13
Ей снился дождь. Тяжелые капли падали на кактусы, платаны, папоротники и пальмы в ботаническом саду.
Что-то должно произойти, правда, неясно что. Чья-то рука легла ей на обнаженное плечо и подтолкнула вперед. Она должна была что-то сказать, вот здесь, на выложенной галькой площадке посреди сада, у фонтана.
До сих пор все казалось нормальным, и фонтан был самый обыкновенный, с каменными карпами и амфорами, откуда в чашу, журча, стекала вода.
Она точно знала: чтобы сказать нужные слова, нужна подготовка, то бишь время. Вернее, времени на подготовку было много, однако потратила она его неправильно. Во всяком случае, не на подготовку. И теперь стоит словно воды в рот набрала, придется импровизировать.
Я ничего не скажу — вот последнее, о чем она подумала во сне. Почему я вообще должна что-то говорить?
В следующий миг до ее слуха из полуоткрытой двери в душевую донесся звук падающих капель.
Дождь. Дождь из ее сна. Как же просто все объясняется, словно бесконечные поиски туалета во сне, когда тебе приспичило. Она реально почувствовала облегчение и одновременно обрадовалась тому, что не придется выступать с речью.
Потом ей вспомнился вчерашний вечер. В «Эль гато» все было вполне понятно. После звонка отца они действительно ели козлятину. В козлятине все было меньше и тоньше, чем у барашка, однако не настолько маленькое и тонкое, как у кролика или куропатки, — здесь не приходилось изощряться, чтобы добывать минимум съедобного, а потому в большей степени, чем в случае сосисок или тефтелей, постоянно чувствовалось животное происхождение того, что лежало на тарелке.
О чем же они говорили? Мириам хорошо помнила, что не о кино и не о Голливуде. И уж точно не о фильме, который снимали здесь, в Испании. Едва лишь заикнувшись об этом, она ощутила, как он весь напрягся за непроницаемой броней солнечных очков, и немедля оставила эту тему.
Так о чем же? Ну, о еде, смутно вспоминала она. О напитках. Что и с какими блюдами можно пить, а что нельзя и в какой последовательности. Брюс Кеннеди не обладал тонким вкусом и, когда принесли вино, повел себя весьма ординарно. Не втягивал в себя аромат напитка, не побалтывал его в бокале, не смаковал.
Ну да, он говорил о выпивке, о еде, но как долго, она не помнила. А потом? Потом он стал расспрашивать ее. Чем она занимается, замужем ли, есть ли дети — слово «хобби» еще не было произнесено, ну и ничего.
Как обычно, вертелось у нее тогда в голове, как и сейчас. Многие мужчины — большинство, почти все — вычитали в каком-нибудь журнальчике, что женщинам нравится, когда их расспрашивают о жизни. И когда мужчина не слишком много говорит о себе. Женщины не любят мужчин, которые за романтическим ужином бесконечно рассуждают о своих карьерных амбициях. Нет, надо продемонстрировать интерес. Расспросить. Возможно, это займет больше времени, чем ты рассчитывал, и не очень увлекательно, зато ты наверняка добьешься своего. Как мужчина.
Имя Брюса Кеннеди всегда ассоциировалось со словами «обаяшка» и «соблазнитель». Он высоко котировался в десятке наиболее привлекательных звезд старше шестидесяти пяти, в компании с Клинтом Иствудом, Джеком Николсоном и Шоном Коннери. И ему не откажешь в привлекательности — обволакивающий тембр голоса, глаза, которые подолгу прятались под очками, но Мириам чувствовала легкое разочарование, что и он двигался по проторенной дорожке, расспрашивая о ее жизни.
«Tell me about yourself, Miriam» . Буквально ли так он спросил ее? Она не помнила. Зато помнила, что он часто называл ее по имени, почти в каждой фразе. И об этом тоже часто писали в журналах. Называй женщин по имени. Им так нравится. Это сближает.
На вопросы о семье она отвечала уклончиво. В качестве отвлекающего маневра принялась рассказывать об уроках испанского. А что, испанский — это хобби? Или инвестиция в будущее? Будущее, где она уже не целиком зависела от предоставленной Бернарду Венгеру субсидии.
Иногда она уплывала на волнах своей мечты. Видела себя руководителем тургруппы в Испанию или Южную Америку. Через несколько лет, когда дети подрастут. На заработанные деньги она купит диван (и новую одежду, и посудомоечную машину, и кабриолет).
Но с Брюсом Кеннеди она о своих планах особо не распространялась. Мириам тоже сотни раз читала те журнальные статьи во множестве вариантов. Мужчины нервничали, если женщины строили планы, но, возможно, нервничали все же меньше, чем когда женщины осуществляли свои планы и открывали собственное дело.
Нет, лучше разыграть неуверенность. Так, маленькое проявление слабости. Тогда она наверняка добьется своего. Как женщина.
My life has come to a standstill . Она не знала, правильно ли эта фраза построена по-английски, но прозвучало приятно — как-никак цитата из фильма.
Потом они провели некоторое время возле иллюминированного собора с саламандрами, потом поездка обратно в Санлукар со спящим Брюсом Кеннеди. Когда они поворачивали с площади в первую узкую улочку, раздался громкий хлопок, и, лишь припарковав «СЕАТ» около «Рейны Кристины», она обнаружила, что правое боковое зеркало болтается, а его стекло лопнуло.
Вчера вечером она подумала, что в традиции европейского или нидерландского кино (фильмов не для широкого зрителя, поправила она себя) в таком сломанном зеркальце, да к тому же со стороны спящего (!) пассажира было бы заложено скрытое значение. «Некая символика», которая непременно проявится в том или ином эпизоде фильма.
В американском, то есть голливудском, кино сломанное зеркальце означало бы только одно: она перебрала и садиться за руль ей было нельзя.
Путь от берега до гостиничного номера представлялся ей тогда совершенно отчетливо, вплоть до мельчайших деталей. Путь, усыпанный предметами одежды. Сброшенные в спешке, порванные от нетерпения вещи, ботинки, носки в коридоре, трусы и трусики, видневшиеся в приоткрытую дверь, — по этому следу в конце концов уткнешься в кровать. И в обнаженные, удовлетворенные тела, высвеченные белым в мелькающем луче маяка.
Все, однако, пошло иначе. Присутствие Стана Фоортхейзена на террасе «Эль биготе» произвело эффект холодного душа, как телефон, который все звонил, а ты только-только начинаешь раздеваться — потом уже трудно, невозможно восстановить ход событий.
Мириам подумала, что сейчас, как всегда, зальется краской. Потому-то и мотнула тогда головой. Но, к собственному изумлению, начала хихикать, сперва тихонько, но очень скоро поняла, что не сумеет сдержать напор прорывающегося смеха.
— Стан! — воскликнула она. — Вот здо́рово! Нет, правда, здо́рово!
Она подхватила Брюса Кеннеди под руку и игриво опустила голову ему на плечо. Свободной рукой смахнула слезы, выступившие на глазах от неожиданного приступа смеха.
— Мириам… — Стан тоже смеялся, однако довольно напряженно. Смотрел то на Брюса Кеннеди, то на нее. — Ты-то как?
— Все хорошо. — Ей наконец удалось справиться со смехом. — А ты как?
— И у меня все хорошо.
Брюс Кеннеди шагнул в сторону. Вообще-то Мириам ожидала, что он спросит, откуда они знают друг друга, однако он молчал и ухмылялся. Потом сказал:
— Nice. Nice when you two speak Dutch .
Что было дальше и о чем говорили, она вспомнить не могла. Несомненно, они со Станом обменялись двумя-тремя вежливыми фразами. Возможно, он спросил, долго ли она здесь пробудет. Или о завтрашней премьере фильма Бена, в воскресенье вечером, где он, кстати, собирался быть. Нет, память не сохранила решительно ничего.
— Good morning! — Она не слышала, как вошел Брюс Кеннеди, он внезапно появился в дверях душевой в гостиничном банном халате. У него за спиной еще клубился пар. Он широко раскинул руки, все с той же ухмылкой на лице. Не было только солнечных очков.
Он подошел к ее кровати и сел на край, а ей тем временем вспомнился вдруг обрывок вчерашнего вечера. Они уже выходили с террасы, когда Стан окликнул ее:
— Мириам…
Она остановилась, обернулась. Брюс Кеннеди тоже остановился, они так и держали друг друга под руку. Но он не обернулся. Разглядеть было сложно, но теперь уже Стан Фоортхейзен очень коротко покачал головой. Нет, именно так следовало понять его покачивание головой. Нет или не делай этого.
Брюс Кеннеди нагнулся над кроватью и через простыню прихватил коленку Мириам — здоровую.
— So what time do you have to be at the airport? — спросил он.
Смысл вопроса дошел до нее не сразу. Брюс Кеннеди — под градусом или нет, — зачастую производивший впечатление человека, плохо въезжающего в ситуацию, с одного раза понял, что сегодня, в воскресенье, она улетает в Амстердам.
— I don’t have to be at the airport , — сказала она с деланой непринужденностью, одновременно пристально следя за его реакцией.
Впрочем, и следить-то не было нужды. В глазах Брюса Кеннеди что-то изменилось, причем так, как ей однажды довелось видеть в одном фильме на «Нэшнл джиографик». В фильме о совах. Когда они спят, не опуская век, глаза затягиваются пленкой, заслоняющей свет.
Рассказывая ему, что специально сняла номер люкс и что домой пока не спешит, она видела, как пленка затягивает глаза Брюса Кеннеди.
— Right , — сказал он, дождавшись, когда она выговорится.
