— Так что, ты сегодня не получал желтого конверта?

— Нет, а ты?

— Я тоже.

Том держал в одной руке свою почту, а в другой — круассаны, которые принес к завтраку, горячие, золотистые и хрустящие. Хотя он провел ночь у Натана, он сделал небольшой крюк: зашел в булочную, а потом в свою квартирку, надеясь, что его там ждет еще одно анонимное письмо.

— Нет, сегодня мы не выясним правду, — вздохнул Натан.

— Увы…

Их обоих очень заинтересовали эти загадочные события. Как только им удалось убедить друг друга, что ни один из них не писал этой записки «Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто», они стали доискиваться, кто же стоит за этой историей. Эта тайна распаляла их воображение, вызывала бесконечные споры; с того дня они уже не расставались.

Натан забрал у Тома круассаны и накрыл на стол: фарфор блистал всеми цветами радуги.

— Не знаю, кто написал эти записки, но я заметил один важный результат этой истории: ты теперь не уходишь отсюда.

— Правда? — пробормотал Том, смущенный, что Натан обратил на это внимание: он побаивался, что друг заведет свою обычную песенку о том, что хорошо бы жить вместе.

— И я делаю вывод, что этот человек хотел нам добра. Он, должно быть, знал, что каждый из нас подумает, что записку написал второй, и это нас сблизит. Может, это наведет нас на след?

Том покачал головой и задумался. Кто-то, кто хотел нам добра? Он даже перестал жевать от удивления:

— Какая забавная мысль! Я и не подумал. А действительно, есть ли, вообще-то, на свете человек, который хочет нам добра? Я еще мог бы назвать тех, кто хочет добра мне — мои сестры, например, — или тебе, скажем, твои родители, — но чтобы кто-то хотел добра нам обоим вместе?

Натан принял оскорбленную позу, руки в боки, и изобразил обиженную чернокожую нянюшку с певучим акцентом:

— Ну что вы, мамзель Скарлетт, ну что вы такое говорите? Уж будто никто на свете не любит вас и вашего жениха! Очень грустно, что вы так думаете, мамзель Скарлетт, мне уж так это обидно!

Том схватил его за руку:

— Перестань придуриваться и подумай, Натан: знаешь ты людей, которым бы хотелось, чтобы мы жили вместе?

— Да всем наплевать на это, Том. Как и нам плевать на другие пары. И голубые, и нормальные. Каруселька крутится. Каждый садится и слезает, когда хочет. Каждый решает за себя, как ему быть счастливым на свой лад.

— Не притворяйся, что не понимаешь: наша с тобой жизнь никого не интересует.

— И что с того? Если она интересует нас самих!

— И тебе не грустно оттого, что никто не считает, что тебе судьбой предначертано быть со мной, а мне — с тобой?

Натан захлопал ресницами:

— Повтори-ка.

— Что?

— Повтори вот это, что ты сейчас сказал: что мне судьбой предначертано быть с тобой, а тебе — со мной. У меня от этих слов мурашки по копчику.

— По копчику?

— Ну да, у меня же мозги — в заднице. По крайней мере, когда я думаю о тебе.

Тома опять потянуло к Натану: это дурацкое кокетство почему-то его ужасно заводило, он бросился на друга и прижался губами к его губам.

Когда Натан снова смог говорить, он продолжил:

— Мне кажется, что тебе во мне больше всего нравится моя вульгарность и чушь, которую я несу.

— Должен же я ценить твои главные достоинства!

— Ладно-ладно! Чем больше я придуриваюсь, тем крепче ты ко мне привязываешься.

— Любить кого-то — значит любить и его недостатки.

— О, как красиво, отличное название песенки для малолеток.

— Я знал, что тебе понравится.

На этот раз Натан, очарованный другом, хотя и строил обиженную мину, потянулся к нему целоваться. Им нужна была именно такая, накаленная атмосфера: чтобы туда-сюда летали искры, саркастические замечания, обжигающие издевки. Подтрунивать друг над другом был их способ объясняться в любви. Они побаивались привычных традиционных признаний, возможно, потому, что побаивались самой традиционной любви, а вот разыгрывать презрение, пренебрежение, даже ненависть — это их освежало, то, что для других гадости, для них было словно подарок. И чем злей они высмеивали друг друга, тем сильнее ощущали, как они близки. Их чувства, чтобы сохранить искренность, должны были облечься в злословие.

А сами они катались по дивану, прижавшись друг к другу, каждый старался подмять другого — и не мог. Они знали, что не станут больше заниматься любовью — это уже сделано, — но им нравилось в это играть.

Наконец они свалились на ковер, расцепили объятия, легли рядышком на спину и, держась за руки, стали разглядывать люстру на потолке.

— А я знаю, кто написал эти записки, — шепнул Натан.

— И кто же?

— Ты не поверишь.

— Поверю. Так кто?

— Бог.

Натан приподнялся на ковре с серьезным видом:

— Сам Бог дал их нам, чтобы мы укрепились в своей любви.

Том тоже сел.

— А ты что, веришь в Бога?

— Что ты об этом знаешь?

— Ну, вот же я и спрашиваю!

— Стоп! Недостаточно переспать со мной двести-триста раз, чтобы вторгаться в такие интимные области!

Том засмеялся:

— Какие ты непристойности говоришь!

— Вот черт, а я-то считал, что это, наоборот, возвышенное и духовное.

Натан подлил себе кофе, а потом провозгласил менторским тоном:

— Бог взял перо, окунул его в чернила сострадания и повелел нам ничего больше не ждать.

И он проговорил басом, словно изображая Бога и намереваясь затронуть самые сокровенные струны души:

— Живите вместе, дети мои, и платите не две арендные платы, а только одну, и пусть эта общая плата станет подтверждением вашего союза, истинно говорю вам. Том, сын мой, отошли уведомление о расторжении контракта своему арендодателю. Натан, дочь моя, выброси свои порножурналы и весь арсенал вибраторов и освободи место в своих шкафах для вещей Тома. И когда выполните мою волю, будете счастливы, дети мои, во веки веков.

— Аминь, — заключил Том.

Натан подскочил на месте:

— Я не ослышался?

Он подошел к Тому, на лице у него застыла странная гримаса, поза тоже была напряженной.

— Ты сказал «аминь»?

Том флегматично ответил:

— Ну да.

— Ты это автоматически или потому, что и правда согласен?

— А ты сам как думаешь?

— Том, я знаю, что ты не католик и вообще не верующий, но ты немножко понимаешь иврит?

— Достаточно, чтобы знать, что «аминь» или «амен» значит «да будет так».

— То есть ты согласен жить вместе?

— Ну, если ты согласен на мезальянс с неверующим.

— Да я сплю и вижу!

— Тогда аминь.

Все следующие дни Натан не скрывал своей радости: не ходил, а бегал вприпрыжку, не говорил, а буквально захлебывался потоком слов, не смеялся, а ржал как лошадь. Тома потрясло, что друг так бурно переживает это событие: сам он на вид был спокоен, хотя в душе тоже радовался.

Как-то ночью, когда они смотрели в постели американский фильм, Том вдруг резко повернулся к Натану:

— Это анонимное письмо отправил человек, который хочет от нас избавиться!

Натан выключил телевизор.

— От нас избавиться?

— Ну да. Какой-нибудь бывший любовник, которому нужно быть уверенным, что мы с тобой пристроены.

— Чушь какая-то…

— Или любовник любовника… Болезненный ревнивец, который знает, что мы когда-то были вместе с его избранником… И хочет убрать нас от него подальше.

— Какое-то извращение эта твоя идея.

— Да люди вообще извращенцы, Натан. И обычно они хотят добра не кому-нибудь, а себе. И не вообще добра, а только того, что хорошо для них самих.

— Переведи попонятней.

— Тот, кто написал это письмо, хотел счастья не нам, а себе.

И всю ночь они перебирали своих бывших любовников. Сначала им просто хотелось найти автора записок, но это стало поводом больше узнать друг о друге, говорить о себе, слушать другого.

И эта открытость вовсе не отдалила их, наоборот, они почувствовали себя гораздо ближе. Они припоминали события, которые когда-то представлялись им победами, а теперь выглядели просто как несчастная жизнь: бессчетное число партнеров. Поскольку гомосексуалисты — в меньшинстве, они в большей степени зависят от сексуальности, чем представители большинства. Тому, кто обнаруживает в себе эту склонность, как бы положено стремиться к прикосновениям, соединению тел, грубому физическому наслаждению, достигнутому во что бы то ни стало, — гомосексуальность легко отвергает сложность и важность человеческих эмоций. И Тому, и Натану сперва требовалось доказать себе, что они вообще могут кому-то нравиться и действительно нравятся; ради этого они ввязывались в самые разные приключения, и некоторые из них длились не дольше, чем однократная ласка; они посещали злачные уголки, в которые превратились сауны, подвалы клубов, задние помещения баров, некоторые парки, — словом, такие места, где не принято и не полезно разговаривать, а достаточно лишь обменяться с кем-то понимающими взглядами, чтобы два бессловесных тела слились в полумраке. Оба они испробовали больше молчаливых связей, чем союзов, в которых партнеры говорят друг с другом. Натана это мучило: говорливый и несдержанный, он обожал поболтать и питал любопытство ко всему на свете. Тому же потребовалось больше времени, чтобы ему наскучила монотонность все новых и новых связей: для него было очень важно удовлетворить свои сексуальные потребности, сюда же примешивалось смутное ощущение превосходства — он был хорошо образован, умел думать, обожал литературу, поэтому не слишком надеялся встретить партнера себе под стать и к каждому новому парню относился осторожно: после многократных разочарований он уже не стремился к близкому знакомству. «Я готов заниматься с тобой сексом, но разговаривать — нет уж, спасибо» — могло бы стать его девизом. В общем, и Натану, и Тому много раз случалось разочаровываться, когда после секса партнер, до того воспринимавшийся через прикосновения кожи, члена, вздохи, внезапно обретал дар речи — и тут обнаруживалось, что у него скрипучий голос или неприятный акцент, — когда после чувственной сцены, разыгранной без ошибок, у партнера вдруг оказывался скверный французский, неловкий синтаксис, небогатый словарь; им доводилось узнать вкусы и интересы существа, тело которого только что доставило им удовольствие, и понять, что, если бы представлять их себе заранее, никаких желаний бы просто не возникло…

Том и Натан смотрели на эти сложности по-разному. Натану хотелось, чтобы его жизнь была не просто чередой заигрываний и недолговечных союзов, ему хотелось испытать любовь, которая будет чем-то большим, чем просто желание; именно потому, что он уже давно мечтал найти большую любовь, он от нетерпения принял за нее два затянувшихся приключения. Том же ничего не загадывал и никогда не смешивал сексуальные отношения с любовью: когда он встретился с Натаном, то очень удивился тому, насколько он привязался к этому парню.

По утрам они наслаждались общением друг с другом даже больше, чем вечером. Им было уже не обязательно заниматься сексом, они просто лежали рядышком и наблюдали, как за окнами светает. Эти анонимные записки ускорили развитие их отношений, сделали их более глубокими.

За окном послышались резкие, пронзительные крики больших попугаев, а потом и мелкие попугайчики внесли свою лепту в их нестройный хор. Этот гвалт обычно начинался с рассветом.

Натан пытался их передразнивать. После нескольких попыток у него получилось. Они посмеялись, потом Том, неодетый, подошел к окну:

— Я вот думаю, Натан, а не сделали ли мы логическую ошибку с этими анонимными записками? Мы ведь предположили, что их получили только мы двое.

Натан вскочил, тоже голый, и прижался к Тому. Они любовались площадью и домами, окружавшими островок зелени посредине, — словно прекрасная театральная декорация.

— И что с того, — подхватил Натан, — если даже несколько человек здесь у нас получили одну и ту же записку?

— Ты прав, я еще не придумал, что дальше.

Они стали смотреть на птиц. Их мысли еще текли медленно, по-утреннему, и разворачивались тоже медленно, им пока не хватало легкости и энергии — на все требовалось много времени.

И вдруг, шумно хлопая крыльями, с серого неба ринулся вниз черный-пречерный ворон, пересек площадь и, без затей разогнав попугайчиков, уселся на верхушке дерева. Вестник несчастий громко каркнул, и после этого мрачного предупреждения вокруг него словно бы раскинулись километры одиночества. Он сгорбился, склонил голову набок и с суровым видом принялся изучать фасады окрестных домов. Его острый взгляд проникал внутрь каждого дома, безжалостно высматривая слабости их обитателей.

Натан, почувствовав это враждебное внимание, поежился. Том же улыбнулся и потер руки, лежавшие перед этим на плечах друга.

— Странно… Обычно в анонимных письмах бывают оскорбления, сплетни, клевета. Не зря же анонимщиков иногда называют воронами.

Ворон снова угрожающе каркнул. Том спокойно продолжал:

— Тут ситуация совсем другая. Автор рассылает письма любви, письма, которые вызывают любовь. Это точно не ворон…

— А кто же?

— Наверно, голубь.