Я провела в доме У Ба не «несколько минут», а всю ночь, проспав до утра. На столике дымился стакан с кипятком. Рядом лежал пакетик растворимого кофе, кусочки сахара, баночка сгущенного молока и свежие пирожные. В окно пробивалось солнце, виделся кусочек неба. По сравнению с Нью-Йорком здешнее небо было темнее и сочнее. Мне вспомнились летние уик-энды в Хэмптонсе. В детстве я любила просыпаться ранним утром и лежать, слушая рокот моря, доносившийся из открытых окон. Мне нравился прохладный солоноватый воздух, в котором уже ощущалось скорое наступление полуденной жары.

Я встала и потянулась. Как ни странно, после ночи, проведенной на чужой кушетке, у меня совершенно не болела спина. Я еще раз оглядела свое ложе с вытертой кожаной обивкой. Пожалуй, за несколько ночей можно было к нему привыкнуть. Потом я подошла к окну. Дом окружала живая изгородь из бугенвиллей. Двор был чисто выметен. Между деревьями высилась аккуратная поленница дров и охапка лучинок для растопки. Рядом лениво бродила собака непонятной породы. Под самым окном в пыли барахталась свинья. Но где же У Ба?

Я прошла в кухню. В углу был устроен небольшой очаг, над которым кипел подвешенный чайник. Струйка дыма уходила в дыру, проделанную в потолке, но все же чад успел разъесть мне глаза. У стены стоял открытый шкаф с парой белых эмалированных мисок, щербатыми тарелками, стаканами и закопченными кастрюлями. На нижней полке лежали яйца, помидоры, пучки лука-порея, корень имбиря и зеленовато-желтые лаймы.

— Джулия, вы проснулись? — послышалось из соседней комнаты.

У Ба сидел за столом, заваленным книгами. Книги царили повсюду. Это чем-то напоминало библиотеку в стадии инвентаризации. Все стены от пола до потолка занимали потемневшие книжные полки. Стопки томов лежали на полу, в кресле и на втором столе. Некоторые были тоненькими, другие — размером со словарь. Мягких обложек я заметила немного. Библиотека У Ба в основном состояла из «настоящих» книг, в твердом переплете. Попадались даже кожаные раритеты.

У Ба склонился над раскрытым томом, чьи пожелтевшие страницы напоминали перфокарту. Рядом лежала небольшая коллекция пинцетов и щипчиков, ножницы и банка с белым вязким клеем. Мне казалось, что в комнате и так довольно светло, но У Ба требовалось дополнительное освещение, и он зажег две масляные лампы.

Когда я вошла, У Ба сдвинул на лоб старомодные очки с толстыми стеклами.

— Чем вы занимаетесь? — спросила я.

— Коротаю время.

— Каким образом?

— Реставрирую книги. Если вам угодно, это мое хобби.

У Ба взял длинный пинцет, зажал в нем крошечный кусочек бумаги, слегка окунул в клей, затем наложил поверх одной из многочисленных дырочек на книжной странице. После этого шариковой ручкой с тонким черным стержнем искусно подрисовал верхнюю недостающую половинку буквы «о». Я попыталась прочитать «перфорированные» строчки.

У Ба посмотрел на меня и слегка улыбнулся:

— Сейчас я разгадаю вам эту головоломку.

Он прочитал по памяти, затем пояснил:

— Это строки из стихотворения «Литтл Гиддинг». Его написал Элиот. Томас Стернз Элиот. Я очень высоко ценю его стихи.

У Ба снова улыбнулся и с гордостью показал первые отреставрированные им страницы сборника. Они были усеяны бумажными кусочками с дописанными черной пастой буквами или частями букв.

— Конечно, это хуже, чем цельная страница, но вполне читабельно.

Я еще раз взглянула на «заштопанную» страницу, потом на У Ба. Может, он шутит? В книжке не менее двухсот страниц, каждая из которых напоминала решето.

— И сколько времени займет восстановление этой книги?

— Теперь у меня на это уходит несколько месяцев. Раньше работал быстрее. Сейчас глаза капризничают, да и спине не нравится горбиться часами. Ничего не поделаешь, Джулия. Старость. — Он провел рукой по дырчатым страницам и вздохнул. — Этой книге особенно досталось. Наверное, даже черви оценили красоту стихов Элиота.

— Но ведь наверняка существуют более эффективные методы реставрации. И не такие трудоемкие, как ваш.

— Боюсь, этот способ — единственный, который мне доступен.

— Я могу прислать вам из Нью-Йорка все ваши любимые книги. Новые либо купленные у букинистов, но в приличном состоянии, — предложила я.

— Не надо тратить на меня время и деньги. К счастью, самые любимые свои книги я прочитал, когда они еще были в полном здравии.

— Тогда зачем вы их реставрируете?

— Ради забавы, — улыбнулся У Ба. — Меня это развлекает. И отвлекает.

— От чего?

У Ба задумался.

— Хороший вопрос. Ответ вы узнаете, как только я расскажу вам оставшуюся часть истории.

Мы замолчали. Я стояла и смотрела на книжные полки. Я находилась в деревянной хижине, где не было электричества. Водопровода, впрочем, тоже (уж не знаю, какой звук я вчера приняла за капающий кран). Зато в этом жилище обитали тысячи книг.

— Откуда у вас такая библиотека? — спросила я.

— От англичан. Читать я обожаю с детства. После войны англичан в Бирме значительно поубавилось. Кто-то погиб на фронте, кто-то не захотел возвращаться. Когда страна получила независимость, начался новый исход иностранцев и продлился несколько лет. Все книги, которые здешние англичане не хотели брать с собой, они отдавали мне.

Он встал, снял с полки увесистый том в кожаном переплете, раскрыл и перелистал страницы. Как и сборник Элиота, они были изъедены червями.

— Увы, в Бирме у книг есть не только поклонники, но и враги. Главный враг — климат. Затем идут черви и насекомые.

Позади стола, за которым работал У Ба, стоял небольшой шкаф. Хозяин открыл дверцу. Внутри лежало два или три десятка книг.

— Здесь я храню уже восстановленные.

У Ба подал мне одну. Она была в крепком кожаном переплете. Пролистав томик, я увидела многочисленные следы реставрации. Книга называлась «ДУША НАРОДА» и была издана в Лондоне в 1902 году.

— Если вам вдруг захочется побольше узнать о нашей стране, я бы рекомендовал начать с этой книги.

— Но с момента ее издания прошло почти сто лет! — с легким раздражением заметила я.

— Душа народа не столь изменчива, как мода на одежду или автомобили, — возразил У Ба.

Он подергал себя за мочки ушей и стал вглядываться в книги на нижних полках, словно что-то искал. Потом хлопнул себя по лбу и улыбнулся:

— Совсем забыл. Я ведь убрал ее в другое место.

У Ба откинул крышку красной лакированной шкатулки, стоявшей на рабочем столе, достал потемневший ключ и открыл второй шкаф.

— Вот эта книга. Она напечатана шрифтом Брайля. Ее мне отдала Су Кьи незадолго до своей смерти. Одна из любимых книг Тина Вина. Су Кьи забыла положить ее в мешок, когда он уезжал в Рангун.

Я привыкла к тяжелым книгам: энциклопедиям, справочникам, словарям. Но в этой, помимо тяжести, было что-то еще. Если честно, что-то ущербное. Книга практически развалилась. Переплет еле-еле держался на кусочках липкой ленты.

— Ее лучше разглядывать сидя, — подсказал У Ба. — Идемте в другую комнату. Выпьем по чашке кофе, и вы спокойно посмотрите любимую книгу вашего отца.

Мы перешли в комнату, где я спала. У Ба называл ее гостиной. Он принес термос с горячей водой и сделал нам по чашке растворимого кофе. Я положила книгу на колени и раскрыла ее. Страницы были толще обычных, но черви не пощадили и их. Я провела указательным пальцем по многочисленным бугоркам, обозначающим буквы. Почему-то мне стало не по себе. Я шумно закрыла книгу и переложила ее на стол, отодвинув подальше. Стыдно признаваться, но в тот момент меня охватил необъяснимый, абсурдный страх. Вдруг показалось, что на страницах книги и по сей день живет опасный «вирус слепоты» и я могу заразиться. У Ба этого не заметил или сделал вид.

А потом откуда-то издалека донеслось пение. Совсем тихое, на пределе слышимости. Оно было настолько нежным и хрупким, что могло оборваться в любую секунду. Я представила волну, которую впитывает песок, не дав ей омыть мои ноги.

Я вслушалась. Мелодия то исчезала, то появлялась снова. Я затаила дыхание. Потом, не знаю почему, песня зазвучала немного громче. Голоса были детскими, без устали повторявшими одну и ту же мантру.

— Это дети из монастыря? — спросила я.

— Да, но не городского. В горах есть еще один, и, когда дует ветер, мы наслаждаемся пением маленьких послушников. Вы сейчас слышите то же, что когда-то слышали Тин Вин и Ми Ми. За пятьдесят лет ничего не изменилось.

Я закрыла глаза и вдруг содрогнулась всем телом. Достигнув моих ушей, детские голоса проникали вглубь души и будоражили так, как не могло взволновать никакое слово, мысль или человек.

Откуда бралась эта магия? Я не понимала фраз. Тогда что столь глубоко трогало меня? Можно ли современную, рациональную женщину, какой я себя считала, довести до слез чем-то невидимым, непонятным и неосязаемым? Слабыми звуками, которые угасают, едва успев донестись с гор?

Отец часто говорил, что музыка была единственным, что заставляло его иногда верить в существование Бога или сверхъестественной силы.

Каждый вечер, прежде чем лечь спать, папа садился в гостиной, надевал стереонаушники и слушал музыку. Помнится, я как-то спросила, почему он это делает непременно перед сном? «А как еще моя душа сможет обрести ночной покой?» — вопросом ответил он.

Я не могу припомнить ни одного концерта, ни одной оперы, слушая которые отец бы не плакал. Слезы текли беззвучно, как озерная вода, но были они от радости, поскольку с папиного лица не сходила улыбка. Теперь я понимаю: в оперных театрах и концертных залах он был по-настоящему счастлив.

Я как-то спросила его: что бы он взял с собой на необитаемый остров — книги или музыкальные записи? Отец не раздумывая ответил, что записи. Тогда я искренне удивилась его ответу. Сейчас начинаю понимать, почему он предпочел музыку.

Мне захотелось, чтобы это пение никогда не прерывалось и сопровождало меня на протяжении всей жизни.

Чувствовала ли я, что мой отец находится совсем близко? Возможно, У Ба был прав. Оставалось лишь спросить дорогу к старой хижине.