1
— Ничего, если я сегодня вечером навещу Фредерика? Мне хочется заняться с ним сексом.
Диана задала мужу этот вопрос таким тоном, каким сообщают, что пришло время сходить к парикмахеру, — так, ничего не значащий пустяк, как будто ей было даже обидно тратить время на обсуждение такой ерунды.
— Да ради бога, Диана, поезжай.
Жан-Ноэль облегченно вздохнул: Диана возвращалась к своему обычному состоянию… Уже несколько дней — после вечеринки в «Тысяче свечей» — она раздраженно металась по дому, беспричинно впадала в ярость и цеплялась к каждой ерунде, чтобы учинить скандал. Ее скверное настроение, выплескивающееся по пустякам, хотя и мучило в первую очередь ее саму, оказалось заразным: депрессивные волны ходили по всей квартире, домашние растения поникли, даже свет с неохотой проникал сквозь грязные окна, но больше всех доставалось Жан-Ноэлю, с которым она с утра до вечера ссорилась по всякому поводу.
Во время той роскошной групповухи Диана удивила Жан-Ноэля, устроив настоящий дебош: когда ее подали на стол, украсив всем ассортиментом закусок, и Захарий Бидерман стал ее ласкать, она изогнулась и отвесила ему оглушительную пощечину. Голая, измазанная деликатесами, она соскочила со стола, погналась за ним и, страшно ругаясь и размахивая кулаками, загнала его в угол. Причем она не только нарушила правило, принятое в свингерских клубах, которое предписывает, отказывая партнерам, которых ты не желаешь, сохранять любезность, хуже того, она разразилась ужасной бранью, ругала его последними словами: свинья, дерьмо, подлюга, мерзавец, дрянь, дубина, деспот, змеюка грязная, подонок, сукин сын — оскорбления извергались из ее уст, словно потоки воды из Ниагарского водопада.
Владельцам заведения пришлось вмешаться и утихомиривать ее, призвав на помощь Жан-Ноэля. Извинившись перед Захарием Бидерманом, они целый час старались восстановить в клубе праздничную атмосферу и успокоить взбудораженных клиентов.
Жан-Ноэль заперся с Дианой в одном из номеров и счищал с нее остатки еды, но утихомирить ее гнев ему так и не удалось.
— Чего ты на него набросилась?
— Он подонок! Терпеть не могу подонков!
— Да что он тебе сделал?
— Мне? Ничего. Ко мне он и не посмеет прикоснуться. А вот другим…
— О ком ты говоришь?
— Оставь меня в покое! Все знают, что этот гнусный тип использует женщин, как бумажные носовые платки: кончит в них и выбросит.
— Диана, он просто незакомплексованный человек.
— Ах вот оно что!
— Как и мы с тобой.
— Заткнись, кретин несчастный, по стенке размажу!
Осознав, что Диана себя не контролирует, Жан-Ноэль решил не настаивать.
После того кошмарного вечера, с которого им пришлось спешно ретироваться, Диана так и не успокоилась, наоборот, она распалялась все сильнее, и любое упоминание имени комиссара Евросоюза выводило ее из себя, превращая в объятую ненавистью фурию.
В эти дни в памяти Жан-Ноэля всплыли несколько моментов, которые прежде вызывали у него удивление. Когда они встретились, Диана потребовала, чтобы они поселились на площади Ареццо, и объяснила это тем, что она, мол, мечтала там жить с самого детства; она заставила Жан-Ноэля продать свой дом в Сен-Жене и купить жилье, которое она сама выбрала. Потом Жан-Ноэль много раз заставал ее у окна, откуда она вглядывалась в особняк Бидерманов, как будто вела за ними слежку. К тому же, хотя она совершенно не интересовалась ничем, что волновало окружающих, она не пропускала ни одной статьи или передачи, посвященной Бидерману. Когда как-то утром Жан-Ноэль объявил ей, что они получили от экономиста приглашение на вечеринку «по-соседски», она побледнела, заперлась в своей комнате, потом целую неделю злословила по поводу «этой идиотской привычки звать в гости людей, с которыми тебя свело лишь стечение обстоятельств». А когда подошло время злополучной вечеринки, она настояла, чтобы они срочно отправились в Нормандию на одну «очень славную тусовку».
Теперь, когда отвращение Дианы к знаменитому экономисту стало очевидным, Жан-Ноэль связал все эти случаи между собой. Что такое произошло между Дианой и Захарием Бидерманом? Первым делом мужу, конечно, пришел в голову адюльтер, но тут нужно было знать Диану, для которой случайные связи были вещью абсолютно нормальной, к тому же она всегда продолжала вести себя по-дружески с мужчинами, с которыми переспала. Значит, дело в чем-то другом… Но в чем?
Диана мчалась на своем «фиате» по Брюсселю, трясясь на ухабистых мостовых и неустанно поливая грязью «все это сборище идиотов», которые, видно, выиграли свои водительские права в лотерею.
Приехав в Нижний город, она припарковалась неподалеку от рыбного рынка, зашла во дворик, набрала код и через дверь, расположенную вровень с проезжей частью, вошла в квартиру на нижнем этаже.
Фредерик встретил ее радостной улыбкой:
— Здравствуй, моя богиня, скажи мне, что это сон!
Диана оценила оказанный ей прием и покраснела под его обжигающим взглядом. Вокруг пахло мужчиной и царил обычный мужской беспорядок: стопки книжек и дисков, повсюду разбросана одежда, на столике у кровати — поднос с остатками вчерашнего ужина.
— Я обожаю твою квартиру, Фред!
— Рассказывай! Но твой образ царит в ней и днем и ночью, принцесса.
И правда, на дальней стенке располагалась огромная, два на три метра, фотография Дианы — она была снята голой на простыне, заляпанной кровью.
Диана подошла к мужчине в инвалидном кресле.
— Я хотела тебя, — шепнула она, покусывая его за ухо.
Он замурлыкал, сам не свой от радости.
Диана отступила на шаг назад и велела:
— Поставь мне музыку.
— Какую?
— Ну, что-нибудь гадкое, на твой вкус.
— Такую, чтоб у тебя лопнули барабанные перепонки, моя богиня?
— Точно!
Одной рукой он набрал что-то на пульте, который оказался у него в правом кармане, над колесом кресла, и на них обрушился грохот металла: оглушительные, резкие звуки. Фредерик, по профессии инженер-звукооператор, слушал хард-рок на такой громкости, что мог бы заглушить работающий отбойный молоток.
Диана отступила еще на шаг; в такт музыке, точнее, отрывистому ритму басов — тому, что можно было вычленить в этой сплавленной намертво звуковой лаве, — она изобразила стриптиз.
Фредерик, опьяневший от счастья, блаженно наблюдал за ней. Ему было тридцать пять, симпатичный, зеленоглазый, с большими руками — образец крепкого и здорового мужика, о каком мечтают все девчонки; пять лет назад он гнал на мотоцикле на ста восьмидесяти по мокрому шоссе, мотоцикл занесло, парень влетел в бетонную стену и сломал позвоночник. Ему парализовало нижнюю половину тела, все, что ниже пупка, — он не чувствовал своих ног, не мог ими управлять. После аварии он решительно и настойчиво восстанавливался, насколько это было возможно: накачивал спину, руки, плечи, но нижние конечности отказались ему повиноваться; он был обречен до конца своих дней передвигаться в инвалидном кресле.
Если бы Диана познакомилась с ним, когда он еще не был калекой, она, скорее всего, не обратила бы на него внимания — столько в нем было здоровья и жизнерадостности… Но подруга познакомила их, когда он выписался из больницы, и она взяла его в любовники.
— Заниматься сексом с паралитиком — верх эротики, — частенько объясняла она тем, кто и так ни о чем ее не спрашивал.
И действительно, с ним она сама руководила процессом, выбирая подходящий момент, ритм и амплитуду.
Фредерик, которого она заранее предупредила по телефону, уже принял таблетки, гарантировавшие эрекцию, — это придавало ему уверенности, хотя он знал, что Диана и так найдет способ его возбудить. Помня, что нижняя часть его тела ничего не чувствует, она перенесла свое внимание на чувствительные зоны в верхней части: рот, уши, шею, соски. Вот и сейчас она увлеченно занялась партнером, припав к нему, как паук к паутине.
— Ну что, он и тебе фигу показывает? — спрашивал Фредерик, имея в виду свой член, который она от него прикрывала.
— Вовсе нет.
— Вот хорошо. Меня-то он никогда не слушается: даже если я чувствую себя очень возбужденным, ему на это плевать.
— Он отлично тебя слушается, вакуумный насос сегодня не понадобится! — восхищенно шепнула она ему на ухо.
Очень быстро Фредерик понял, что она права: он ощутил в верхней части тела признаки, сопровождающие физическое наслаждение: жар, испарину, ускорение сердечного ритма, а потом — содрогания всего туловища и сокращение брюшных мышц.
Она сидела на нем верхом, голая, раскинув ноги на подлокотники кресла, — Диане нравилось это волнующее неудобство, которое давало ей невероятную смесь ощущений — бодрящий холодок хрома, гладкость искусственной кожи, пластик, нагревавшийся от соприкосновения с телом, и влажное тепло его члена, которое она ощущала за них обоих.
Лицо мужчины исказила гримаса восторга. Диана — гибкая гимнастка сладострастия — опускалась, поднималась, извивалась, давая калеке возможность чувствовать себя мужчиной. Благодаря ей он заново открывал наслаждение, согласившись забыть все, что знал в молодости, отметая разочаровывающие сравнения. Навсегда распрощавшись с прошлым, он научился снова получать удовольствие. Для него Диана стала Провидением, любящим и бескорыстным ангелом, который раздвинул рамки его скукожившейся было жизни.
Внезапно, почувствовав, что вот-вот достигнет оргазма, Диана схватилась за турник, который по ее желанию недавно приделали к потолку.
Теперь они неотрывно смотрели друг на друга и наслаждались мгновением; в этом узком пространстве, где скрещивались их взгляды, Фредерик ненадолго ощущал себя нормальным.
Она завопила от удовольствия. Он рассмеялся, счастливый:
— Диана, ты просто гений секса.
Она ответила искренне, без ложной скромности:
— Я знаю.
Она выбралась из его кресла и, подмигнув, спросила:
— Хочешь, я тебе…
Заканчивать фразу не было необходимости: он и так знал, что она предложит, — речь шла об инъекции эзерина, который вызывает эякуляцию. Он весело помотал головой:
— Ни к чему. Большего я все равно не почувствую. Все и так просто великолепно. Ты, Диана, слаще, чем все уколы на свете!
Она удовлетворенно раскинулась на матрасе, не одеваясь, а он покатил на кухню приготовить чего-нибудь выпить, управляя своим креслом с такой сноровкой и уверенностью, которые свойственны лишь некоторым мужчинам-водителям.
Протягивая ей бокал, он сказал:
— Знаешь, я никогда не понимал, для тебя главное — физиология или голова? Ты просто трахаешься круче всех на свете или у тебя интеллектуальный оргазм?
— Да уж, Фред, я думала, ты умнее… У тебя уже есть ответ на этот вопрос.
— Как это?
— Если бы я была просто кнопкой, на которую достаточно надавить — и удовольствие тут как тут, я не искала бы разнообразия впечатлений.
— Да ты — Эйнштейн оргазма!
— Можно и так сказать…
Он не решился настаивать. То, что она ему рассказывала о своих приключениях: разные подстроенные сценки, поиск рискованных ситуаций, весь этот культ необычного и даже странного, — конечно, он сам от этого только выиграл, но, вообще-то, это же слабость? Разве нужно столько усилий, чтобы достичь экстаза? Диана коллекционировала разные странные впечатления, но быстро пресыщалась ими и была вынуждена заходить в поисках необычного все дальше. Фредерик же как вчера, так и сегодня не чувствовал себя заложником нового: он мог миллион раз получать удовольствие одним и тем же способом, и ему не наскучивало.
— Вам, мужчинам, трудно это понять! — воскликнула Диана.
Ему показалось, что она подслушала его мысли, потому что она продолжала:
— В сексе женщинам свойственна утонченность.
— Утонченность или извращения?
— Извращения — это мещанское название утонченности. Мы, женщины, более изобретательны, более романтичны, больше любим приключения, потому что мы просто сложнее. Может, это потому, что физически у нас есть три способа получать удовольствие.
— Три способа?
Она выпрямилась и, обнаженная, приблизила к его носу лобок:
— Спереди, посредине и сзади. Добавь к этому мозг. Итого — четыре.
Он потянул носом, потерся ноздрями о ее кожу и сглотнул слюну — настолько аппетитна была Диана.
— Когда мужчина проникает в нас, есть грань между болью и наслаждением, определить которую или даже сместить способны только мы сами.
— Правда?
— Вот тебе доказательство того, что сексуальность зависит от головы: одно и то же движение может быть как невыносимо болезненным, так и невероятно сладким. Потому что, когда мужчина входит в нас, всем происходящим управляет наш мозг.
— И ты считаешь, что именно поэтому некоторые женщины не испытывают оргазма.
— Это же не вы, мужчины, даете нам испытать оргазм, а мы — сами себе. Просто с вашей помощью.
— Не преувеличивай. Если мужчина никуда не годится и у него недостаточно выносливости, я сомневаюсь, что…
— Молчи, ты, хвастунишка. Мне случалось достигать оргазма за тридцать секунд.
Он замолчал, ему было нечего ответить.
— Теперь давай обсудим другую тему, Фред. Скажи лучше, что мне послушать из хард-рока и хеви-метала? Что новенького появилось?
Она выводила его в область, которая его наэлектризовывала. Ей нравилось слушать мнения знающих людей. Из какого-то придуманного кокетства она притворялась, что не знает известных другим личностей, а ей, наоборот, было известно то, чего не знали другие. Если при ней упоминали Чаплина, она в ответ называла Гарольда Ллойда — даже не Бастера Китона. Если говорили о Марии Каллас, она отвечала: Клаудиа Муцио, даже не Рената Тебальди. Если кто-то восхищался Бальзаком, она называла Ксавье Форнере. Невозможно же интересоваться той частью человеческой культуры, которую любят все. Эта привычка идти против течения делала ее ужасающе невежественной во всем, кроме редких тем, обсуждаемых в кругу элиты. В любом случае ей даже в голову не приходило, что, как всякий сноб, она лишает себя знакомства с лучшими произведениями и ограничивается маргинальными. Может быть, в другой жизни она бы и полюбила похотливую эксцентричность Чаплина, трагичность Каллас и мощь Бальзака… Так же она относилась и к религии; долгое время она и слышать не хотела об обычных монотеистических верованиях: иудаизме, христианстве или исламе, а симпатизировала лишь индийскому многобожию или тибетским духовным практикам, а когда буддизм проник в Европу, она потеряла к нему интерес и увлеклась учением греческих Отцов Церкви — ее любимым героем стал Ориген. По сути, она исповедовала лишь одну религию: быть не такой, как все.
У Фредерика, который видел Диану редко, все это вызывало любопытство, а поскольку влюблен он в нее не был, то в дни разлуки размышлял о ней и пытался ее понять. Дав ей несколько советов по музыкальной части, он перевел разговор на другую тему:
— Расскажи мне о своем отце.
Диана не торопилась отвечать.
— А тебе зачем?
— Да так просто. Тебе хотелось, чтобы я рассказал о музыке, а мне хочется, чтобы ты мне рассказала о своем отце.
Диана, ударив себя в грудь, отрезала:
— Я никогда не говорю об отце.
— Как-то ты мне о нем рассказывала.
— Быть такого не может.
— Да точно!
— Я, даже когда пьяная, не говорю о нем.
— Зависит от вида опьянения. В тот вечер ты не пила вина и вообще алкоголя, а употребляла более сильные вещества.
— О черт!
Она кусала губы, но не могла вспомнить, что она наговорила под действием наркотика.
— И что я сказала?
— Что ты не знала своего отца. Что он переспал с твоей матерью два или три раза и ушел, так и не увидев тебя. И когда она потом отыскала его, заявил, что она все выдумала.
«Бедная мама», — подумала Диана, удивившись, что этот рассказ запал ему в душу.
— Еще ты говорила, что в детстве тебя дразнили «безотцовщиной».
Уже несколько десятилетий она не слышала этого оскорбления. И попыталась заглушить свои чувства клоунадой:
— Ну конечно я безотцовщина! Согласна на все сто. Ведь такие дети — соль земли. Возьми хоть Иисуса Христа.
Фредерик, которого ее бравада не сбила с толку, продолжал расспрашивать:
— И что, ты заводишь новых и новых мужчин, чтобы отомстить за свою мать?
Вопрос был задан так кротко и ласково, что Диана не разозлилась и даже задумалась:
— Может, и так… Я не знаю. Скорее, я просто ищу…
Тут она впервые это для себя сформулировала:
— На самом деле я не хочу присоединяться к большинству, не хочу быть обычной, такой как все, не зря же я безотцовщина!
Она наполнила свой бокал.
— Мне не дали быть такой, как все, — вот я и не хочу быть как все.
— Ты знаешь, кто твой отец?
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы решиться ответить:
— Да.
Он кивнул:
— А у него есть семья? У тебя есть сестры или братья по отцу?
Диана вскочила, взбудораженная, но сдержалась и ответила с деланым безразличием:
— Зачем ты об этом спрашиваешь? Я же не лезу в твое прошлое. Не спрашиваю, с чего ты так любил мотоциклы. И зачем тебе понадобилось гнать на двухстах километрах в час.
Он осекся. Она победила. Больше он вопросов не задавал.
Диана стала одеваться. Странно, ей вдруг стало так холодно…
Несколько минут они молчали. Одевшись, Диана подошла поцеловать Фредерика в губы — это был скорее дружеский поцелуй, чем любовная ласка.
— Слушай, Диана, зачем ты ко мне ездишь, у тебя же есть все, что ни пожелаешь? Из жалости, что ли? Или ты считаешь себя жрицей сладострастия, которая явилась вернуть в стадо заблудшую овечку? А может, ты тут у меня отправляешь эротический культ? Неужели секс так важен в твоей жизни, что ты считаешь это своей миссией? Или ты на самом деле, как этакая мать Тереза, раздаешь свой передок несчастным?
Не заботясь о последствиях, он высказал вслух то, о чем задумывался тысячу раз.
Диана прошла к двери, открыла ее и остановилась на пороге:
— Ты правда хочешь знать?
— Да.
— У тебя член немного изогнутый, скривленный влево, — ты единственный из всех моих знакомых, у кого он так устроен, — и у меня от этого совершенно невероятные ощущения.
С этими словами она оставила Фреда в одиночестве — довольного, переполненного счастьем на ближайшие три недели.
