8
На площади Ареццо Том и Натан подходили к особняку Бидерманов. Перед ним разворачивался целый парад автомобилей: одни лимузины высаживали гостей, другие подхватывали уезжающих, сменой декораций в этом действе заведовали старательные шоферы в черных костюмах, а дирижировал всем величественный дворецкий, стоявший на ступенях подъезда. Двое парней оглядели помпезный фасад, где кирпич был через равные промежутки нарядно декорирован камнем, балконы с коваными решетками, которые украшал роскошный замысловатый узор, водостоки со звероподобными горгульями; с улицы сквозь высокие окна они видели люстры, резную отделку, позолоту и даже верхние рамы монументальных полотен, удивляясь, как одни лишь потолки могут поведать о скрытых в особняке богатствах: вот в бедном доме потолок не такой — он белый, голый, с одинокой лампочкой, висящей на скрученных проводах…
Все это их потрясло, и они засомневались. Натан шепнул Тому:
— Я туда не пойду: они примут нас за свидетелей Иеговы.
Том обвел глазами одеяние Натана: сливового цвета штаны, остроносые ботинки, куртка цвета фуксии из искусственной кожи под ящерицу.
— Не думаю.
Натан повернулся к особняку спиной и быстро проговорил:
— Не важно, в этот дом или в другой, но ты вообще представляешь себе, как это мы звоним к людям в дверь и спрашиваем, получали ли они анонимное письмо? — И он потряс в воздухе желтыми листками, которые были адресованы им двоим.
Том ответил:
— Ну, зато им будет весьма интересно узнать, что их послания — часть крупной рассылки.
— Думаешь, весьма интересно? Притом что каждый истолковал эти письма по-своему и каждый что-то изменил в своей жизни после этого сообщения?
— Ты преувеличиваешь!
— Вовсе нет, Том. Возьмем нас: мы с тобой теперь не расстаемся, сперва потому, что каждый из нас подумал, что письмо написал другой, а потом — потому, что, поняв ошибку, мы захотели узнать, откуда они взялись.
— И это сделало нашу жизнь интереснее, не будем об этом жалеть.
— А кто тебе сказал, что у наших соседей все прошло так же? Такая записка может привести к ужасным последствиям.
— Признание в любви? Не понимаю, как это может быть.
— Но признание в любви может быть невыносимым, если мы его не хотим.
— Все хотят любви.
— Неправда. Многие прячутся от любви. Им спокойнее без нее. Чаще всего они соглашаются, чтобы любили их, но не утруждают себя ответной любовью. Любовь — это разрушительно, это прививка от эгоизма, падение крепости, свержение единоличной власти: какое-то существо начинает значить для тебя больше, чем ты сам! Это же катастрофа… К тому же в эту брешь, пробитую любовью, может проникнуть альтруизм и уничтожить внутреннее равновесие.
— Что ты несешь?
— Хочешь, докажу, что любовь невыносима?
— Тебе слабо!
— Слышал историю об одном парне, неженатом, который забросил свое ремесло плотника и стал бродить по дорогам, рассказывая людям, что Бог их любит и что они сами должны любить друг друга? Сам он, надо сказать, делал ровно так, как говорил: то лечил прокаженных, то слепым возвращал зрение, то воскресил своего приятеля Лазаря, то не дал забросать камнями одну несчастную за то, что она согрешила с каким-то типом вместо собственного мужа, и еще много чего покруче, не буду перечислять. Чудес, добрых советов и добрых дел — хоть отбавляй, вот такая была программа у этого Христа. И что же с этим парнем случилось в итоге? В тридцать три года его арестовывают, потому что не хотят больше всего этого терпеть, устраивают дурацкое судилище и прибивают гвоздями к доскам. Ничего награда? И уж конечно после этого людей, желающих нести в мир добро, стало поменьше. Нужно быть святым, чтобы после этого играть в Иисуса.
— Что же ты хочешь мне доказать, брат мой Натан?
— Что любовь — как динамит, как революция. И что люди, которые говорят о любви, кажутся террористами в обществе, где правят корысть и страх. И что эта анонимная записка не могла привести к одним только романтическим историям. Потому что мы живем не в сказке!
Том положил руки на плечи Натану, чтобы его успокоить:
— Ты несешь эти бредни потому, что боишься позвонить в дверь к Захарию Бидерману?
— Так позвони сам.
— Я тоже боюсь.
— Ах вот оно что!
Натан щелкнул пальцами, как будто признание этого поражения означало его победу.
Но тут дверь распахнулась, и на ступени вышла женщина в строгом брючном костюме. Том просиял:
— Мы спасены!
Он ускорил шаги, чтобы успеть перехватить появившуюся даму:
— Мадам Сингер, какой сюрприз!
Она взглянула на Тома и улыбнулась:
— Месье Берже… Я и забыла, что вы живете на площади Ареццо.
— Если хотите знать, что я думаю, так это самое странное место в мире. Мадам Сингер, как же вы вовремя, дело в том, что я веду одно расследование, но мне не хотелось бы беспокоить месье Бидермана. Может, вы сможете мне помочь?
Она вздернула брови, готовая защищать своего шефа:
— В чем дело?
— Тут вот что. Некоторые местные жители получили анонимные письма. Нам нужно знать всех адресатов, чтобы раскрутить это дело и найти их автора. — И он протянул ей два желтых листка. — Месье или мадам Бидерман ничего такого не получали?
Мадам Сингер осторожно взяла листки, скептически пробежала глазами, и на ее лице отразилось неодобрение.
— Я не занимаюсь почтой мадам Бидерман. — Она вернула листки и добавила: — Мне кажется, месье Бидерман открывал похожий конверт. Я письма не читала, но обратила внимание на его несуразный цвет. Месье со мной об этом не говорил.
— Спасибо, мадам Сингер. Вы нам очень помогли.
Она кивнула, недовольная, что выдала крупицу своих профессиональных секретов:
— Это несущественно: мне эта анонимная записка кажется совершенно безвредной.
Натан, стоявший метрах в двух за спиной у Тома и тоже слушавший их разговор, не удержался и вставил:
— Да, но это только на первый взгляд!
Мадам Сингер, удивившись его появлению, окинула взглядом его костюм, вздохнула и твердым шагом направилась прочь:
— Всего хорошего, господа.
Натан подошел к Тому, улыбаясь:
— Она же лесбиянка, точно? Выправка как у ефрейтора. Точно: если уж она не лесбиянка, то я святая Бернадетта. Откуда ты ее знаешь?
— Трое ее детей учатся у меня в лицее. Возвращайся в свой грот, Бернадетта.
— Ладно, не будем отвлекаться. Нам подтвердили, что было еще одно анонимное письмо. Пойдем расспросим Марселлу.
— Какую Марселлу?
— Консьержку из дома номер восемнадцать.
Тома удивил этот неожиданный экспромт.
— Ты боялся позвонить к Захарию Бидерману, но не стесняешься побеспокоить консьержку? У тебя двойные стандарты.
Натан пожал плечами, направляясь прямо к дому:
— Во-первых, консьержка затем там и сидит, чтобы ее беспокоили. Во-вторых, этот дракон с площади Ареццо лает, вместо того чтобы говорить, и кусает, еще не успев задуматься. Если б ты лучше себе представлял, какое агрессивное чудище скрывается за ее жуткими штапельными платьями, ты бы понял, что я сейчас проявляю невероятную смелость, чтобы сдвинуть наше расследование с мертвой точки. А теперь, Том, закрой-ка рот и опускай забрало: сейчас я тебя познакомлю с Марселлой.
Они вошли в парадное и постучали в стеклянную дверь, задернутую складчатой занавесочкой:
— Здравствуйте, Марселла, это Натан.
Дверная створка скрипнула, и появилась Марселла, неприбранная, с опухшими веками и мокрым платком в руке. Она взглянула на Натана, узнала его, выскочила из своего жилища ему навстречу и ударилась в слезы:
— Он ушел…
— Кто «он», Марселла?
— Мой афганец.
Пока она рыдала, уткнувшись в куртку Натана, он жестами и гримасами объяснил Тому, что «афганец» — это не собака, а волосатый мужик, который спал с консьержкой. Наблюдая непристойную пантомиму Натана, Том с большим трудом удерживался от смеха.
Еще несколько всхлипов, и Марселла отпустила Натана и взглянула на обоих друзей с таким видом, словно всегда поверяла им свои тайны.
— Мы были так счастливы, я и мой афганец. Ну, честно сказать, он почти ничего не делал. Он хотел, чтобы мы были вместе, я тоже — мне только нужно было разобраться с этим дурацким ночным столиком. В последнее время это была просто жизнь в розовом свете. Он предложил мне пожениться, я собиралась скоро принять его предложение, а тут хоп — и он исчез.
— Без объяснений?
— Какие уж тут объяснения! Оставил мне записочку: «Спасибо», он, мол, всегда будет помнить, какой я «ангел», одна из самых «любезных» людей, какие ему встречались. — И, ткнув в них пальцем, она суровым тоном обвинителя вопрошала: — Вот как вы считаете, «любезная» — подходящее слово, когда уходишь… от любовницы?
— Нет. «Любезная»… это не слишком любезно. И «ангел» — тоже.
— Ах, господин Натан, вот вы меня понимаете. Ну, женщине же не говорят, что она… ах, ну в общем, вы ж понимаете, что я хочу сказать, хотя женщины это и не ваша епархия… ну не говорят же своей возлюбленной…
Ее глаза блеснули: она нашла нужное слово: «возлюбленная».
— Не говорят же своей возлюбленной: «Спасибо, ты была очень любезна». Нет. С возлюбленной так не говорят.
Тут Натан выпрямился и жестом показал Марселле, чтобы она замолчала:
— Марселла, вы заблуждаетесь!
— Чего?
— Вы забываете, что ваш… ваш… погодите, как его звали?
— Гумчагул, — выдохнула она, утирая слезы.
— Этот ваш Гумчагул плохо говорит по-французски! То, что он вам написал, наверняка объясняется просто неверным переводом. Я уверен, что по-афгански он не…
— Нет такого языка, афганского, он говорил на пушту, — поправила Марселла, доказав Тому, что в этом вопросе она уже разобралась неплохо.
Но Натан невозмутимо продолжал:
— В пушту слова могут иметь другой смысл, Марселла. Может быть, на пушту это трогательно: «спасибо» и «любезна». Да наверняка! Самые прекрасные слова в языке. Уж про «ангела»-то я просто уверен.
Марселла застыла в задумчивости, ее обрадовала эта идея. Теперь она страдала меньше. В глазах у нее вспыхнул огонек.
— Зайдите, выпьем по стаканчику, — велела она.
Том попытался протестовать, но Натан оборвал его на полуслове:
— С удовольствием, Марселла.
И они вошли в ее комнатку, заставленную всякими безделушками.
— Устраивайтесь, где вам удобно! — воскликнула она, указывая на единственный в комнате двухместный диванчик.
Она вытащила из буфета липкую бутылку:
— Ликер будете? Впрочем, больше у меня все равно ничего нет. Это вишневый аперитив.
Не дожидаясь ответа, она наполнила стаканы, протянула им и уселась напротив, на табурет, который, как фокусник, вытянула из-под стола.
— Давайте, будем здоровы!
— Будем!
— За что пьем?
— За то, чтоб как в песенке, Марселла.
— В какой песенке?
— «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…»
Тому показалось, что Натан перешел уже все границы дозволенного, но, к его удивлению, Марселла не обиделась, а, наоборот, весело расхохоталась:
— Ну, вы преувеличиваете, господин Натан. Пятнадцать афганцев в моей постели! Какой вы смешной! — И, прикрыв глаза, потягивала свой ликер, раскачиваясь на трехногом табурете.
Натан, воспользовавшись случаем, ткнул Тома локтем и глазами показал другу: на полочке, куда Марселла складывала свою немногочисленную почту, лежал желтый конверт.
Несколько стаканов спустя они вышли из жилища консьержки без сил.
Натан предложил продолжить расследование, пройдя по этажам: нескольких жильцов он знал в лицо, в том числе одну милейшую и довольно веселую старую деву, как там ее, мадемуазель…
— Мадемуазель Бовер на каком этаже? — спросили, постучавшись к консьержке, трое малоприятных мужчин.
— На третьем, — ответила Марселла.
— Она дома?
— Да.
Марселла закрыла дверь, а мужчины направились вверх по лестнице.
Глядя им вслед, Натан шепнул на ухо Тому:
— Н-да, дело пахнет керосином…
— С чего ты взял?
— А я знаю главного в этой троице: судебный исполнитель, которого наш клуб вызывает, когда надо собирать долги. Уж не знаю, что там сделала эта бедная мадемуазель Бовер…
— Не драматизируй. Может, он просто пришел доставить письмо в собственные руки.
— Только не втроем. Это больше похоже на выселение или опись имущества.
И они побыстрей выскользнули из подъезда, как будто оставаться в доме, где вот-вот разыграется трагедия, было опасно.
Перейдя улицу, они решили немного отдохнуть под деревьями. Разговор Марселлы и Натана ужасно утомил Тома: их манера то и дело перескакивать с трагического тона на игривый приводила его в замешательство. Ему хотелось немного побыть в тишине.
Но вместо этого на них обрушился гвалт попугаев. Что там случилось, наверху в ветвях? Ара и какаду уже не переговаривались между собой: они орали. Между ветвями разыгралась настоящая звуковая буря: резкие, пронзительные вопли, галдеж и стрекот, оглушительные разнокалиберные трели рвали барабанные перепонки.
Но, как ни странно, эта суматоха их успокоила: она воспринималась как что-то здоровое, ясное, разномастное — радостный полнокровный кавардак. В этой какофонии рождалась гармония. Подобно тому как вид этих ярких птичек, разноцветных, словно радуга, вызывал чувство легкости, их шумная возня создавала веселое настроение.
Когда они немного пришли в себя, Том подвел итоги:
— Ты, я, Виктор, цветочница, аристократка, Захарий Бидерман и консьержка — семь человек получили такие записки. Что между нами общего? Все живем на площади Ареццо. Первая зацепка: тут неподалеку есть какой-то человек, который желает добра своим соседям. Вторая зацепка: этот человек добрый, открытый, щедрый, и это сильно сужает круг поиска.
— И вообще сводит его к нулю. Таких людей не бывает.
— А кто мне рассказывал про Христа и святых?
Натан посмотрел на него внимательно:
— Хорошо, допустим, нам написал некий голубь. Как будем его искать?
В этот момент на аллее появился паренек лет двадцати пяти: он весело протопал мимо них, напевая себе под нос, настроение у него явно было отличное. Том и Натан помолчали, пока он не скрылся из виду.
— Аппетитно выглядит. Интересно, откуда он идет? — прокомментировал Натан.
— Да, веселенький тип, — согласился Том.
Они вздохнули. Натан повернулся к своему возлюбленному:
— Слушай, Том Верже, по-моему, ты на него уставился, как кот на валерьянку. Должен ли я из этого заключить, что, когда мы будем жить вместе, ты мне наставишь рога?
— Не больше, чем ты мне, Натан Синклер. Обрати внимание: это ведь не я стал нем как рыба, как только появился этот красавчик.
— Ладно. У меня к тебе будет только одна просьба: делай что хочешь, но веди себя скромно и никогда мне ни о чем таком не рассказывай.
— Обещаю.
— И я тебе.
Стало тихо. Том ласково взял Натана за руку:
— Знаешь, Натан, я хотел бы тебе не изменять.
Натан растроганно посмотрел на него:
— Очень приятное признание, оно мне нравится.
Он, улыбаясь, смотрел на попугаев, но глаза у него наполнились слезами.
— Что-то такое надо бы говорить на свадьбе. Вместо того чтобы давать друг другу невыполнимые обещания, лучше бы остановиться на таком простом пожелании: «Я хотел бы тебе не изменять». — Он поднес руку Тома к губам и поцеловал ее. — Почему людям приходится так часто друг друга обманывать, Том?
— Правильный вопрос был бы такой: зачем люди дают друг другу невыполнимые обещания? Зачем пытаются идти против человеческой природы? Почему мужчины и женщины хотят видеть себя не такими, какие они есть?
— В этом смысл понятия «идеал». Мы же не животные. Во всяком случае, я.
— Ты смешиваешь понятие идеала и отрицание биологических законов. Как и этими попугаями у нас над головой, нами управляют порывы, которые бывают сильнее нас, и их больше, чем нам бы хотелось, а иногда они толкают нас куда-то, куда мы сами вовсе не собирались. Неверность естественна, а мы, наоборот, теряем естественность, когда даем клятвы, которые обрекают нас на воздержание.
— Ну и ладно. Я все равно хотел бы тебе не изменять.
— Я тоже, Натан.
И они вздохнули с облегчением.
Со стороны авеню Мольера на площадь вышли трое. Том сжал руку Натана:
— Видишь их? Мне не показалось?
Это садовники Ипполит и Жермен — а с ними Изис — принесли на площадь свой инвентарь. Натан решил, что Том показывает на Ипполита:
— Ох, Том, притормози-ка чуть-чуть. Только что нашептывал мне о любви, а через секунду уже делаешь стойку на первого встречного жеребца.
— Да я не о нем тебе говорю, идиот!
— Что? Ты не пялишься на самого красивого парня в Брюсселе?
— Нет! Я о нашем расследовании…
Натан сделал непонимающее лицо.
— Ты согласен, что эти садовники часто приходят на площадь, что они тоже принадлежат к здешним обитателям?
Натан обернулся к садовникам: они раскладывали на газоне свои инструменты, а Изис села на скамейку и погрузилась в чтение. Эту сценку они видели десятки раз за последние годы. Он кивнул. Том продолжал:
— А помнишь, что нам сказал Дани Давон в гостях у Фаустины? Авторы анонимок — это люди, изолированные от общества из-за каких-то отличий, или калеки…
— Карлик?
— Вот именно.
Они посмотрели на Жермена другими глазами. А он, улыбаясь на солнышке, разравнивал гравий.
— Как мы поступим? — спросил Том.
— Элементарно, дорогой Ватсон: метод песочной формочки.
— Это как?
— Ребенок! Одна подружка рассказывала мне, как подкатывать к симпатичным папашкам в парке: устраиваешься так, чтобы дети играли вместе, а потом с самым невинным видом заводишь беседу.
— Отлично. Ты взял с собой детей?
Натан встал и прошелся, переваливаясь с боку на бок:
— Ты забываешь, что я во многом остался ребенком.
Натан подошел к Изис и как ни в чем не бывало с ней заговорил. Поскольку он читал «Сказки просто так» Киплинга, которые она сейчас дочитывала, и ему очень нравилась эта книга, они с удовольствием стали ее обсуждать.
Ипполит и Жермен заметили эту сценку, поздоровались с Натаном и продолжили работу.
Том сгорал от нетерпения. Почему он сразу не присоединился к Натану? Теперь ему было бы трудно придумать для этого предлог, тем более что он время от времени спиной чувствовал удивленный взгляд садовника, которому, наверно, не понравилось, что Том приставал к нему несколько дней назад.
А Натан сидел себе рядом с Изис и смеялся с ней вместе, вспоминая, что сказал «двухцветный скалистый питон».
Вдруг Изис перебила его:
— А почему твой друг сидит там? Вы что, поссорились?
— Нет.
— Скажи Тому, чтобы шел к нам.
Натан подскочил на месте:
— Ты знаешь его имя?
— Конечно, да и твое тоже — Натан.
— Что? Невероятно!
— А меня зовут Изис.
Натан по-военному отдал ей честь:
— Рад познакомиться, мадемуазель Изис. А откуда вы все это знаете?
— А, это все Жермен… — ответила она. — Он ни с кем не разговаривает, зато всех знает.
Натан устроился поудобнее, его подозрения подтверждались.
— А что, Жермен любит приходить на площадь Ареццо?
— Он говорит, что это самое удивительное место в мире.
— Ну да…
— Я тоже так считаю. А ты?
— И я разделяю твой энтузиазм, мадемуазель Изис.
Почесав в затылке, Натан подумал, что вырисовывается хорошенький букет зацепок:
— А может Жермен назвать по имени всех людей, кто тут живет?
— Уверена, что да.
Натан попал точно в цель. Он решил сыграть ва-банк и вынул из кармана желтые листки:
— Скажи, а ты не видела у Жермена таких писем или такого листка бумаги?
Девочка наморщила брови и побледнела. Очевидно, эти листки о чем-то ей напомнили.
Натан мягко настаивал:
— Ты знаешь, это прекрасные письма. Волшебные письма, которые делают людям много хорошего. Ты не видела таких у Жермена?
Девочка вскинула голову и взглянула на Натана:
— Папа получил такое.
— Твой папа — вон тот красивый господин?
Она кивнула:
— Он получил такое письмо. И его невеста тоже. Они никогда не говорили друг с другом, а из-за этих писем встретились. Я думаю, что мой папа теперь очень счастлив.
Натан чуть не завопил от радости. Кроме всех зацепок, он теперь обнаружил и мотивы: человек все это задумал, чтобы помочь своему лучшему другу! Карлик Жермен был тем самым голубем!
