, и все переключились на него.

Началась служба. Теперь Ипполит не боялся, что Изис услышит страшные подробности: служитель церкви, осуждающей самоубийство, вел себя так, будто обстоятельства кончины ему неизвестны.

Ипполит немного расслабился и огляделся вокруг: здесь были, конечно, сотни незнакомых людей, но пришли и обитатели площади Ареццо.

Безукоризненная мадемуазель Бовер с прямой спиной и заплаканными глазами; красотка — агент по недвижимости, скрывшая глаза под круглыми темными очками; Людовик и его мать, вздрагивавшие в такт каждому слову из трагической речи священника; спокойная и сосредоточенная Роза Бидерман, придававшая внушительности церемонии, — она отвечала на приветствия всех, кто пришел в церковь. Подальше, в углу, Ипполит увидел писателя Батиста Монье — он был без своей миниатюрной жены, в обществе какой-то блондинки. Ближе к алтарю консьержка Марселла один за другим вытаскивала из сумки бумажные носовые платки: у нее была какая-то ненасытная жажда рыдать. Инженер Жан-Ноэль Фанон пришел со своей женой Дианой, которая редко появлялась на людях, — она была в великолепном черном костюмчике и не скрывала зевоты. Галерист Вим зашел на несколько минут, взглянул на часы, шепнул что-то своей секретарше, симпатичной фламандке, и выскользнул из церкви с озабоченным видом человека, который не может пропустить важную встречу. Удивили Ипполита владельцы цветочного магазина Орион и Ксавьера: она никогда не казалась ему особо чувствительной, но сейчас явно испытывала сильное горе: у нее было осунувшееся серое лицо, остекленевшие глаза, и она кусала губы, как будто старалась сдержать рыдания; обычно безмятежный, Орион озабоченно глядел на жену и поддерживал ее под руку.

Ипполит повсюду высматривал Патрисию, но не находил. Повернувшись в другую сторону, он увидел ее в своем же ряду, справа от Изис и Жермена. Она смотрела на него. Не задумываясь, они улыбнулись друг другу. В одну секунду была забыта и их ссора, и ее причины.

К микрофону вышла девочка и повернулась лицом к собравшимся: это была Гвендолин, старшая из четырех сирот. Все обратились в слух.

Она встала ближе к микрофону, в руке у нее был исписанный листок. Публика затаила дыхание.

Изис вцепилась в руку отца и в ужасе прошептала:

— Папа, если ты умрешь, я думаю, я тоже умру.

Взволнованный Ипполит нагнулся к ней и прижал ее к себе.

Гвендолин смело начала свою речь решительным звонким голосом. От имени брата и сестер она говорила об ушедшей от них матери, назвала ее прекрасной, чуткой, нежной матерью, говорила о том, что она всегда была рядом с ними в сложные моменты, упомянула о ее светлой спокойной любви к ним, которая никогда не бывала навязчивой. Пока она произносила эти слова прощания с обожаемой матерью, голос ее становился все звонче, в зале плакали. Смелость девочки тронула людей, и от этого им казался еще более жестоким и непонятным уход Северины, это внезапное, бессердечное исчезновение, без всяких объяснений. А Гвендолин тем временем затронула более опасную тему. Повернувшись к гробу, она обратилась прямо к своей умершей матери:

— Почему ты так мало рассказывала нам о себе? Почему не доверила нам свою боль, свои секреты, которые тебя мучили? Почему ты так хотела защитить нас от этого, что мы ничего о тебе не знали? Почему ты считала, что мы не сможем понять? Почему решила, что мы станем меньше тебя любить, если узнаем о твоей боли? Почему, мама, ну почему? — Голос у нее дрогнул.

После этого обращения в церкви установилась полная тишина, только иногда ее прерывали всхлипывания: Гвендолин не отрывала глаз от гроба и немого портрета на нем и ждала ответа, которого так и не последовало.

Ипполит почувствовал, как что-то сдавило его ногу: Изис обхватила ее руками и, уткнувшись лицом в складки его брючины, горько плакала.

Он непроизвольно обернулся к Патрисии, которая с сочувствием смотрела на девочку. Их встревоженные взгляды встретились: с этого момента он знал, что Патрисия готова полюбить Изис.

Вдруг слева кто-то толкнул его локтем. Том и Натан опоздали и теперь, извиняясь, пытались протиснуться в его ряд.

Ипполит любезно улыбнулся им и попросил соседей подвинуться. Изис подняла голову и обрадовалась, увидев знакомые и симпатичные лица.

Церемония продолжалась.

Изис попросила, чтобы отец нагнулся к ней, и шепнула ему на ухо:

— Она ведь покончила с собой, да?

Ипполит, успокоенный тем, что больше не надо ее обманывать, прошептал:

— Да. Это самоубийство.

— Как?

Ипполит уже больше не сомневался.

— Она бросилась вниз с высокого дома.

Изис так и застыла с раскрытым ртом.

Священник объявил, что пришло время причастия. Натан, оставив Тома, пошел к алтарю. Ипполит замер в нерешительности. Он был верующим, но в церковь ходил нерегулярно и не знал, идти ли ему за причастием. Увидев, что Патрисия идет по проходу, он оставил Изис Жермену и решился влиться в очередь тех, кто собирался причаститься.

Патрисия следовала за ним, ее почти прижали к нему. Они молчали и даже не смотрели друг на друга, радуясь, что они совсем рядом. Занятые своими отношениями, они не заметили, что люди снова оживились: все присматривались друг к другу, примечая, кто католик, а кто нет. В такой стране, как Бельгия, расколотой надвое не отношениями между франкоговорящими и фламандцами, а границей, разделявшей христиан и атеистов, момент причастия давал почву для пересудов на много месяцев вперед. Священнику помогал дьякон, и плотная очередь у алтаря на верхних ступеньках разделялась надвое. Ипполит и Патрисия неожиданно оказались рядом перед хорами, перед каждым стоял служитель церкви, протягивавший им облатку. Они одновременно наклонились. Одновременно приняли причастие. Одновременно подошли под благословение. Эти мгновения взволновали их обоих и обоим показались предзнаменованием: забыв, по какому поводу они здесь, они видели только сияющие витражи, белые лилии, огромное золоченое распятие, и, зачарованные мощными органными аккордами, они оба представляли себе, что это репетиция их будущей свадьбы.

Они вернулись на свое место, ни на кого не глядя, сердца у них колотились, на языке была круглая облатка, а душа исполнена этим неожиданным тайным обещанием.

К органисту подошла певица, и под своды церкви вознеслись величественные звуки «Лаудате». В музыке Моцарта слышалась благодарность: она славила Господа за то, что Он дал нам жизнь, такую хрупкую и драгоценную, и радовалась, что каждому из нас выпала эта удача, звуки смешивались с мягким светом, заливавшим здание.

Ипполит больше не испытывал грусти, он радовался — радовался, что он здесь, что рядом с ним дочь, друг и его будущая жена. Неужели ему нужно было прийти на похороны, чтобы осознать эту радость? Тут он вспомнил странную фразу, которую слышал в детстве: надо, чтоб кто-то умер, чтобы другие жили. И, заново вглядываясь в портрет на гробе, он словно бы уловил новое выражение отпечатанного на глянцевой бумаге лица: в нем прибавилось доброты, появилась какая-то рассеянная нежность; Северина стала его добрым ангелом, хранительницей его любви.

Слева раздался шум, все повернулись в ту сторону. Ксавьера упала в обморок; муж не успел подхватить ее, и она рухнула на пол между скамьями.

Натан пробормотал сквозь зубы, так что было слышно его соседям:

— Что она хочет нам впарить? Что у нее есть сердце? Какая смелость! Мадам и месье, самая бесчувственная злючка в Брюсселе свалилась без чувств.

Том ткнул его локтем, чтобы он замолчал. Но было уже поздно. Некоторые, в том числе и Ипполит, услышали и удивились с ним вместе: действительно, трудно было вообразить, что Ксавьера способна потерять сознание.

Орион в панике суетился вокруг нее, но не знал, что делать. Никто не пытался ему помочь. Вдруг к ним протиснулся доктор Плассар:

— Нужно вынести ее на воздух.

Доктор схватил Ксавьеру за плечи и потащил наружу. Орион, пытаясь ему помочь, только путался под ногами, опрокидывая стулья и роняя молитвенники. Он забрасывал врача вопросами:

— Что с ней, доктор? Почему она упала в обморок?

— Она беременна, чудак-человек!

Орион так и застыл в проходе — разинув рот, не в силах сдвинуться с места.

Том, Натан, Ипполит и Жермен ошарашенно уставились друг на друга. Никто не мог поверить тому, что они только что услышали.

Орион помчался за доктором и женой, которые были уже за дверью.

— Вот это пара! — прошептал Натан. — Добрейший в мире мужик — и самая ужасная злючка.

— Орион мог бы быть голубем.

— Ты прав, он мог бы…

В этот момент они взглянули на Жермена, но тот опустил глаза.

Священник продолжил службу и произнес речь, из которой можно было догадаться, что умершая покончила с собой.

Изис погладила руку отца:

— Ты меня познакомишь с Патрисией?

— Что, прямо сегодня?

— Папа, хватит прятаться.

И чтобы подтвердить свою мысль, она указала на гроб в алтаре:

— Жизнь такая короткая.

В очередной раз Ипполит поразился, как это десятилетний ребенок может говорить такие вещи, и согласился:

— Хорошо.

Здание снова захлестнула музыка. Появились четверо мужчин в черном, подняли гроб и медленным торжественным шагом двинулись к выходу, а за ними — члены семьи.

Первым, держа за руку своего сына Гийома, шел Франсуа-Максим, являвший собой воплощенное горе. С остановившимся взглядом и отсутствующим лицом, он двигался как автомат, собрав все силы, чтобы выполнять предписанные церемонией действия. Впервые Ипполит испытал симпатию к этому аристократу, хотя обычно его высокомерная безупречность отталкивала садовника.

Три девочки, словно загипнотизированные, следовали за ящиком, в котором была их мать, отказываясь понимать, что скоро она покинет их снова.

Изис потянула отца за руку:

— Папа, чем мы можем им помочь?

Ипполит чуть было не ответил «не знаю», а потом сам услышал, как произносит:

— Молиться, моя милая. В некоторые моменты приходится согласиться с тем, что тебе больно и другим тоже больно.

Пока он сам пытался осмыслить то, что только что сказал, Изис взглянула на него и, успокоившись, кивнула.

— Вы пойдете на кладбище? — шепотом спросил Том у Ипполита и Жермена.

— Нет.

— Мы тоже, — сказал Натан. — Ограничимся тем, что оставим запись в книге соболезнований. — Он указал на толстую книгу на подставке в глубине церкви.

И все они двинулись в ту сторону, пока там не собралась толпа.

— Пожалуйста. — Том пропустил вперед Жермена.

Карлик схватил ручку в правую руку и написал несколько слов.

Том отступил и шепнул на ухо Натану:

— Не сходится: он правша.

— Ты шутишь?

— Взгляни сам.

Натан убедился, что Том прав, но стал придумывать объяснения:

— Может, он старается пользоваться и левой и правой.

Натан подошел к Ипполиту и тихонько спросил:

— Ваш друг, он правша?

— О да, типичный правша. Его левая рука вообще ни на что не годится.

Том и Натан сердито взглянули друг на друга: их гипотеза, по которой Жермен был автором анонимных посланий, рассыпалась в прах!

В этот момент появилась Патрисия и присела на корточки перед Изис.

Девочка внимательно изучала женщину. Патрисия оробела, ей стало не по себе; Изис схватила ее за руку:

— Здравствуйте, я Изис.

— А я — Патрисия.

— Мы с вами две папины любимые женщины, да?