6
— А у вас хорошо работает точка G?
Марселла, прижимая к себе блюдо, которое она мучила с помощью тряпки, предполагая, что она его протирает, пришла из кухни, чтобы обсудить с мадемуазель Бовер то, что ее занимало.
— Это я к тому, что у меня лично точка G еще до того была, как ее вообще открыли. Я в этом передовик. Еще в семнадцать лет, когда никто о таком не говорил, я ее уже знала. Невероятно, да?
Мадемуазель Бовер, не желая поощрять подобные откровения, ничего не ответила. А Марселла, которая снова принялась натирать фаянс, продолжала:
— Вообще-то, моей заслуги тут и нет: я просто создана для этого. Мне только вставят, как я уже на седьмом небе.
Она покачала головой, перебирая какие-то воспоминания, чтобы убедиться, что она не ошиблась:
— Каждый раз о-го-го. Держись крепче, улетишь!
И она утвердительно кивнула, довольная собой, потом подняла глаза и удивилась молчанию хозяйки квартиры:
— А у вас, мадемуазель, как с точкой G?
— Марселла, подобные разговоры…
— Хорошо-хорошо, поняла, точка G — это не ваше. Бывают такие женщины. Сколько угодно. Может, даже их большинство. Бедняжки… Ну, с этим кому как повезет. И главное, у вас ведь есть такие достоинства, каких нет у меня.
— Какие же?
— Деньги. Воспитание. Происхождение.
— Спасибо, Марселла.
— Ну да, честно сказать, судьба вас побаловала. Вот мне, на самом деле, если не считать, что мужчины ко мне тянутся и что у меня точка G, — с остальным-то не повезло.
Мадемуазель Бовер рассматривала Марселлу с сочувствием и неприязнью: чем, спрашивается, эта приземистая насупленная тетка, по грациозности напоминающая кабана, привлекает мужчин? А она их привлекает, сомнений нет, ухажеры у нее сменяются с неотвратимостью метронома, консьержка никогда не остается в одиночестве больше чем на месяц. Вот мадемуазель Бовер мечтала об идеальной любви; союз, перед которым она преклонялась, был соединением женской красоты с красотой мужской, а все другие сочетания представлялись ей смешными, неприемлемыми и даже неприличными. Если каждая жаба в итоге должна найти партнера себе под стать, то это уже получаются не человеческие отношения, а какие-то животные нравы.
Конечно, природа выдумала еще и другие стороны привлекательности, кроме красоты, чтобы пары образовывались и род человеческий продолжался; да, в атмосфере витали какие-то невидимые материи: запахи, энзимы, молекулы — словом, всякая химия, подталкивающая вполне приличных с виду самцов к уродливой, словно крот, Марселле. И вот этого невидимого излучения мадемуазель Бовер была лишена. И тем лучше! Всю свою сознательную жизнь она не воспринимала себя как будущую жену или мать, только как «дочь таких-то», связанную со своими обожаемыми родителями. Предписание, полученное ею в молодости, о том, что ей стоит избегать плотских утех, выполнялось.
Она не поддалась животному разврату. По ее мнению, благодаря своему безразличию к искушениям плоти она дышала чистым воздухом, а не влачила порочное существование, запятнанное похотью. И тело ее тоже оставалось чистым. А душа наслаждалась чудесной свободой. Она не испытывала ни дурацкой тоски, ни постоянной подавленности, одевалась, как ей нравилось, сама ласкала свою кожу, к которой никто не прикасался, кроме парикмахерши, массажистки и маникюрщицы — короче, профессионалов по поддержанию формы. Больше того, в отличие от других дам своего возраста она не ощущала, что стареет; прекращение месячных для нее означало только отмену бессмысленных мучений, а о новых морщинах или некоторой одутловатости сказать ей было некому — и сама она не обращала на это внимания.
Иногда она уверяла, что причина ее жизнерадостной активности кроется в том, что она сохранила девственность. Ведь такая наивная беспечность как раз бывает присущей монахиням и богомолкам. Весьма сомнительно, что сексуальность помогает женщине расцвести… И материнство только отнимает силы, больше ничего.
— Как вы провели выходные в Женеве?
Мадемуазель Бовер улыбнулась:
— Чудесно…
— Как там, в Женеве, весело?
— Джон приехал со мной повидаться.
— Джон?
— Ну да, Джон.
— А, этот ваш жених, друг Обамы.
— Других у меня нет, Марселла.
— Ух ты, хотела бы я быть на вашем месте. Эти поездки на выходные по разным столицам… Я вот всегда мечтала съездить в Рим, Москву, Стамбул…
— Значит, и съездите, Марселла.
— Да на какие шиши, мадемуазель? Откуда я деньги возьму? Вот, к примеру, ваш билет в Женеву сколько стоил?
Жестокая мысль мелькнула в голове у мадемуазель Бовер, и она не смогла ей воспротивиться:
— Двести сорок два евро.
— Двести сорок два евро? Не может быть! Как раз та сумма, которую я отдала сыну, чтобы он мне сделал ночной столик! Если так пойдет, я не увижу ни Женевы, ни ночного столика, ни моих денег!
— А когда запланирована свадьба вашего отпрыска?
— Сначала обручение, мадемуазель! Уж так в семействе Пеперик заведено. Они живут по старинным правилам.
«Тянут время, — наверное, они не в восторге от того, что наследница собралась выйти за сына консьержки», — подумала мадемуазель Бовер.
Марселла захихикала:
— А вот что смешно-то, что сама я сыграю свадьбу раньше сына.
— Как это?
— Мой афганец сделал мне предложение. — И неожиданно она, как девочка, прижала ладони к побагровевшим щекам.
Мадемуазель Бовер застыла. Нет, она не допустит, чтобы свершилась такая глупость. Она должна вмешаться. Сперва она попыталась говорить экивоками:
— Подождите, по крайней мере, пока ваш сын не женится.
— А что, так даже лучше будет — приду на свадьбу к сыну под ручку с моим афганцем. Пусть не думают, что я такая уж бедная старушка, одна-одинешенька…
Тут ей показалось, что она обидела собеседницу.
— Ох, простите, я совсем не имела в виду вас, мадемуазель Бовер, про вас-то никто так не скажет: вы такая шикарная, и потом, вы же можете выйти замуж за приятеля Обамы, этого вашего чернокожего жениха, который играет на саксофоне.
— Он не чернокожий, а играет на рояле.
Мадемуазель Бовер властным жестом помешала Марселле это прокомментировать:
— Я надеюсь, вы еще не приняли его предложение?
— А с чего мне ему отказывать?
— Ну, за других же вы не выходили замуж.
— Ни один мне этого не предлагал. А мой афганец только об этом и мечтает.
— И вы не думали почему?
Марселла озадаченно замолчала. Мадемуазель Бовер выпрямилась, преисполненная важностью того, что она собиралась сказать:
— Вам не приходит в голову, что у вашего афганца корыстные интересы?
— А в чем корысть-то? У меня ведь ничего нет.
— У вас есть вещь, драгоценная с его точки зрения.
— Дом, что ли?
— Гражданство. Женившись на вас, он тоже его получит. А значит, получит право остаться здесь.
— Так это нормально.
— Какая вы наивная, бедняжка Марселла… А вы не боитесь, что он хочет на вас жениться, только чтобы уехать из своей страны, перестать прятаться, скрывать, что у него документы не в порядке, получить вид на жительство?
— Какие гадости вы говорите.
— Я это говорю потому, что вы мне симпатичны, Марселла. Имейте в виду, не одной мне это придет в голову: как только вы дадите объявление о браке, тут же сюда, на площадь Ареццо, нагрянут социальные службы и начнут разбираться.
— В чем?
— В мэрии каждого района в Брюсселе есть по нескольку инспекторов, которые отслеживают фиктивные браки.
— Фиктивный брак — вы шутите, что ли! Мы с моим афганцем не дожидались брака, чтобы…
— Фиктивный брак — не значит брак без сожительства, а значит, что он заключен, чтобы получить документы. Явятся следователи и будут выяснять, не заплатил ли вам ваш афганец, чтобы на вас жениться.
— Он — мне заплатил? Наоборот, это я за все плачу, у него нет ни гроша.
— Они обязательно спросят про мотивацию вашего афганца. Ему ведь на двадцать лет меньше, чем вам… Это внушает сомнения в его искренности.
— Это еще почему?
— Я просто говорю вам, что подумают люди, Марселла, я-то этого не думаю, я знаю, что вы привлекаете мужчин. Я вам рассказала, что будет дальше: эти социальные службы испортят вам всю романтику и выставят вашего спутника мошенником, а вас — дурочкой.
— Черт бы их подрал!
— Да, это будет неприятно, Марселла. У вас-то сил хватит. А у него ведь, кроме вас, никого нет.
— Бедный мой афганец…
Раздался звонок в дверь.
Обе женщины застыли раскрыв рот, не в силах оторваться от захватившей их темы.
Звонок прозвенел второй раз.
Марселла сморщилась:
— Что ж, пойду открою. В любом случае мне пора к мадам Мартель.
Она сунула в руки мадемуазель Бовер фаянсовое блюдо:
— Держите, я завтра закончу.
Как всегда, она оставила в квартире полный развал.
Через несколько секунд она ввела в гостиную Еву:
— К вам посетительница, мадемуазель.
— Спасибо, Марселла, до завтра.
Марселла осмотрела Еву с головы до ног, оценила ее ровный загар, тонкую талию и пышную грудь; раздув ноздри и насторожившись, она приготовилась к схватке и смерила соперницу взглядом. Потом заметила каблуки высотой в пятнадцать сантиметров, презрительно на них глянула и, пожав плечами, вышла из комнаты.
— Как у вас миленько! — воскликнула Ева.
Убедившись, что Марселла ушла, мадемуазель Бовер поблагодарила Еву за то, что та взяла на себя труд приехать, и предложила ей сесть.
— Перед тем как вы посмотрите квартиру, я вам объясню свою ситуацию.
Тут мадемуазель Бовер замялась… Она занервничала, попыталась справиться с эмоциями. Подошла к Копернику и достала его из клетки. Попугай благодарно прижался к ней. Его нежность подбодрила ее.
— Я встретила человека, с которым меня связывает сильное чувство.
— Это же чудесно! — от души воскликнула Ева.
К сожалению, он живет в Бостоне. Мне придется расстаться со всем, что у меня есть. Мебель… квартира… Ну и бог с ним, я решила рискнуть.
— Вы правы!
Попугай стал выкрикивать:
— Серджо! Серджо!
Мадемуазель Бовер наклонилась к нему и шепнула:
— Нет, милый, это не Серджо. — Потом вскинула глаза на Еву и тревожно добавила: — Как вы считаете, сколько я за это получу?
— За что? — не подумав, брякнула Ева.
— Ну, за квартиру. Вы ведь агент по недвижимости, так?
— Вы живете в золотом районе Брюсселя, где самая высокая цена за квадратный метр. К тому же у вас окна выходят на нашу любимую площадь Ареццо.
— Так сколько? — повторила мадемуазель Бовер.
— Разрешите мне осмотреть квартиру, и я вам отвечу.
— Давайте. Я подожду вас здесь.
Настроение у мадемуазель Бовер было не слишком веселым; обычно она так хорошо умела притворяться, но сейчас у нее не хватало сил. В последние выходные, которые, по ее словам, она провела за границей, как и предыдущие, она отправилась в казино в Льеже, за сто километров от дома, и проиграла там астрономические суммы. Ее наследство было уже растрачено на оплату проигрышей, у нее не осталось ни копейки, ни ценных бумаг, ни страховых обязательств, ни ликвидных средств, ни золота в сундуке — вообще ничего! Драгоценности тоже были уже давно заложены. И теперь ее банкир отказал ей в займе. Так что оставалась только квартира и обстановка. Если не поторопиться, явятся судебные приставы, наложат арест на ее имущество, и все пойдет с молотка.
Пока Ева осматривала квартиру, мадемуазель Бовер со своим попугаем на плече подошла к столу и взяла в руки бланк Министерства внутренних дел, который уже заполнила утром: оставалось только поставить подпись — и ей будет запрещен вход в казино на всей территории Бельгии.
«Подумаешь, доеду до Лилля», — тихонько проговорил какой-то голос у нее в голове.
Эта мысль ее испугала. Неужели она никогда не сможет остановиться? Неужели демон снова подтолкнет ее проигрывать, чтобы попробовать отыграться?
Она расписалась так стремительно, будто от этого зависела ее жизнь, вложила формуляр в конверт, заклеила. По дороге опустит в ящик. От этого решения ей ненадолго стало легче, как бывает, когда во время болезни проглотишь первую таблетку антибиотика.
Попугай перепорхнул на стол, подошел к ее руке, переминаясь с лапки на лапку, потом вдруг сложил крылья и стал выплевывать зернышки на ладонь своей госпоже.
— Нет, Коперник, нет. Ты не должен отдавать мне свою еду. Даже если у меня больше ничего нет. Ох, милый ты мой… — И она погладила указательным пальцем брюшко попугая, а тот с горящими глазами подставлял ей животик, издавая пронзительные трели.
Вернулась Ева и объявила, что, по ее мнению, за все вместе можно будет выручить около миллиона евро.
Мадемуазель Бовер окаменела: миллион евро — ровно та сумма, которую она задолжала. На что же она будет жить?
— Ва-банк! — воскликнула она.
Теперь на карту было поставлено все, как и каждый раз, когда ей становилось очень страшно.
