Тин Вин уже третью ночь не мог заснуть. Спал он только днем, и то урывками. Причиной бессонницы были не душевные переживания, а обыкновенный понос. Позывы следовали один за другим, а туалетная комната казалась все дальше. Из страха, что не успеет добежать до туалета, Тин оставался в коридоре и сидел на плитках пола, ожидая очередного бунта желудка.

Повсюду его подстерегали странные звуки. Одни пугали, другие откровенно над ним насмехались. Что-то гремело и булькало за стенами и под полом туалетной комнаты. Паук под кроватью превратился в прожорливое чудовище. Мухи одна за другой бились в предсмертных судорогах, а их палач с наслаждением откусывал лапки и высасывал внутренности. Тин и раньше знал, что пауки едят мух, но сейчас их обжорство стало ему особенно противно. Однажды утром он услышал змею, скользившую по полу. Ее выдавало биение сердца. Змея вползла на кровать, прошуршала по его ногам. Даже через простыню он чувствовал холодное, влажное тело. Ползучая тварючка шипела рядом с его головой, будто хотела рассказать историю. Спустя несколько часов она удалилась через полуоткрытое окно. Ящерицы на стенах без конца потешались над ним.

Когда становилось совсем невыносимо, Тин затыкал уши и звал на помощь.

Хла То утверждал, что всему виной жара и непривычная пища. Тин Вин с ним не спорил, но знал: причина совсем в другом. Он снова сидел на пне и ждал. Она сказала, что скоро придет.

Тин сделал глубокий вдох. Задержал дыхание. Он считал секунды. Сорок. Шестьдесят. Давление в груди нарастало. Девяносто. Сто двадцать. У него закружилась голова. Тело требовало воздуха. Тин Вин не отвечал на его просьбу. Удары сердца замедлились и потеряли ритмичность. Если он захочет, сердце полностью остановится. Тин об этом знал.

К нему широкими шагами приближалась смерть. Она увеличивалась в размерах, пока не заняла собой все пространство.

— Ты позвал меня. Зачем?

Тин испугался. Не близости смерти и не своего голоса — самого себя. Вызвал смерть, но умирать ему не хотелось. Не сейчас. И не здесь. Он уже не тот маленький мальчик, который был готов погибнуть от страха и мечтал раствориться в пространстве, превратиться в ничто. Он хотел жить. Вновь оказаться рядом с Ми Ми, почувствовать ее дыхание, тепло губ, прильнувших к его уху.

Услышать песню ее сердца.

Тин сделал глубокий вдох.

Он узнает, зачем понадобился дяде. Сделает то, о чем его попросят, а потом как можно скорее возвратится в Кало.

Прошло четыре дня. Тин Вин стоял возле двери террасы и вслушивался. Начался дождь. Не ливень, а ровный, размеренный дождь, с легким шелестом падающий на землю. Тину он нравился. Капли были его союзницами. В струящейся с неба воде ему слышался нежный шепот Ми Ми. Она придавала очертания саду и дому, приподнимая завесу неизвестности над дядиным особняком. Дождевые струи рисовали картины. В каждом уголке двора они звучали по-своему. По металлической крыше кухни — громко и резко. Но те же капли достаточно мягко шлепались на камни террасы, помогая Тину определить размеры этих камней. Еще мягче дождь звучал на траве. С его помощью Тин слышал дорожку, что тянулась между цветочных клумб, чуял кусты и лужайку. Песчаная дорожка впитывала воду почти беззвучно. Вода ударяла по широким листьям пальм, затем сбегала по стволам, выливалась на цветы, кое-где сминая нежные лепестки. Дождь помог Тину узнать, что двор вовсе не плоский, а имеет уклон в сторону улицы. Слушая музыку капель, Тин по-настоящему видел место, куда он попал.

Дождь усилился. Стук по крыше сделался невыносимым. Тин вышел на террасу. Рангунская непогода теплее, чем в Кало. Капли стали крупнее и тяжелее. Они приятно гладили ему спину. Тин вдруг почувствовал Ми Ми, привычно сидящую у него за спиной. Ему захотелось показать ей сад. Он сделал несколько шагов и побежал. С террасы выскочил на лужайку, обогнул пальму, обежал вокруг теннисного корта, перепрыгнул через два кустика, затем свернул к живой изгороди, окаймлявшей границы дядиных владений. Тин вернулся к террасе, сделал второй круг, потом третий. Бег дарил свободу, возвращая силы.

Дождь вымывал из Тина тревоги былых дней. С каждой каплей у него прибавлялось жизненной энергии. Ми Ми была рядом. Она открыла ему глаза в жизнь и уже никогда его не оставит. Сейчас она ждет возвращения Тина. Единственными препятствиями, мешавшими им, были его боязнь и печаль. Тин вспоминал слова У Мая: «Страх, гнев, зависть, подозрение — вот что делает людей слепыми и глухими». И во всем мире существует только одна сила, превосходящая страх.

Тин вернулся на террасу. Он тяжело дышал и сиял от радости.

— Тин Вин, я тебя жду, — услышал он дядин голос.

Почему У Со вернулся раньше обычного? Ведь у него столько дел!

— Мне позвонил доктор Маккрей. У него изменилось расписание. Он перенес осмотр на сегодня. Пусть Хла То поможет тебе одеться, и мы поедем в больницу. — У Со оглядел промокшего племянника. — Я видел, как ты бегаешь. Так слеп ты или нет?

Его вопрос был очень близок к правде и одновременно очень далек.

Осмотр занял считаные минуты. Медсестра придерживала Тину голову. Сильные руки доктора Маккрея оттягивали кожу вокруг глаз. Лицо англичанина было совсем рядом. От него пахло табаком.

За все время осмотра Стюарт Маккрей не произнес ни слова. Тин сосредоточился на ритме его сердца, надеясь, что оно подскажет диагноз. Но нет. Сердце глазного врача билось спокойно, не меняя ритма. Ровного, надежного, но чужого. Ритм вполне соответствовал голосу англичанина. Маккрей говорил короткими, отрывистыми фразами, начиная и обрывая их на полуслове. Возможно, он был очень хорошим доктором. Просто его голос и сердце не ведали чувств.

Диагноз оказался простым и понятным. (К радости У Со, слепота Тина поддавалась излечению.) Катаракта обоих глаз. Явление редкое, учитывая возраст. Возможно, причина кроется в наследственных факторах. Состояние поправимое, и операцию, если никто не возражает, можно сделать прямо завтра.

Самыми неприятными были уколы. Длинными толстыми иглами ему вводили лекарство в места под и над глазами, а также возле ушей. Холодный металл все глубже и глубже проникал в лицо, как будто доктор Маккрей пытался проткнуть Тина насквозь. Потом его избавили от пленок, что мешали видеть. Тин ощущал надрезы на глазах, однако не испытывал боли. Затем врач потребовал хирургическую иглу и нить и сшил надрезанную кожу. Совсем как кусочки тряпок. Тину забинтовали глаза, обещая через пару дней снять повязку.

Делая операцию, врачи гремели ножницами и щипцами, успевая переговариваться. Часть английских слов Тин не понимал. Наверное, это были сугубо медицинские термины. Ему же доктор Маккрей сказал, что операция прошла успешно. Глаза у него здоровые, как у новорожденного. Через два дня, когда снимут повязку, он увидит свет, краски, очертания предметов. Однако четкого зрения можно добиться только с помощью очков. Иначе вернуть зоркость, увы, невозможно.

Тин не знал, верить ли услышанному. Нет, он не сомневался в словах врачей и не считал, что те намеренно его обманывают. Врачи говорили правду, вот только звучала она по-иному.

— Что может быть драгоценнее зрения? — риторически спросил перед операцией доктор Маккрей и сам себе ответил: — Ничего. Увидеть — значит поверить.

Англичане действовали так, будто освобождали его из тюрьмы и словно их мнение было единственно правильным. Интересно, они когда-нибудь слышали песню сердца? Сумели бы понять, о чем рассказывают сердца разных людей? А известно ли им, что дождь может говорить не только о необходимости поскорее раскрыть зонтики?

Тин ерзал на операционном столе. Медсестры пытались его успокоить, говоря, что все уже позади и теперь нужно немного полежать. Он хотел объяснить им, что вполне спокоен, а то, что им кажется волнением, на самом деле желание поскорее вернуться к любимой, оставшейся в далеком Кало. Судьба обрекла ее передвигаться на четвереньках, но зато она знает: видеть можно не только глазами, а расстояния не всегда измеряются пройденными шагами. Но смогут ли эти люди понять его слова? Вряд ли. Лучше промолчать.

— Осталось потерпеть совсем немножко, — сказал доктор Маккрей, осторожно разматывая бинты.

Англичанин не торопился. Обстановка в кабинете становилась все напряженнее. Даже сердце бесстрастного доктора билось чуточку быстрее.

— Вот и все, Тин Вин. Можешь открыть глаза.

Тин открыл… Это было потрясение. Удар светом. Ярким. Ослепительным. Молочная пелена исчезла. В лицо Тину бил слепящий белый свет.

Вместо радости пришла боль. Свет жег глаза, голова разболелась. Не выдержав, Тин зажмурился, отступив в привычную темноту.

— Ты видишь меня? — громко спросил У Со. — Видишь?

Нет, Тин его не видел и не нуждался в этом. Ему было достаточно услышать биение дядиного сердца, и он понял, в каком настроении сейчас находится У Со. Дядя словно рукоплескал самому себе. Тин ясно представлял довольную улыбку на его лице.

— Тин Вин, я тебя спрашиваю. Ты меня видишь? — допытывался У Со.

Тин прищурил глаза, как будто это могло уменьшить боль, вызванную светом.

Как будто он мог вернуться назад.