9
Ксавьера застыла и уставилась на гинеколога. От изумления она просто перестала соображать.
Доктор Плассар встал, повернулся к ней лицом, оперся на письменный стол, склонился к пациентке и взял ее за руку:
— Ну, давайте, приходите потихоньку в себя.
Он удивился тому, какая холодная у Ксавьеры ладонь, да и от лица ее как будто отлила вся кровь.
Наконец она похлопала ресницами:
— Это же абсурд.
— Я совершенно в этом уверен: вы беременны.
Ксавьера медленно встряхнула головой. Он пошутил:
— Ну, вы же не будете меня уверять, что у вас ни с кем нет сексуальных отношений?
— В общем-то, есть.
— Вот видите!
— С женщиной.
Она подняла на него глаза, в которых откуда-то появилось трогательно-ранимое детское выражение:
— Это что, может произойти от общения с женщиной?
— Послушайте, кроме ваших отношений с женщиной, вы занимались любовью с каким-то мужчиной.
— Ни разу. Мне больше не нравятся мужчины.
— А ваш муж?
— С Орионом? Да нет у нас ничего. Уже давно ничего нет. Десять лет. И вообще, меня бы стошнило. Именно поэтому я давно не предохраняюсь. Не к чему защищать себя от какой-то ничтожной эктоплазмы.
— Во всяком случае, в животе у вас никакая не эктоплазма, а нормальный эмбрион.
— Нет. — Она выпрямилась и смерила его взглядом. — Быть такого не может, если, конечно, я не забеременела через сиденье унитаза или попив из чужого стакана.
Ксавьера возражала с такой уверенностью, что гинеколог сам засомневался:
— Хотите послушать еще чье-то мнение? Может, направить вас к моему коллеге?
— Нет.
— Ксавьера, вы отрицаете реальность.
— Нет.
— Вы беременны, я сказал вам об этом, а вы не хотите меня слушать, потому что вы уверены, что я не прав.
— Конечно, вы что-то напутали.
— Тогда, если вы так уверены в себе, сходите к любому моему коллеге, пусть вам подтвердят, что я говорю правду.
— Ладно, схожу, просто чтобы вам было стыдно!
Доктор Плассар вернулся к себе за стол, схватил листок, нацарапал адрес и протянул ей:
— Заметьте, я на вас не обижаюсь.
— Этого еще не хватало: я пришла из-за менопаузы, а вышла беременной. Еще та работа с пациентами!
Три дня спустя второй гинеколог подтвердил слова первого. На этот раз Ксавьера перенесла удар спокойнее. Когда она была уже в дверях, тот врач посоветовал ей снова сходить к своему коллеге, доктору Плассару:
— Вместе с ним вы решите, сохранять ли вам ребенка. Но не откладывайте надолго. У вас осталось совсем немного времени, чтобы принять решение.
Эта фраза потрясла Ксавьеру. Она закрыла за собой дверь и застыла в холле, тяжело дыша. Ребенок? Она положила руку на живот… Благодаря этому слову беременность переставала быть болезнью, чередой неудобств и недомоганий и открывала перед ней невероятную перспективу: у нее внутри поселилось человеческое существо. У нее не просто побаливали какие-то внутренности — она носила ребенка.
Эта мысль показалась ей невыносимой. Она обернулась и заколотила в дверь кулаками.
Открыла медсестра, удивленная таким грохотом.
— Уберите его оттуда, сейчас же! — орала Ксавьера.
— Простите, мадам?
Ксавьера хотела уже вломиться в кабинет силой и бросилась на сестру, которая преградила ей дорогу. К счастью, быстро появился гинеколог, встревоженный этим шумом, и схватил Ксавьеру за плечо:
— Идите за мной.
Но было уже поздно: ее стошнило на ковер в приемной.
В кабинете она метала громы и молнии. Какое-то постороннее, неизвестно откуда взявшееся существо решило обосноваться в ее теле.
— Надо его оттуда убрать. Меня бесит, что во мне кто-то поселился.
— Мы сделаем так, как вы решите, мадам, однако вы не освободитесь от него при помощи рвоты.
Она почесала живот:
— Этот инопланетянин там внутри, он станет расти, набираться сил и в конце концов разорвет мою кожу, пробуравит кишки. Если его не достанут оттуда, я не выдержу и лопну. — Она угрожающе придвинула лицо к лицу врача. — Откуда он взялся? Я не спала ни с одним мужчиной.
— По телефону коллега сообщил мне об этой детали из вашей карты, и я кое-что уточнил. Воспроизведение себе подобных без участия самца называется партеногенезом.
— И что?
— Это бывает только у растений и у рептилий. У млекопитающих — нет. Хотя — некоторые ученые спорят на эту тему, — возможно, еще у кроликов.
— У кроликов? Спасибо, это очень мило.
Врач попытался снова сконцентрировать ее внимание, а потом спросил:
— Объясните, почему у вас не было детей до того?
— Дети — это же как телевизор: можно их не иметь. Никто не обязан портить себе жизнь.
— Я пытаюсь вас понять.
Ксавьера зарыдала:
— Что такое со мной делается?
— Не волнуйтесь. В вашем теле происходит гормональная перестройка, которая затрагивает сферу эмоций. Поплачьте, сколько вам хочется, а потом все мне объясните.
Ксавьера начала свой рассказ плаксивым тоном, зажав в руке носовой платок, и вид у нее был по-прежнему разгневанный, хотя в глазах стояли слезы.
— Я не хотела иметь детей, потому что слишком мучилась, когда сама была ребенком. Мне было тягостно расти в нашей строгой семье. И мне казалось, что, если у меня тоже родится ребенок, я обреку его на такие же мучения, и он будет дожидаться совершеннолетия и отъезда из отчего дома с таким же нетерпением, как я.
— Может, вы и ошибались, но вы имеете полное право так думать.
Удивленная такой снисходительностью, Ксавьера шмыгнула носом уже пободрее:
— Я вышла замуж за безответственного и бессильного человека.
— То есть вы вышли замуж за человека, про которого точно знали, что отцом он не будет?
Ксавьера никогда не объясняла свой выбор Ориона с такой ясностью. Она задумчиво кивнула. Врач продолжал:
— У вас часто бывают сексуальные контакты?
— Мы с ним не спим вместе уже несколько лет.
— Это логично: если он не будет вам любовником, то у него нет риска стать отцом.
— Я ему изменяла с любовницами.
— Еще один способ оградить себя от материнства.
Она поморщилась. Проницательность врача помогла ей многое понять в себе, хотя ей было и неприятно, что кто-то чужой умудрился мгновенно увидеть ее насквозь.
Он настаивал:
— Ведь на самом деле вы с нетерпением ждали менопаузы? Внутри вас живет женщина, способная иметь детей, и вы хотели бы, чтобы она как можно скорее исчезла.
Глаза Ксавьеры снова наполнились слезами. Ее потрясло, что этот человек читает ее как книгу, ведь о ней никто ничего не знал — никто не мог проникнуть за ограду, которой она окружила себя, словно колючей проволокой: едкий нрав, сарказм и циничные замечания, презрение к Ориону и тайная жизнь с Севериной.
— Можно мне продолжить? — уточнил врач, от которого не укрылись ее бурные эмоции.
И снова заговорил негромким ласковым голосом:
— Судя по вашим словам, вы потребуете прерывания беременности. А я бы вам предложил — просто из принципа — попробовать представить себе другой вариант развития событий, просто представить. В вас уже произошло что-то, благодаря чему стало возможным это рождение, ведь у вас внутри рождение уже свершилось. А значит, какая-то часть вашего организма противится тому, что ей предписывает ваше сознание, и эта секретная частичка вас пытается осуществить план, который вы всегда отвергали. Подумайте, мадам, прислушайтесь к себе, всей целиком. У вас появилась возможность измениться, освободиться от своих страхов, реализовать свою судьбу. Это рождение для вас самой может стать возрождением.
Несколько мгновений она не реагировала, дав его словам проникнуть в ее сознание, потом пожала плечами:
— Стало быть, я рожу ребенка, неизвестно откуда взявшегося, неизвестно от кого, и назову его Иисусом. Это и есть ваш план?
Она собрала вещи и, выходя из кабинета, отрезала:
— Я возвращаюсь к предыдущему врачу, чтобы назначить время для аборта.
В тот день, как и в предыдущие, у Ксавьеры была назначена встреча с Севериной. Но если прежде она шла к подруге с радостью, потому что не верила в свою беременность, то сегодня от перспективы этой встречи ей было не по себе.
Она задержалась в цветочном магазине, исподтишка наблюдала за Орионом, рассматривала его карикатурный силуэт: круглый живот на тоненьких ножках, нескладное туловище, а главное, лицо алкоголика с опухшими глазами, все в красных пятнах, как будто сквозь кожу проступило вино. Он спешил закончить работу, таскал из магазина на склад обмотанные бумагой вазы, расходуя в сотню раз больше энергии, чем было необходимо. Он заметил ее взгляд и подмигнул ей в ответ — она раздраженно отвела глаза. Не хватало еще, чтобы он, кроме своего уродства, навязывал ей еще свое чертово прекрасное настроение.
Вибрации мобильного телефона оторвали ее от этих черных мыслей. «Я скучаю по тебе. Приходи. Жду. Северина». Ксавьера ответила коротко: «Не могу».
Она увидела, как улицу переходит Патрисия, и, не задумываясь, пробормотала:
— С такими ногами я никогда не носила бы юбку.
Орион возразил:
— В конце-то концов, Ксавьера, это ведь ее дело.
— Следовало бы принять закон, запрещающий людям с физическим изъяном демонстрировать его другим. А вообще-то, дура я: такой закон уже есть — оскорбление общественной нравственности. Когда эта Патрисия выставляет всем на обозрение свои слоновьи ножищи — это и есть оскорбление общественной нравственности.
Галерист Вим вышел из дома и, перед тем как сесть в машину, заметил в магазине Ксавьеру и любезно ее поприветствовал.
— До чего приторный тип! И чего он так лыбится? Считает себя неотразимым, что ли?
— У него часто хорошее настроение.
— Вот болван! Если бы у меня были такие серые зубы, я бы лыбилась поменьше.
— Да ты и так не слишком часто улыбаешься.
Ксавьера решила не отвечать на эту реплику Ориона, а про себя подумала: «А вот за это, мой милый, ты мне ответишь».
Тут в магазин вошла молодая женщина:
— А мадам Дюмон уже не у вас?
— Да, она заплатила за свой букет и ушла.
— А в какую сторону?
Ксавьера, которая не могла стерпеть, что какая-то девица, которая ничего не покупает, устроила из ее магазина справочное бюро, ответила:
— Включите нюх и узнаете.
— Как это?
— Со следа вы не собьетесь. Почему от нее так воняет — из-за того, что она держит собак?
Молодая женщина от удивления застыла в дверях, а потом поспешно ретировалась.
В кармане у Ксавьеры снова задергался телефон. «Если у тебя какие-то проблемы, давай поговорим… Северина».
Сдержав раздраженный вздох, Ксавьера представила себе эту сцену: она, голая, в объятиях Северины объясняет, что с ней произошло, и утешается оттого, что ее кто-то выслушал и понял. Почему бы и нет? Если Северина могла быть ее любовницей, почему бы ей не стать Ксавьере и хорошей подругой?
И под предлогом какого-то срочного дела она выскочила из магазина и быстрым шагом направилась к дому номер шесть на площади Ареццо.
— У тебя что-то случилось? — спросила Северина, закрывая дверь.
Ксавьера вдруг поняла, насколько неправдоподобно то, что она собирается рассказать: убедить подругу в том, что она забеременела, хотя и не спала с мужчиной.
И, думая, что ответить, она прижала губы к губам Северины, будто затыкала ей рот кляпом. А потом обрушила на нее такую волну страсти, что Северине пришлось увлечь подругу в свою комнату. Северина хотя и удивилась такому пылу, но не возражала.
Как только они поднялись наверх, Ксавьера набросилась на Северину, словно солдат, который насилует женщину во время набега на вражеский город. Отводя взгляд, она без промедления преодолела границу, отделяющую ласку от насилия. Северина не сопротивлялась. Больше того, она вскоре достигла оргазма. Может, просто для того, чтобы все побыстрей закончилось?
Ксавьера уставилась на нее с нежностью:
— Не скажешь, что тебе это не нравится!
— Только пока это игра.
— А откуда ты знаешь?
— Ты должна рассказать мне, что случилось.
— У меня ничего. Просто думаю об одной подруге, у которой тут вышел роман.
— Твоя бывшая любовница?
Северина не сдержалась: накопившаяся ревность прорвалась наружу.
Ксавьера поморщилась:
— У одной подруги — подруги, а не бывшей любовницы! — проблема. Она моего возраста и тут каким-то чудом забеременела.
Она прикусила язычок и не добавила «впервые в жизни», иначе стало бы очевидно, что она говорит о себе.
— Вот она и не знает, что теперь делать.
— Что теперь делать?
— Ну да, оставить ребенка или избавиться от него.
Северина вздрогнула:
— Я католичка и вообще-то против абортов, но в этом случае я посоветовала бы аборт.
— Почему? — воскликнула Ксавьера.
— Ребенок в сорок пять лет? Ясно, что такая беременность опасна для матери, к тому же есть риск, что и с ребенком что-нибудь окажется не так. И пусть твоя подруга подумает о будущем: ей стукнет почти семьдесят к тому времени, как ребенку едва исполнится двадцать. Для обоих это не подарок.
«Какая идиотка! — подумала Ксавьера. — Я до сих пор и не замечала, что она такая дура». Она решила все-таки не показывать своей враждебности, чтобы не выдать себя.
— И что мне сказать подруге? Ты уже слишком стара, делай аборт, тебе все равно не светит родить нормального ребенка? А если даже у тебя это выйдет, он все равно тебе потом спасибо не скажет? Может, уж сразу предложить ей покончить с собой, чтоб не терять времени понапрасну?
— Ксавьера, не заводись, ты же сама спросила, что я думаю.
— Ну вот ты и сказала, что думаешь. Чушь ты думаешь, вот что.
Глаза у Северины наполнились слезами. Губы задрожали, и она не сразу выговорила:
— Ты меня обижаешь.
Тут Ксавьера взорвалась:
— Ну ты даешь! Несешь какую-то ахинею, и я же потом должна тебя утешать? Такое и в страшном сне не приснится.
— Я… я… не знаю, что с тобой такое. Я тебя не узнаю.
— Вот, все правильно ты сказала: я тоже тебя больше знать не хочу. Пока!
Ксавьера пересекла площадь Ареццо, приговаривая: «Невелика потеря…»
Вернувшись в магазинчик, она еще раз вспомнила их разговор: хотя она сама думала об аборте, ей показалось невыносимым, что Северина посоветовала ей тот же выход, настолько названные ею причины отличались от того, что думала сама Ксавьера. Она не хотела ребенка прежде всего потому, что вспоминала собственное детство, и еще потому, что не знала, откуда взялся этот червячок. Но соображения Северины о старости и риске врожденных заболеваний у ребенка она не желала даже слышать. Хуже того, она уже готова была родить, просто чтоб доказать болтунам вроде Северины, этим тупым приспособленцам, которые нарожали своих детишек молоденькими, что она вполне в состоянии произвести на свет нормального ребенка и его вырастить. И нечего тут!
Из подсобки вышел Орион, его спутанные волосы торчали в разные стороны и, словно корона, окружали лысую макушку от уха до уха.
Он смутился, заметив, что она на него смотрит, и подмигнул в ответ. Она отвернулась. «Господи, как же я могу с ним жить?»
Не задумываясь, она двинулась к нему:
— Орион, когда мы с тобой в последний раз занимались любовью?
Он хихикнул:
— А ты не помнишь?
— Нет, уж поверь, что не помню.
— Два с половиной месяца назад, после праздника у Дюран-Дебуров. — И он целомудренно опустил глаза.
Почувствовав, что он говорит правду, Ксавьера содрогнулась: она помнила только начало того вечера, кажется, там было весело.
— И где мы этим занимались?
— Ну как обычно.
— Как обычно — это где, Орион?
— В машине. Перед тем, как вернуться домой.
Ксавьера просто рот разинула от удивления:
— Это я-то?
— Ну да.
— Я — с тобой?
Он весело кивнул. Она выдохнула:
— Черт возьми, я вообще такого не помню!
— Ну, понятно, ты напилась.
— Ну да, я немного выпила, но чтоб вот так…
— Уже много лет мы с тобой занимаемся этим, только когда ты выпьешь.
— Чего???
— Мне очень нравится. Ты, когда выпьешь, такая славная: добрая, веселая, беззаботная. Как в самом начале.
В тот вечер Ксавьера уехала в Кнокке-ле-Зут. Равнины Фландрии показались ей бесконечными.
Она ни словом не обмолвилась Ориону о своем положении, а просто сообщила, что едет на море отдохнуть, а он пусть остается в магазине один. В любом случае он ничего не решает ни про ее дела, ни про свои.
На закате она ввалилась наконец в свой рыбацкий домик. Там, в этом тесноватом двухэтажном жилище, она чувствовала себя комфортнее и защищеннее, чем в Брюсселе. Это жилище было ее настоящим домом, отражало ее истинную сущность. Она сама обставила эти три комнатки: украсила их розовым миткалем, лентами и бахромой, разместила на этажерках из светлого дерева фарфоровых зверюшек и толстые любовные романы. Это убранство выдавало кокетливую женственность, тонкость, нежность — словом, качества, запрятанные далеко вглубь той ледяной особы, которой Ксавьера хотела казаться всему миру. Это место от всех держалось в секрете. Формальная причина — для Ориона — формулировалась так, что она не хочет демонстрировать их жизнь всем на свете, а настоящая состояла в том, что Ксавьера попросту не желала никого сюда приглашать. Недавно она сделала исключение для Северины, когда та смогла на два дня отлучиться из дома.
В холодильнике нашлось чем перекусить, она удивилась своему аппетиту, а потом у нее едва хватило времени, чтобы подняться по узкой лесенке, ведущей на бывший чердак, который стал ее спальней, и погрузиться в сон.
Назавтра, едва она вышла из дома, соленый ветер освежил ей лицо, и она взглянула на жизнь иначе. На что ей жаловаться? То, чего она хотела, у нее уже есть, остальное сделает, как сочтет нужным. Ее удивил этот прилив оптимизма, но она не стала с ним бороться.
Взяв продуктовую корзинку, она отправилась за покупками, но делала их не так, как всегда: обычно она считала каждую копейку, которую доставала из кошелька, а сейчас стала тратить деньги щедро, брать всего побольше, как если бы еда была нужна ей на двоих. Она сама осознала это, но в каком-то хмельном порыве продолжала в том же духе.
В два часа дня ей ужасно захотелось поесть вафель в кафе «Мари-Циска» — удовольствие, в котором она всегда себе отказывала из страха встретить знакомых, которые стали бы интересоваться, что она делает в Зуте. Но сегодня был вторник, все на работе в столице, и она могла без особого риска позволить себе это баловство.
Тем не менее из осторожности она не села на террасе, а укрылась за роялем в дальнем углу застекленного зала.
Только она успела попробовать свои вафли, как появилась пара, показавшаяся ей симпатичной.
Они сели на террасе, к ней спиной, но, когда мужчина склонился к женщине, чтобы ее поцеловать, она разглядела их профили и узнала Квентина Дантремона и Еву. Сначала она решила, что воображение сыграло с ней злую шутку, но потом убедилась, что действительно это тот самый юноша с той самой записной красоткой.
Первым ее побуждением было возмутиться: «Она что, теперь уже детсадовцев цепляет?» — второй пришла мысль о сплетнях, которые она немедленно распустит из своего магазинчика среди всех обитателей площади Ареццо. Но, как ни странно, ее сарказм вытеснили другие, более благожелательные мысли. Почему бы и нет? У них счастливый вид. Очень счастливый. Они лучатся радостью. Зачем ей критиковать их? И должна ли она на них накидываться из-за того, что, когда Квентину стукнет сорок, он будет жить с женщиной, которой шестьдесят. Смотри-ка, ведь это ровно то, что сказала бы Северина, если бы ее спросили о таком возрастном конформизме.
— Какая же это ядовитая штука!
Сама не заметив, как это вышло, Ксавьера выругалась вслух. То, что когда-то привлекло ее в Северине, теперь отталкивало. Мягкотелость, которую она когда-то приняла за отстраненность, меланхолия, которая на поверку оказалась безразличием девушки из богатой семьи.
Эта вспышка гнева взбодрила Ксавьеру, а то ее сбивало с толку, что у нее теперь то и дело случались приступы дружелюбия. И она поняла, откуда они: этот ребенок-чужак, сидевший в ней, изменял ее, сводя с ума через гормоны.
Вернувшись в свой рыбацкий домик, она обнаружила, что Северина отправила ей десяток сообщений, но ей не захотелось их читать.
В пять часов разразилась гроза, и Ксавьера была в восторге: она обожала сидеть в тепле, когда вокруг бушевала стихия, не испытывая ни малейшего страха, а только облегчение оттого, что она надежно укрыта, что у нее есть эти четыре стены и крыша над головой, словно это было самое прекрасное изобретение человечества.
Остаток дня она собиралась провести так: чтение Джейн Остин, потом ужин. На самом деле получилось по-другому: она дремала, а когда просыпалась, чем-нибудь перекусывала. Какая разница! И так и так хорошо.
Снаружи бушевали ветер и дождь, так что скрипели стропила. Весь дом ходил ходуном. Развлечения ради Ксавьера иногда представляла себе, что ей страшно и что ее хижина вот-вот развалится.
Наступил вечер, а буря усиливалась, и ей пришлось оторваться от книги. Ей показалось, что жестокая и непредсказуемая стихия более романтична, чем ее роман. После каждой вспышки молнии она считала секунды, чтобы определить, на каком расстоянии от нее гроза. И если в начале ее подсчетов получалось, что эпицентр километрах в четырех, то теперь до него оставалось метров триста. Гроза бушевала прямо над Кнокке-ле-Зутом.
Ксавьера только успела успокоить себя мыслью, что удар молнии, если что, придется на колокольню расположенной по соседству церкви, и тут звуки иного рода заставили ее подпрыгнуть на месте.
Она вздрогнула и вскочила.
Звук повторился, только сильнее. Стук в дверь.
Она подошла к двери и приникла к ней ухом. На этот раз она явственно услышала, как кто-то стучит дверным молотком.
Она открыла и обнаружила в темноте Северину, в развевающемся от ветра плаще.
— Можно мне войти?
— Нет.
Северина решила, что это шутка, и шагнула через порог.
Ксавьера перехватила ее и резко вытолкнула назад, на улицу, где под грозовым небом бушевала буря.
— Что случилось? Ты не пустишь меня в дом?
— Я тебя звала?
— Слушай, Ксавьера, что случилось? При том, что между нами происходит…
— А что между нами происходит?
— Мы же любим друг друга.
— Да неужели?
Потрясенная Северина уставилась на нее. Ксавьера с совершенно непроницаемым лицом отгородилась от нее стеной безразличия и не давала никакой возможности проникнуть внутрь.
Северина пролепетала:
— Ты меня больше не любишь?
— Идиотка! Я вообще и не думала тебя любить. — И Ксавьера захлопнула дверь.
